о будет доказать правильность этой точки зрения. В связи с предстоящей моей поездкой за границу он просил меня повидаться от его имени с Маклаковым, сообщить ему об указанном выше объединении и поинтересоваться у него, каково отношение различных французских политических кругов к событиям, происходящим в Сов. Союзе.
Вопрос Тагеру: В этот же раз перед поездкой за границу вы поручение от Малянтовича П.Н. разве не получали?
Ответ: При встрече со мной, которая была случайной, Малянтович высказал пожелание о том, чтобы я поинтересовался по затронутым выше вопросам не только мнением Маклакова, но и мнением Керенского.
Вопрос Тагеру: А когда вам давал поручения Малянтович в отношении встречи с проф. Ланжевеном?
Ответ: Беседа о проф. Ланжевен была при той же встрече, которая указана выше. Эту часть беседы с Малянтовичем П.Н. я сохранил меньше всего, было сказано приблизительно следующее, насколько я помню: прямого поручения встретиться с Ланжевеном, которого я знал лично, мне не давалось, но было сказано, что если бы мне пришлось с ним встретиться, то чтобы я ему сообщил о том, что предполагаемая поездка в Париж академика Иоффе несколько откладывается, это сказано было мимоходом и на всякий случай.
Вопрос Тагеру: В своих показаниях от 15-го июля 1938 года вы показываете, что предполагаемая встреча с Ланжевеном должна была вестись не только об откладывании поездки Иоффе, но должна была носить и политический характер. О чем именно Малянтович П.Н. давал вам задания вести переговоры с проф. Ланжевеном?
Ответ: Этой части своих показаний я с достаточной ясностью сейчас не помню и прошу не отказать их прочесть.
Вопрос Тагеру: Зачитываются вам ваши показания от 15.VII.1938 г. по вопросу заданий Малянтовича о встрече с проф. Ланжевеном:
Ответ: Подтверждаю общий смысл данного мною показания, которое только что вы мне зачитали.
Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы показания Тагера?
Ответ: О беседе Тагера с Муравьевым осенью 1931 года, о которой он показывает, мне ничего не известно, и какое объединение московской, советской адвокатуры собирался организовать около себя Муравьев, мне тоже неизвестно. Предполагаю, что речь могла идти об улучшении в среде адвокатуры ее профессионально-общественной работы и создании для этого соответствующих организаций. О том, что Муравьев завербовал А.С. Тагер в какую-то контрреволюционную организацию и какая это была организация, я ничего не знаю и, если бы услышал об этом от кого-нибудь, отнесся бы к этому с недоверием, потому что знал Тагера как безупречного советского гражданина.
Никакого и никому поручения за границу я Тагеру не давал, в частности, не давал никакого поручения Керенскому и проф. Ланжевен. Последнего – Ланжевен – я не знал, знаком с ним не был и никакого поручения давать ему не мог, менее всего политического. Я, кроме того, уверен был до сей минуты, что, если бы я и попытался дать Тагеру какое-нибудь антисоветское, политическое поручение, то он бы мне в этом категорически отказал, по той же причине, которую я уже указал.
Вопрос Тагеру: Правду ли говорит Малянтович и подтверждаете ли вы свои показания?
Ответ: Своих показаний я не изменяю.
Вопрос Тагеру: Поручения Муравьева и Малянтовича П.Н. вы выполнили?
Ответ: Поручение Муравьева о беседе с Маклаковым исполнено. С Маклаковым до того я виделся лишь один раз в 1915 или в 1916 году – во время совместной с ним и с Муравьевым защиты в Архангельске. При встрече с Маклаковым в Париже я напомнил ему об этой встрече. Он мне вежливо ответил, что ее помнит, но достаточной уверенности в этом у меня не было.
Этим я объясняю большую сдержанность Маклакова в беседах со мной. Я передал ему пожелания Муравьева быть осведомленным о настроениях различных французских политических кругов к СССР. Я прибавил к этому, что хотел бы знать как его мнение по этому вопросу, так и мнение Керенского. Он мне ответил, что свое мнение он может мне высказать. Что же касается Керенского, то последний в длительном отъезде из Парижа, и что он, Маклаков, постарается дать возможность мне с ним увидеться, если тот вернется во Францию еще во время моего пребывания в Париже.
Характеризуя позиции различных французских политических кругов в отношении к СССР, он прежде всего отметил, что нет ни одной политической группировки, которая бы к моменту нашей беседы ставила бы перед собой в какой-либо форме интервенционистские задачи по отношению к СССР – ни среди правых французских политических партий, ни среди левых. К этому Маклаков прибавил, что, насколько он может дать свою политическую оценку положения в Европе, нужно, по его мнению, раз навсегда считать похороненным для французских политических группировок вопрос об интервенции по отношению к СССР.
Самый вопрос об отношении французских политических партий к интервенции Маклаков затронул, указывая на то, что, например, Керенский до сих пор не выбросил этих мыслей, о которых он, Маклаков, отозвался с большой резкостью как о политической химере. Перейдя к более подробному изложению своих мыслей о французских политических группировках, Маклаков свел их, коротко говоря, к следующему: на одном фланге он поставил группы правых типа Тардье[321], позицию которых он охарактеризовал как глупую, ибо они хотят сделать вид, что СССР вовсе не существует и что можно не считаться с ним в международной политике. На противоположном фланге он ставил левые группы, руководимые Эррио[322], который стоит на точке зрения необходимости политического сближения с СССР.
Конечно, это сближение, по трезвой оценке Маклакова, исходит не из особых принципиальных симпатий к политической программе, проводимой в Сов. Союзе, а из правильно понятых интересов Франции. Что касается его, Маклакова, личного мнения, то он является и являлся раньше сторонником франкорусского сближения, и поэтому считает правильным, в интересах обеих стран, в частности, и франко-советское сближение.
Эта беседа происходила до парламентских выборов во Франции, имевших место в мае 1932 г., когда у власти еще было правительство Тардье. Маклаков предвидел победу левых на предстоящих выборах и считал, что вслед за ней должен наступить процесс быстрого франко-советского сближения. Имея в виду политическую ситуацию, складывавшуюся в Европе, и обозначившуюся уже совершенно реально опасность прихода к власти Гитлера в Германии, Маклаков говорил, что перед этой опасностью, одинаково грозящей и Франции, и Сов. Союзу, франко-советское сближение следует приветствовать.
Что же касается беседы с Керенским, то она произошла при следующих обстоятельствах: за несколько дней до отъезда своего из Парижа я зашел попрощаться к Маклакову. Он мне сказал, что ждет к себе Керенского. Через несколько времени последний действительно приехал. Маклаков и Керенский удалились в соседнюю комнату и долго оставались там вдвоем, когда они вышли, Маклаков меня познакомил с Керенским, с которым я до того знаком не был. Керенский быстро спросил меня, состоял ли я в какой-либо из русских политических партий, и, выслушав мой отрицательный ответ, пожал плечами и сказал, что ему от Маклакова известно о моей беседе с ним и что Маклаков в курсе его, Керенского, воззрений, после этого он сказал, что он чрезвычайно спешит, и уехал. Эту странную беседу Маклаков истолковал в том смысле, что Керенский не пожелал входить в разговоры с человеком, не принимавшим участия в деятельности какой-либо из политических партий и к тому же лично ему не известным.
С Ланжевеном я встретился, осматривая научный институт, которым он руководит. Я коротко ему передал содержание беседы, которая была поручена, и из этой беседы Ланжевен заинтересовало только одно – что скоро в Париж приедет академик Иоффе, которого он считал очень крупным физиком, с которым ему, Ланжевену, весьма интересно встретиться. После этого Ланжевен вызвал одного из сотрудников и поручил ему ознакомить меня с институтом. Был ли Иоффе в Париже и виделся ли с Ланжевеном, мне неизвестно.
Вопрос Тагеру: Кого из руководителей вашей организации вы информировали о ваших разговорах в Париже?
Ответ: По возвращении моем из Парижа я рассказал о приведенных выше разговорах Муравьеву и Малянтовичу П.Н. на квартире у Муравьева. В самом конце беседы подъехал Мандельштам М.Л., которому Муравьев коротко повторил содержание разговора. Никаких решений во время этой беседы в моем присутствии не принималось. При очень кратком обмене впечатлениями для меня было ясно, что все трое присутствовавшие лица занимают определенно-выраженную франкофильскую позицию – в смысле желательности сближения с Францией. При этом надо иметь в виду, что этот разговор в Москве происходил уже тогда, когда правое правительство Тардье ушло в отставку и образовано было левое правительство Эррио, который на парламентских выборах энергично выступил за франко-советское сближение.
По тому вопросу, по которому я сообщил о различных, со слов Маклакова, точках зрения его, Маклакова, с одной стороны и Керенского с другой стороны, и Муравьев, и Мандельштам, и Малянтович считали правильной оценку, данную Маклаковым, а не Керенским.
Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы показания Тагера?
Ответ: Тагер, действительно, рассказывал о своей поездке за границу и о своих беседах там с Маклаковым, Ланжевеном и о встрече с Керенским, но в какой обстановке, я уже в точности не помню, но не имею никакого основания не доверять в этом отношении Тагеру, да оно и вероятнее всего, что – у Муравьева.
Вопрос Малянтовичу: Признаете ли вы, что эта информация со стороны Тагера – о результатах переговоров его в Париже с Маклаковым и Керенским и Ланжевеном – являлась выполнением ваших поручений?
Ответ: Нет, не признаю. Прежде всего обращаю внимание, что сам Тагер сказал, что поручение переговорить с Маклаковым дано ему было не мною, а Муравьевым. А относительно Керенского и Ланжевена я уже сказал, что поручений к ним не давал и, кроме того, с Ланжевеном я знаком не был и не мог никого к нему направлять, да и Тагер в этом своем показании не говорит, что он обращался к Ланжевену от моего имени. А с Керенским, как показывает Тагер, он и совсем не говорил.