Пьеса закончилась, все захлопали. Дейзи поздоровалась с Джалом, извинилась, что раньше не могла.
— Ну что вы, что вы, — смущенно улыбнулся Джал.
— Вели-вели-великолепно, — пробормотал Нариман. — Вам нужно вы-выступать с этой вещью.
— Моя мечта-сольное выступление с Бомбейским симфоническим оркестром.
— Простите, — спросил Джал, — что вы сейчас играли?
— Скрипичный концерт Бетховена.
— Номер?
— У него только один.
— А какая это была часть?
— Вторая — Larghetto.
Дейзи вернулась к разговору с Нариманом о трудностях на пути осуществления ее мечты. Джал не сводил с нее восхищенных глаз.
— Ну скажи ей что-нибудь, — подтолкнула его Роксана.
— Потом.
Снова зазвучала скрипка.
Пришел Йезад, тихонько отперев дверь своим ключом, увидел Джала, кивнул. Ему так хотелось узнать, что с потолком, но надо было подождать, пока заснет Нариман. После ухода Дейзи они перешли в маленькую комнату.
— Ну, каковы последние известия из дому?
— На прошлой неделе я бы ответил как Эдуль: «Чемпион». А теперь не знаю, что сказать.
Излагая историю с гнилой балкой, Джал тревожно переводил глаза с Йезада на Роксану.
— Не мучайся, — сказал Йезад. — Твоей вины тут нет.
— Но я всегда оказываюсь гонцом с плохими вестями, и весь этот бред Эдуля, и все прочее…
— Может, она действительно гнилая, — вздохнула Роксана. — Сколько времени уйдет на замену?
— С годик, — сухо усмехнулся Йезад.
— Нет-нет, гораздо меньше, — горячо возразил Джал.
И стал пересказывать им планы Эдуля — он в ближайшие дни завезет все оборудование, приготовится к установке опор.
— Обещает не позднее двадцать четвертого, потому что хочет использовать рождественские праздники для работы. Говорит, нельзя останавливаться на полпути, уверяет, если понадобится, так и ночами будет работать.
— Веселенькое у вас будет Рождество, — усмехнулся Йезад.
— Тихой ночи наверняка не будет. А ты как, Джехангир? Собираешься вывесить чулок для Санта-Клауса?
— Да уж, — вздохнул Джехангир, — надоело спорить с Мурадом. Он донимает меня, хочет, чтобы я поверил в Санта-Клауса.
— Так он же прав, — сказал Джал. — Тебе ведь девять?
— Да, — настороженно согласился Джехангир.
— Ну вот. Санта-Клаус приходит до десяти лет. У тебя последний шанс.
— Дядя, я уже не ребенок, ясно? Меня не проведешь!
Джал со смехом обнял его. Простился со взрослыми, обещая держать их в курсе. Они заперли дверь за Джалом и вышли на балкон помахать ему.
Роксана прижалась к мужу, с удовольствием вдыхая запах сандалового дыма, пропитавшего его одежду.
— Мне показалось, что Дейзи очень нравится Джалу. Представляешь, как было бы хорошо, если бы…
— Я тебя умоляю! — остановил ее Йезад. — Вашей семье не очень-то везет с браками.
Он сидел за обеденным столом, вертя чайную чашку. Роксана ушла на кухню приготовить ему ужин из того, что осталось в доме. Он взглянул на тестя, на его руки и ноги, беспомощно трепещущие под простыней.
Как зверушки в капкане, пытающиеся вырваться на волю. Какое это проклятие — старческая болезнь. Проклятый паркинсонизм, жестокий, как пытка. Побыстрей бы шли эти новые исследования в Америке, что-то там с фетальными тканями, с эмбрионами… А сколько народу протестует против этого — те, кто наверняка не страдают болезнью Паркинсона или не вынуждены день за днем видеть мучения больного старика. Какая красота — рассуждать о правах неродившихся, о начале жизни, моменте смерти, прочих высокоумных материях. Болтуны. Как мистер Капур… А здесь нельзя позволить себе такую роскошь. Закон должен быть: сначала пройди через огонь, потом философствуй…
Нариман застонал во сне, прерывая размышления Йезада. Он подошел к дивану.
— Все в порядке, чиф, — коснулся он плеча Наримана. — Я рядом сижу.
Возвратился к своей чашке без уверенности в том, что Нариман слышал его. Странное путешествие — движение к смерти. Как знать, сколько еще остается чифу… год, два? Но Роксана права: помогать старшим на этом пути — единственный способ понять, что это за путь. Штука в том, чтобы помнить это, когда придет твой час…
Как знать, запомнит ли он? Какое безумие заставляет молодых — и даже пожилых — думать, будто они бессмертны? Насколько лучше бы им жилось, если бы они помнили о конце. Если каждый день носить с собой свою смерть, трудно будет растрачивать время на вражду, на злость и горечь, на второстепенности. Вот в чем секрет: помнить о своей смерти, чтобы не допускать в жизни глупости и уродства.
Он бесшумно отодвинул стул и понес чашку с блюдцем на кухню. Вымыл их, вытер руки и вернулся к Нариману. Занятно, думал он, если долго знаешь человека, он может вызывать у тебя самые разные эмоции, всевозможные реакции: зависть, восторг, жалость, раздражение, бешенство, нежность, ревность, любовь, отвращение. Но в конце все люди нуждаются в сострадании, все мы без исключения… Если с самого начала понимать это, насколько меньше было бы боли, горя и страданий…
Стоны с дивана стали громче. Он опять поднялся на ноги и подошел к Нариману, тронул его за плечо. Должен же быть какой-то способ помочь чифу.
Ответ простой: раздобыть денег ему на лекарства — а у него нет денег. Все сводится к деньгам, всегда и все.
Этот конверт в его рабочем столе уже больше недели лежит без всякой пользы, ожидая, когда придут за деньгами выдуманные эмиссары Шив Сены, пока Капур занимается своими Санта-Клаусами. Рождество совсем скоро. Вот хватило бы у него пороху потратить деньги из конверта… чем ожидать — чего?
То он ожидал исполнения снов Вили и выигрыша в лотерее. Теперь ожидает прибавки, обещанной Капуром. Ожидал, когда срастется кость в лодыжке Наримана, когда починят потолок, когда актеры добьются эпифании.
Достаточно долго, решил он. В конечном счете он только на себя может полагаться. И на храм огня — его убежище в этом бессмысленном мире.
КОСТЮМ САНТА-КЛАУСА доставили к полудню двадцать третьего. Капур нарядился, чтобы Йезад и Хусайн посмотрели, как он выглядит.
— Очень красиво, сахиб, — с нескрываемым удовольствием всплеснул руками Хусайн. — Лал, красный, очень вам идет!
Капур ждал оценки Йезада, молча смотревшего на дешевый пояс из черной синтетики, на сапоги из вонючей пластмассы, вроде тех, в которые обряжали Мурада и Джехангира в сезон дождей, пока дети не взбунтовались.
— В целом очень даже неплохо, — заключил он, — только живота у вас нет.
Порывшись в товарах, они соорудили живот из наколенников подросткового размера и боксерских перчаток. После этого Капур не мог не примерить и белую бороду с усами, от которых Хусайн даже попятился. Йезаду он шепнул, что они придают сахибу слишком свирепый вид.
— Хо-хо-хо, — завел Капур, размахивая руками, чтобы звенели бубенчики на запястьях.
— Отчего сахиб кричит, будто ему больно? — тихонько спросил Хусайн.
Йезад прыснул. Капур спросил, что его так насмешило, а услышав ответ, и сам расхохотался, чем привел в полное недоумение Хусайна.
— Аре, Хусайн-миян, это не от боли, это веселый смех Санта-Клауса!
Хусайн, похоже, не поверил, но счел за благо промолчать.
После обеда он пошел в кондитерскую за сладостями, заказанными днем раньше.
Капур, так и не сняв с себя одеяние Санта-Клауса, подошел к Йезаду, всматриваясь в его лицо:
— Темные круги под глазами. Похоже, вы плохо спите.
— Из-за тестя. Он временно живет у нас. Во сне то разговаривает, то стонет.
Помедлив, Йезад решился идти дальше, воспользоваться случаем подтолкнуть, как говорит Вилас, Капура.
— Да и мысли о Шив Сене не дают заснуть.
— Расслабьтесь, Йезад. Меня озарило прошлой ночью. Я пересмотрел ситуацию.
У Йезада подпрыгнуло сердце. Неужели актерские штучки все-таки приносят плоды?
— Я сделал важный вывод, — начал Капур. — Бомбей есть нечто большее, чем город. Бомбей — это религия.
— Повысили Бомбей в чине? Раньше вы называли Бомбей прекрасной женщиной.
Капур, смеясь, расчистил уголок Йезадова стола, чтобы присесть.
— Бомбей остался прекрасной женщиной. Только она постарела. И если она сумела смириться со своими морщинами, принять их с достоинством и самообладанием, то так должен поступить и я. Ибо в принятии есть своя красота. Это и будет моей холистической позицией.
«Больше похожей на холистическую кашу в голове», — подумал Йезад.
— И вы ничего не собираетесь делать с проблемами города?
— Нет. Все изъяны ее красоты — трущобы, забитые водостоки, преступность, коррумпированные политики, все…
— Минутку, мистер Капур. Я не думаю, что преступность или коррупцию можно называть изъянами. Это скорее раковая опухоль. А когда организм поражен раком, то с ним нужно бороться, черт побери!
— Не при холистическом подходе. Ненависть к болезни, борьба с ней агрессивными методами — это пустое. С холистической позиции, вы должны любовью и добротой убедить опухоль изменить злокачественный характер на доброкачественный.
— А если рак не станет слушать? — не без злости поинтересовался Йезад. — Тогда он убьет прекрасную женщину, так?
— Вы слишком буквально понимаете мою метафору с прекрасной женщиной, — укорил его Капур.
— Разве? Я старался быть последовательным. Молодой Бомбей с ваших фотографий, Бомбей стареющий и раковая опухоль…
— Хорошо, оставим прекрасную женщину, — довольно раздраженно остановил его Капур. — Я ведь сказал, что Бомбей есть нечто вроде религии. Мне кажется, эта религия близка к индуизму.
— А это как у вас получилось?
— Индуизм есть религия всеприемлющая, согласны? Я имею в виду не фундаменталистов, не фанатиков, поджигающих мечети, а подлинный индуизм, тысячелетиями питавший собой эту страну, приемля все веры, верования, догматы и теологии, ничем не ущемляя их. А иногда индуизм потихоньку вбирает их в себя. Даже ложные боги приемлются и обращаются в истинных, дополняя собой миллионы уже существующих.
Точно так же Бомбей готов всех принять. Мигранты, бизнесмены, извращенцы, политики, святые, игроки, нищие — откуда бы они ни явились, из какой касты или класса, город приемлет всех и обращает в бомбейцев. Так