Джехангир соскользнул со стула и уткнулся лицом в мамино плечо. Она поцеловала его в голову.
– Он не свяжет тебя, – рыдал Джехангир.
– Ну конечно, нет…
– Просто сказал, потому что сердился, – пробормотал Мурад.
Йезад лежал на кровати, коря себя и объясняя себе, что у него не было выбора: ему же необходимо запереть дверь? Как иначе? И он же делает все это ради семьи, разве нет? Единственное – он не уверен, что принял правильное решение. Он поднялся на ноги, прошелся по комнате, сжимая и разжимая кулаки, и решительно шагнул к шкафу.
Достал конверты. Многие были пусты – в начале месяца платили по счетам. Стал опустошать те, в которых что-то было: «Хлеб и масло», «Молоко и чай», «Рис и сахар»… и на мгновение ему почудилось, будто он продукты из них выгребает… «Без фокусов, – одернул он себя. – Завтра все вернется сторицей».
Но почему, почему ему кажется, что он обкрадывает семью? Господи, если бы он мог рассказать обо всем Роксане… Но она в жизни бы не согласилась в этом участвовать! Не только из отвращения к азартным играм – она бы сказала, что риск чересчур велик.
Наспех пересчитав деньги – всего около семи сотен рупий, – он положил их в бумажник, вернул на место пустые конверты и подошел к двери.
Взялся за ручку и заколебался. А что, если сон Вили…
Рывком открыл задвижку. Вышел как ни в чем не бывало и двинулся в коридор.
– Прошу тебя, Йезад, – взмолилась Роксана, – что случилось? Куда ты?
– Хочу пройтись.
Он с лязгом закрыл дверь лифта и спустился вниз. Потоптавшись у парадного, на цыпочках стал подниматься по лестнице.
Шаги по каменным ступенькам гулко отдавались в пустоте. На втором этаже раздался смех, и он замер. Из-за двери доносились веселые детские голоса, маленькая девочка просто верещала от удовольствия, женский голос звал ужинать…
Ему хотелось бежать от этих звуков. Их привычность рвала ему душу, напоминая о происходящем в его собственной квартирке, еще недавно такой же уютной, счастливой и полной любви…
«И все это восстановится, – сказал он себе. – Как только он возьмет верх над обстоятельствами». Он поднялся на третий этаж и поскребся в дверь Вили.
Не здороваясь, он вынул деньги из бумажника.
– Быстро, – сказал он, – беги к своему лавочнику и поставь за меня.
Вили растерялась от непривычно резкого тона, но ответила в обычной игривой манере:
– С удовольствием. Но вы уверены, мой дорогой? Такая сумма…
– Не твое дело. Быстро, пока еще принимают ставки!
Она без звука взяла деньги, обиженная поведением лотерейного коллеги – совершенно не в духе игры!
…Часам к девяти он забеспокоился по поводу первой цифры. Облокотившись о балконные перила, он ждал, мечтая о дуновении ветерка. Ноябрь, а жара как в мае, когда она только спадет? Какой будет первая цифра? Один. Должна быть единица.
В половине десятого он объявил, что хочет пройтись.
– Опять? – Измученный голос Роксаны прозвучал скорей утвердительно, чем вопросительно.
Йезад поймал взгляд, которым она обменялась с отцом.
– Ты что, установила для меня правила и квоты? Как Куми для него?
– Это ты похож на Куми, глупости говоришь, как она!
– Шуточка с половинкой. Следишь за каждым моим движением. Если я говорю, что хочу пройтись, у тебя сразу сто вопросов…
– Иди куда хочешь! Иди, беги, ползи, я не знаю, что у тебя на уме, и знать не хочу!
Он хлопнул дверью лифта и, повторив маневр, через пару минут постучался к Вили.
– Ну что?
Вили расплылась в улыбке.
– Один, мой милый, первая цифра один.
Увидев облегчение на его лице, Вили решила помочь:
– Еще не поздно отменить ставку на второе число, если вы не доверяете моему сну. Лалубхаи согласится из любезности ко мне.
Йезад не ответил.
– Вы же получите выигрыш по первой цифре.
Йезад быстро подсчитывал: он поставил семьсот восемьдесят пять рупий. Значит, он уже выиграл в девять раз больше, то есть уже выиграл… семь тысяч шестьдесят пять!
«Фантастика, – подумал он, – хватай и…»
Но если вторая цифра выйдет восьмерка, то… Сколько же он выиграет?
– Дай карандаш, Вили!
Он писал прямо на входной двери. Полученный ответ потряс его: шестьдесят три тысячи пятьсот восемьдесят пять!
Достаточно, чтобы за все заплатить. Даже отремонтировать потолки у Джала и Куми.
Голос Вили вторгся в подсчеты:
– Если отменять ставку, так мне нужно прямо сейчас бежать.
– Нет, – распорядился он, – ставка остается.
И, осознав резкость своего тона, улыбнулся Вили:
– Прости меня, такой стресс!
– Я понимаю, – ответила она и погладила его по плечу.
Упершись рукой в матрас, Йезад перевернулся на спину. От резкого движения колыхнулось изголовье кровати. Он проворчал, что в комнате невыносимо душно. Стянул ногами простыню и вытер о пижаму вспотевшие ладони. Через секунду он снова натянул простыню, дрожа от холодного пота.
Приподнявшись на локте, посмотрел на часы. Как же они громко тикают, ничего удивительного, что он не может заснуть. И циферблат в темноте не разглядеть, светился, когда часы были новые, а теперь потускнел.
Прищурившись, всмотрелся – половина первого. Закрылась лотерея.
Роксана пыталась успокоить мужа, приобняв его, но почувствовала, что он напрягается, и убрала руку. Она лежала без сна, спрашивая себя, не приближается ли конец их семейной жизни, раз даже ее прикосновение неприятно ему.
Постепенно он перестал метаться и ворочаться, она почувствовала, что он засыпает. Несколько раз он еще конвульсивно дернул ногами в темноте, потом заснул, прижав колени к животу.
И тут из большой комнаты донесся голос Наримана. Он опять разговаривал во сне, но не возбужденно, а скорее удовлетворенно и тихо. Роксана порадовалась за отца, но ей было страшно, как бы он не разбудил Йезада. «О папа, – умоляла она про себя, – папа, только не громко…»
Они ходили в кино. В «Ригале» шел фильм «Великолепные Амберсоны». После сеанса они с Люси пошли пройтись вдоль Кафф-Парейд. Это уже стало привычкой первых лет их любви: в кино на предвечерний сеанс, долгая прогулка, потом обед в ресторане типа «Волги» или «Парижанина». Но на этот раз картина оказалась грустной и навела их на мысли о гордости и высокомерии, о падении и позоре. Море волновалось, сильный ветер мешал разговаривать, сдувая слова, волосы и одежду.
Но они нашли себе скамейку в закрытом от ветра месте. Теперь сгущающиеся сумерки пахли дождем. Исчезли все торговцы кокосовым молоком, соком сахарного тростника и орешками. По пляжу бегала только девочка с цветами, которая бросилась к ним, как только они уселись. – Чамайли, сахиб? Жасмин для мемсахиб? – пискляво клянчила она.
Он купил жасминовую гирляндочку и попробовал пристроить ее в волосы Люси. Но она, христианка, не привыкла носить цветы в волосах. Взяв у него гирлянду, обернула ее вокруг запястья. Он поднес ее руку к лицу и понюхал цветы. – Жасминовое запястье на розовых лепестках твоей руки, – провозгласил он, целуя ее ладонь, целуя ее пальцы один за другим. – Чего мы тут сидим? Моих родителей наверняка уже нет дома.
Ей не хотелось идти к нему, она боялась, что их увидят вместе. Но он уговорил ее – отец с матерью точно ушли к Сэмми и Джини Котвалам на вист, они останутся там ужинать и вернутся никак не раньше половины первого. Никакого риска столкнуться с ними.
– А если мы даже встретимся с ними, ты же должна когда-то познакомиться с моими родителями!
Начался дождь, и они поехали на такси. Дождь усилился, машины двигались все медленнее, сигналили все громче. Дворник в такси заедало, таксист высовывал руку и подталкивал его. На сиденье рядом с ним лежало полотенце – вытирать мокрую руку.
Машина остановилась перед домом. Сосед с первого этажа, мистер Арджани, сидел у окна, любуясь ливнем.
– Хэлло, Нари, – крикнул он и со значением добавил: – Родителей нет дома, я сам видел, как они уходили с полчаса назад.
Нариман кивнул, а проходя мимо соседской двери, услышал, как Арджани возбужденно докладывает жене, что молодой Вакиль ведет к себе какую-то новую девицу.
В ожидании лифта Нариман заглянул в лицо Люси.
– Жалкие люди, вот они кто, – прошептал он.
В квартире он на всякий случай закрыл дверь на цепочку. Люси спросила, не лучше ли им просто закрыться в его комнате.
– Моя дверь не запирается. А если она будет затворена, то они просто войдут.
– О боже, – Люси передернуло от этой мысли, – да стоит ли того…
– Да, – шепнул он, целуя ее в ухо, отводя волосы, чтобы поцеловать в щеку.
– Тебе бы надо прикрыть фамильные портреты, – сказала она, когда они проходили по коридору в его спальню, – они так сердито смотрят на меня!
– Их никогда не любили ангелы.
Она присела на край кровати, снимая туфли. Он задернул шторы, и сумрачная комната погрузилась в темноту; остался лишь прочерк уличного света между штор. Он включил настольную лампу. Они снимали с себя одежду, но, оставшись в белье, Люси попросила:
– Погаси свет…
– Мне он нужен, чтобы видеть тебя – тебя всю. Пожалуйста.
– Зачем?
– Я хочу поклоняться тебе всеми органами чувств.
Она замерла, растроганная ответом, но пробормотала, что никогда не могла переспорить его. Он зашел сзади и расстегнул ее лифчик, вдохнул запах ее затылка.
– Что ты делаешь? – засмеялась она.
– Поклоняюсь тебе носом.
Он повернул ее к себе, вдыхая запах между грудей. Опустившись на колени, он стянул с нее трусики. Она переступила через них. Он наклонился и зарылся носом в треугольник волос. Ее руки задержали его там.
В постели, прильнув ухом к ее груди, он вслушивался в удары ее сердца. Поцеловал ее губы, ощутив вкус ее языка, потом уши, соски, пупок, прошел губами ниже…
Звонок в дверь. Звук яростно пронесся по затихшей квартире, сопровождаемый серией агрессивных ударов в дверь. Оба вскочили. Нариман решил не откликаться – кто бы ни ломился, подумают, что дома никого нет, и уйдут.