После молитвы в храме нужно было нанести визиты родным, одарить всех сладостями, посидеть за праздничным столом. Вечером – в театр, на комедию или на концерт труппы Ади Марзбана, с парсийскими шутками, пародиями и песнями…
Одинокий молящийся повязал кусти, поднялся по ступенькам, миновал желобчатые колонны и скрылся в глубине храма. За парапетом никого не осталось.
Йезад почувствовал покой опустевшего храма, такого прохладного и затемненного. Роксана права – истинный оазис в самом сердце громадного, безумного города.
Слева донеслось шарканье ног, шлепок сброшенных сапат, а через мгновение совсем рядом с ним появилась высокая худощавая фигура в белом – жрец-дастур в полном облачении, от которого веяло сандаловым дымком. Запах заставил Йезада печально улыбнуться.
Дастур улыбнулся в ответ.
– Сахиб-джи… – Он приветственно поднял правую руку ко лбу и замер, чуть подавшись вперед, будто желая получше рассмотреть парса, не переступающего порог храма. Его зрачки за толстыми стеклами казались точками.
Йезад чувствовал, как они буравят его, но был не в силах отвернуться. Из-за белой бороды лицо дастура казалось очень длинным.
– Вам что, шапочка нужна? – спросил он.
– Нет-нет, спасибо, – заторопился Йезад, – не сегодня. Я уже опаздываю.
Он бросился в ворота и заспешил на станцию.
Дома он застал одних сыновей, которые сидели в маленькой комнате. На вопрос, где мама, они ответили:
– Она вышла, папа.
– Это я вижу. Я спросил, где она.
– Мама не сказала нам, куда идет.
Йезад отправился на кухню ставить чайник.
Из большой комнаты послышался слабый голос Наримана – ему требовалась утка.
Джехангир прибежал на кухню.
– По-моему, дедушке нужно пи-пи.
Йезада тронула заботливость сына, но он был тверд.
– Мы уже говорили об этом на прошлой неделе, верно?
– Да, папа, но я думаю, что сейчас ему очень нужно.
– Слушай, Джехангла, когда твоего деда спихнули на нас, я дал себе слово, что не дотронусь ни до его утки, ни до судна. И вы тоже.
Джехангир с недоумением слушал отца, потому что в отцовском голосе звучала печаль.
– Но он может намочить постель!
– Не твоя печаль. Иди уроки делай.
Джехангир, ссутулившись, поплелся вон.
Дедушка снова позвал:
– Пожалуйста, я больше не могу терпеть… – и тихонько заплакал.
Йезад налил себе чаю, размешав в нем свои горести. Сделал глоток из блюдечка, потом допил из чашки. У Роксаны чай получается лучше.
Поставил на стол чашку с блюдцем, заглянул в комнату к мальчикам. Вышел на балкон и оперся о перила. Неужели он превращается в одного из этих жалких мужей, которые являют собой пример добродушия везде, кроме собственного дома, где они тиранят близких?
Нет же, нет, не может быть. Просто у него похитили жизнь, ту жизнь, которой он жил еще несколько месяцев назад. Роксанино семейство украло у него мир и покой. И пока он не восстановит их, ему придется мириться с убожеством этого заточения в четырех стенах, которые совсем недавно укрывали его от брутальности города.
Надо было остаться в храме, вместо того чтобы торопиться сюда. Обратно в мерзкую комнату, пропахшую тошнотворными запахами болезни. Впрочем, какой толк от храма – не может же он поселиться там. Значит, его всегда будет дожидаться эта мерзость.
…Джехангир не мог сосредоточиться ни на каких уроках. Звуки, доносившиеся с дивана, сводили его с ума. Он хорошо знал, как это ужасно, когда хочется пи-пи, а невозможно. Он не забыл, как однажды мисс Альварес устроила контрольную и не разрешила никому ходить в сортир. Зато сразу после звонка он побежал. А бедный дедушка лежит и терпит и даже не знает, когда сможет сделать свои дела. Почему папа так упрямится из-за этой утки? Обыкновенно Джехангир интуитивно понимал, что расстраивает отца, но сейчас отец будто взял и выдумал себе причину для раздражения.
– Сходи ты к нему. Может, он разрешит? – попросил он брата.
– Не пойму, что выдумываешь! – возмутился Мурад. – Мама сказала, чтобы мы позвали тетю Вили. Мама договорилась с ней.
– Да, но что тетя Вили подумает, когда увидит папу? Это же нехорошо, папа должен подать утку дедушке.
– В твоих мечтах.
Нариман опять застонал, и Джехангир не выдержал. Тетю Вили звать нельзя, поэтому он отложил карандаш и направился к дивану, не обращая внимания на отчаянные предостережения Мурада.
Дедушку уже три дня не обтирали губкой, и от него пахло, как от корзины с грязным бельем, собранным для стирки. Джехангир взялся за костлявую, дрожащую дедову руку и что было силы потянул на себя, чтобы усадить его. Мама всегда сажает дедушку для пи-пи, она говорит, что движение полезно для его суставов.
Утка устроилась под диваном, как гладкая белая тварь. Он поднял ее и помог дедушке попасть в отверстие, осторожненько, чтобы не задеть края. «Похоже на ярмарочную игру, – подумал Джехангир, – когда надо провести петельку вдоль проволоки, не касаясь металла, а то сразу зазвонит звонок – и ты проиграл». Иногда, если мама спешила, дедушка охал от боли.
Стали ждать. Ничего не происходило. Дедушка беспомощно заглянул ему в лицо, натужился и почти зарычал.
Джехангир вспомнил, что делала мама в таких случаях:
– Пис-пис-пис…
На звук с балкона вернулся отец:
– Ты чем это здесь занимаешься?
– Дедушка больше не мог терпеть, – забормотал Джехангир, следя за тем, как прозрачная пластмасса желтеет от заполняющей ее жидкости. Нервничая из-за присутствия отца, он плохо держал утку.
Струйка прекратилась, закапало. Джехангир легонько встряхнул утку, как делала мама, но при этом несколько капелек упало на постель. Джехангир не успел подхватить их.
Глава 15
Вечер за вечером, с семи до девяти, забравшись на шаткие козлы из двух стремянок, скрепленных планкой, Эдуль сбивал с потолка штукатурку.
Джал накрывал мебель полиэтиленовой пленкой, становился на пороге, обозревая потолок. Время от времени он изображал участие в процессе, то замечая, что вот этот угол как будто уже в порядке и Эдуль может двигаться дальше или что здесь, оказывается, есть целый неповрежденный участок, который можно вообще не трогать.
В ответ Эдуль выдавал перлы из книги «Сделай сам»:
– Подготовка – половина дела, Джал, сынок. Сначала я должен проверить дранку под штукатуркой и убедиться, что она не прогнила. Иначе знаешь, как говорится? Поспешишь – людей насмешишь.
Эдуль принимался постукивать костяшками пальцев неповрежденный участок и понимающе кивал:
– Слышишь? Понял, что я имел в виду?
Джал лихорадочно крутил свой слуховой аппарат, стараясь хоть что-то услышать, чтобы обсудить услышанное. Склонив голову набок, он просил Эдуля постучать еще разок.
Старания брата ускорить ход ремонта тревожили Куми. Она прервала вечернюю молитву, вызвала брата на кухню и потребовала, чтобы он перестал надоедать Эдулю.
– Кончится тем, что он все бросит и уйдет! Ты что, не хочешь, чтобы папа вернулся? Так и скажи.
Джал пробормотал, что уже третий месяц настаивает на возвращении папы. И не может понять, отчего Куми потребовала, чтобы Эдуль начал с гостиной, а не с папиной комнаты.
– Я хочу, чтобы Эдуль попрактиковался в гостиной и учел свои ошибки. Мы же не можем сделать из папы подопытного кролика!
А Эдуль продолжал битву со штукатуркой. Вечер за вечером квартиру оглашал непрестанный стук его молотка. «Будто судьба стучится в дверь, – подумал Джал, – которого все сильней беспокоили мысли о Роксане и Йезаде, о том, как невыносима должна быть жизнь в их крохотной квартирке».
Иногда мастер «сделай сам» вносил разнообразие в монотонность их теперешнего уклада. Однажды из гостиной донесся грохот, за которым последовал вопль Эдуля. Брат с сестрой бросились на помощь. Эдуль сидел на корточках, закрыв лицо руками, и кричал, что ему засыпало штукатуркой глаза.
– Дай посмотрю, – предложила Куми, но Эдуль не отводил рук от лица.
Куми велела Джалу подержать его за руки и, силой разомкнув Эдулю веки, дважды дунула в каждый глаз.
Эдуль заморгал, потер глаза, вытер их насухо.
– Ты гениальная женщина, Куми!
– От отца научилась. От Палонджи, моего настоящего отца. Джалу вечно попадал в глаза песок, когда нас водили гулять на пляж Чаупатти. Он был такой непоседа…
Куми пустилась в воспоминания о пляжных прогулках, на которые дети брали с собой купленные отцом ведерки, лопатки, сито и лейку. Они строили замки из песка, особенно хорош был Джал, у него просто талант открылся, и отец ужасно гордился, когда люди останавливались полюбоваться песчаными замками.
– Отец всегда говорил, что Джал будет знаменитым архитектором.
– Кто? Наш Джал? – засмеялся Эдуль.
Подобрав с пола молоток и зубило, он снова полез на козлы.
Через несколько дней – новая неприятность. Душераздирающий крик Эдуля уже не потряс их, они успели попривыкнуть к его злоключениям. Устало войдя в гостиную, они увидели, что Эдуль держит во рту большой палец.
– Говорят, у садовника должен быть зеленый палец, – попытался пошутить он, – а вот у мастера пальцы всегда в синяках и ссадинах. Профессиональный риск.
Джалу стало жалко Эдуля:
– Эти молотки такие скользкие!
– Ну у меня-то первоклассный молоток! – возразил Эдуль, из честности отказываясь воспользоваться предлогом. – Хороший мастер никогда не винит свой инструмент.
Он опять сунул палец в рот.
– Сильно болит? – осведомилась Куми. – Может, лед приложить?
– Все в порядке, – гордо ответил Эдуль, но лед принял.
Немного подержав лед на пальце, он положил кубик в рот и сгрыз.
Через две недели после начала ремонта Джал тайно снял со счета пятьсот рупий. Он знал, что тайна скоро раскроется, потому что Куми проверит счет, но ему было все равно.
В тот же вечер он отправился к Роксане. В квартире слышалась музыка. Войдя, он с изумлением увидел, что играет скрипачка, которая стоит в изножье папиной постели. Роксана задержала брата в коридоре – не нужно сейчас здороваться с папой, он целые сутки промучился и только теперь, похоже, засыпает.