ло и сверкало, но казалось, что всего слишком много наставлено и слишком много углов и граней. И Владимиру Александровичу все вспоминалась маленькая квартирка его отца, землемера, там было много мягких вещей, и вся она походила на обжитое гнездо, где выросло много птенцов и все хорошие, честные работники.
Никто из его сестер и братьев не достиг такого положения в обществе, какого достиг он. Но все они живут счастливо и спокойно, только он в конце жизни вдруг оказался словно в чужом доме, рядом с чужой женщиной, которая хотя и любит его и родила ему двух славных детей, но до бесчувственности жестока к людям и невыносимо глупа, как глупа! Он просил, чтобы приехал его любимый старший брат Евгений, но Нина Леонидовна категорически запротестовала, — братья всегда спорили, и это могло вредно отозваться на здоровье Владимира Александровича.
3
Когда начальник конструкторского бюро вызвал к себе Леонида Сомова, тот шел на эту встречу взволнованный, взбодренный: только хорошего ждал он от этой встречи!
С того памятного весеннего вечера, когда он встретился с Викой на танцплощадке и когда «все началось», он с генералом не разговаривал, хотя хорошо знал, что тот следит за его работой, знал по пометкам на докладных записках и чертежах, пометкам неизменно благожелательным, даже тогда, когда в предложения Леонида вносились поправки.
— Вас можно поздравить, Леонид Владимирович? — сказал генерал со свойственной ему учтивой манерой, вставая навстречу одному из самых молодых конструкторов, — Леня был в три раза моложе его. — Вы женились?
— Женился, Николай Васильевич! — широко улыбаясь, смущенно и радостно ответил Леонид.
— Ну что ж, дело хорошее. Садитесь, пожалуйста. Вы курите? Нет? Отлично. А я с вашего разрешения закурю. — Генерал вздохнул, помолчал, пошевелился всем телом, и Леня, глядя на его широкое, чисто выбритое лицо, понял, что ничего хорошего от этого разговора ждать ему не следует. Ему припомнились настойчивые предупреждения Вики.
— Что ж, женились так женились... Это очень хорошо. И тут же, как порядочный человек, поторопились юридически оформить ваш брак. Наверное, жена настояла?
— Наоборот, — быстро ответил Леня. — Это я настоял. Она не хотела.
— Не хотела? — переспросил генерал, пристально вглядываясь в молодое, взволнованное и уже встревоженное лицо. — Мне, конечно, неизвестны мотивы, которыми руководствовалась ваша супруга, но, право, лучше было бы, если бы вы ее послушались. И совсем хорошо было бы, если бы вы, — ну уж я не говорю — посоветовались, кто в таких вопросах может советовать! — но хотя бы известили меня об изменениях в вашем семейном положении.
— Но я же заполнил очень подробную анкету и ответил на все вопросы о жене и родителях ее.
— Еще бы вы этого не написали! Но в результате этой вашей, повторяю, похвальной откровенности, мы вас не только не можем утвердить для исполнения того задания, о котором вам известно, но вообще вынуждены отчислить вас из состава нашего конструкторского бюро...
— А как же моя работа?.. — прошептал Леонид, растерянно глядя в лицо этого старого и глубоко им уважаемого человека.
— Да разве это я, что ли, вас отчисляю? — сердито спросил генерал. — Вы мне, если хотите знать, об этом я говорю со всей ответственностью, нужны, даже необходимы! Но что я могу сделать, если у вас тут написано, что отец супруги вашей Петр Ильич Курбановский, арестованный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, осужден как враг народа. И тут уж простая предусмотрительность. Муж и жена, как говорит народная мудрость, — одна сатана, и в порыве супружеской откровенности вы расскажете ей нечто секретное, а она...
— Товарищ начальник, жена моя... — вскочив, начал Леонид.
— Я в восторге от вашего, ну как это говорится, рыцарства по отношению к супруге вашей! — сердито сказал генерал. — Но ваши благородные чувства друг к другу не имеют к вопросу, нами обсуждаемому, никакого отношения. И вообще-то говоря, я вызвал вас не для того, чтобы обсуждать этот вопрос, потому что он уже решен. Я вызвал вас для того, чтобы спросить, какие у вас имеются виды на будущее, исходя из того факта, что вопрос о вашем отчислении из конструкторского бюро уже решен?
Леонид развел руками.
— Я ничего не знаю, — сказал он беспомощно. Генерал своими темными глазами некоторое время молча смотрел на него.
— Вы, насколько мне известно, живете здесь, в Больших Соснах?
— Так точно.
— И поскольку вы обзавелись здесь семьей, вам уезжать отсюда нет никакого желания?
Леонид кивнул головой.
— Да и я, как большесосненский патриот, не хотел бы, чтобы столь способный, хотя и не обладающий в полной мере здравым смыслом, юноша покидал нашу округу. Имейте в виду, Леонид Владимирович, что при всей своей приверженности к конструкторскому бюро я убежден, что свет клином не сошелся на нашей работе и за дверьми нашего учреждения вы найдете, куда приложить силы. Взять хотя бы тот опыт проектирования, унификации и модернизации технологического процесса, который вы так отлично усвоили. Я убежден, что вы на предприятиях гражданского назначения найдете множество возможностей приложить эти навыки.
— Спасибо, товарищ генерал.
— Подумайте всерьез о том, что я вам сказал, и если потребуется наша помощь... — сказал генерал, вставая с места и показывая этим, что разговор закончен. Леонид поднялся тоже.
— Если вы хотите, товарищ генерал, помочь мне, — сказал он, — то я попросил бы направить меня на РТЗ, там работает моя жена.
— Непосредственно на РТЗ я направить вас не могу. Но советовал бы вам обратиться с этим делом к товарищу Паримову, в райком партии, вы знаете его?
— Да. Благодарю.
— Не на чем. — Генерал протянул Леониду руку. — Жалею, что наша совместная работа прекратилась, жалею от души. Ну, а удар, который вам нанесен жизнью, он еще принесет вам некоторую пользу, вы повзрослеете... а это вам необходимо! — говорил генерал, провожая до двери этого столь симпатичного ему, но явно лишенного благоразумия молодого человека.
Стоя в дверях, соединявших кабинет с приемной, он проводил сочувственным взглядом Леонида, самая спина которого выражала растерянность, дождался, когда Леонид вышел в коридор, потом сказал своему секретарю, женщине с сильной проседью в завитых волосах:
— Вызвать ко мне Николая Степановича.
Когда Николай Степанович Ухтомский, начальник отдела кадров, вошел в кабинет к генералу, он с удивлением увидел, что Николай Васильевич сидит за своим столом, откинувшись на спинку кресла и закрыв лицо ладонями. Впрочем, он тут же отнял ладони от лица, и оно показалось Николаю Степановичу краснее обычного. Они безмолвно поздоровались, Николай Степанович сел в кресло напротив. Прямой, тонкий, он не позволял себе касаться спиной мягкой спинки кресла.
— В отношении Леонида Сомова, Николай Степанович, к вам на днях поступит запрос от товарища Паримова. Будем отчислять его на одно из предприятий Большесосненского района. С этим вопросом, значит, покончено? Да?
— Покончено, Николай Васильевич, — поспешно ответил Ухтомский.
— Ну и все. Но уходить погодите. У меня к вам просьба. Узнайте мне, пожалуйста, что это за Илья Афанасьевич Матусенко. Знал я в молодости одного маленького негодяя под такой фамилией. Так неужто он?
— Все узнаю, — ответил Ухтомский.
4
Леониду не пришлось просить Паримова, чтобы его направили на РТЗ, — тот сам предложил ему это, предупредив, однако, что там его ждут трудности и трудности. Но Леонид был так контужен случившимся, что на него не произвели бы впечатления и более грозные предупреждения, и он, не говоря ни слова, взял направление на новую работу.
«На РТЗ приду завтра, — думал Леонид, неторопливо, словно бы даже нехотя, возвращаясь домой. — Вот сейчас Вика скажет: видишь, я тебе говорила...» Но, оказывается, он мало знал свою жену. Вика, когда он, еще стоя на пороге, сказал ей о новом своем назначении, ни слова ему не ответила, только вскочила, подошла к нему и прижала его голову к своей груди. И тут, как это ни обидно признать по отношению к такому выдержанному и самостоятельному молодому человеку, как Леонид Сомов, он вдруг расплакался, чего с ним не случалось уже много, много лет.
— Бедняжечка, это все из-за меня... — шептала Вика.
— Нет, я дурак, самоуверенный, не знающий жизни дурак, а ты — умница, умница... И все-таки я не жалею...
— Молчи, ты хороший, ты светленький мой...
Наутро, — а утро было с морозцем, но снежное, радужное, блестели молочно-белые льдинки и хрустели под ногами, — он вместе с Викой пошел на завод. И это была новая радость — ходить вместе с ней на работу! Теперь каждый день будет так.
К директору он пришел в тот ранний час, когда, по установившемуся обычаю, тот вел разговор с главным инженером. Леня готов был дождаться в приемной конца этого разговора. Но когда секретарь заводоуправления — Леня знал по комсомольской работе эту здоровую, недавно окончившую десятилетку девушку — пришла в кабинет и доложила о том, что он пришел, директор тут же попросил его войти.
— Что ж, товарищ Сомов, садитесь и послушайте наш разговор, так легче войти в курс наших дел, — сказал директор завода, с грохотом поднимаясь навстречу — у него обе ноги были протезированы. Пожимая руку Леониду, он пристально вглядывался в его глаза своими быстрыми и живыми зеленоватыми глазами.
Еще в то время, когда Сомову пришлось разбирать конфликт в бригаде Черкасовой, он познакомился с директором завода — Иннокентием Мешковым, или Кешечкой, как его называли в Больших Соснах. Да и как было не знать его! До войны кадровый военный, танкист, он был тяжело ранен в первых же танковых боях начала Великой Отечественной войны и пролежал в госпиталях чуть ли не год. Летом 1942 года, уже демобилизованный, на костылях, с безжизненно висящими протезами, которыми еще не научился владеть, прибыл он в Большие Сосны на работу, в только что оборудованные ремонтно-танковые мастерские. Он сам попросился туда, соглашаясь вести любую работу. Его тут же выбрали председателем завкома. В условиях, когда директора сменялись один за другим, он, Кешечка, за короткое время, оставаясь председателем завкома, стал фактически руководителем молодого предприятия. Танки всех систем он знал превосходно, отсутствие запасных частей его не смутило, — превосходные станки, эвакуированные с запада, дали ему возможность наладить производство наиболее дефицитных деталей. Через некоторое время положение его узаконилось — он стал директором завода. Это было время, когда из госпиталей, расположенных здесь же, в Больших Соснах, прибыл еще один инвалид — Малахов и был вместо Мешкова избран председателем завкома. Секретарем парткома завода с первых же дней была здесь та самая кареглазая тетя Шура, которая прибыла в мастерские с первой партией ремесленников. Два инвалида и солдатка, — какой другой порядок могли они установить на заводе, кроме военного?