— А ну, лапочка, тащи вина! Да поживей, не то сожр-р-ру!
Его опьяненные победой друзья восторженно блажили, и лишь поэт Гудечек, со своим вечно отсутствующим взглядом, подцепив какую-то девочку из собешинского лагеря СКМ, внезапно исчез. Франтишек же, устыдившись до глубины души, примкнул к кучке перепуганных посетителей, которых осадное положение заставило сбиться в кучку вокруг бара, стоя допивать свои напитки, поспешно расплачиваться. Франтишек взял себе рюмку вермута «Metropol bianco», потягивал его и размышлял, как бы это незаметно испариться. Барометр тем временем падал, атмосфера в винарне явно сгущалась, и под высокими готическими сводами собирались грозовые тучи.
Не прошло и часа с того момента, когда Тесарек и К° с успехом завершили оккупацию замковой винарни, как створки дверей неожиданно разлетелись и на пороге появились три сотрудника органов общественной безопасности, а если короче — милиция, во главе с несколько разжиревшим деревенским блюстителем порядка чапековского типа.
— Что тут происходит? — поинтересовался он тоном человека, ожидающего приглашения пропустить вместе рюмочку, но Рене Тесарек подскочил, словно бумажный чертик, и заорал:
— Уже началось! Др-р-руги мои! Явилась полиция для ликвидации чешской твор-р-рческой интеллигенции!
Человек в зеленой форме, столь похожий на героев Карела Чапека, протянул было руку к его плечу. Но Рене, отбросив ее, взвизгнул:
— Не пр-р-рикасайся ко мне, скотина! Тебе известно хотя бы, кто я такой? Мои прроизведения укррашают Лувр-р-р!
Трудно сказать, знали явившиеся сотрудники милиции, что такое Лувр, или не знали, но их коллегам времен Первой республики[11], вполне возможно, вспомнилось бы скорее старое пражское кафе того же названия, нежели знаменитая парижская картинная галерея. Впрочем, если они даже не слишком разбирались в искусстве, об их профессиональных достоинствах этого не скажешь. И потому в течение весьма короткого времени штернберкская замковая винарня освободилась от непрошеных визитеров. Тесарека и пьяного до немоты редактора Ваню увезла милицейская «волга», а остатки группы захвата, рассеянной по окрестностям, прячась подавали друг другу сигналы, слабенькие, как бенешовское пиво.
Оставшийся в одиночестве, Франтишек брел в темноте, сам не ведая куда. Узкая тропинка, сбегающая по склону холма, на котором в лунном свете белел родовой замок Штернберков, все-таки вывела его на стоянку, где, опираясь о капот машины, стояла внезапно осиротевшая Изольда.
— Это ты? — прошептала она, на что Франтишек ответил утвердительно. И тогда Изольда без особых колебаний выдохнула — Ты мне нравишься. Ты мне весь вечер нравился. Если хочешь, можешь меня поцеловать!
И Франтишек, не слишком перемогаясь, исполнил ее невзыскательную просьбу.
Изольда блаженно вибрировала в его объятиях и шептала:
— Я тебе тоже нравлюсь? Да? Тогда пошли займемся любовью.
— А куда? — поинтересовался Франтишек.
— Как куда? В машину, куда же еще! — ответила Изольда, чем-то звякнув в темноте. — Ваню забрали, но ключи он оставил мне.
Ночь была светлая, теплая, упоительная, и Франтишек, хотя и не имел водительских прав, сумел свернуть на проселочную дорогу, ведущую от шоссе в сторону Влашима. И там они с Изольдой занялись любовью со всем пылом и умением, на которые Франтишек был способен.
Покончив с любовью, Франтишек отвез Изольду в Прагу к браницкой вилле, принадлежащей ее весьма обеспеченным родителям, автомобиль Вани поставил у дверей редакции «Обрана свободы», слегка ободрав при этом правое переднее крыло о мусорный бачок, стоящий на краю тротуара и битком набитый отвергнутыми рукописями, ключи от машины опустил в редакционный почтовый ящик, прибитый к двери, и, добравшись пешком до своего дома, разделся, рухнул на кровать и уснул сном если не праведных, то по меньшей мере не ведающих, что творят, а они, как известно, греха не имут.
Впрочем, все оказалось несколько сложнее: неведение хоть греха не имет, но незнание закона не может оправдать и снять вину, если ты его нарушил. Все это сообщил Франтишеку районный врач в кожно-венерической лечебнице, определив у него гонорею как причину определенного недомогания, которое привело к нему Франтишека. Врач настойчиво потребовал имя и адрес феи, наградившей его этим галантным недугом, однако Франтишек, руководствуясь подсознательным благородным желанием оградить слабый пол от неприятностей, поначалу упирался, но ссылки на строгости закона развязали ему язык. Таким образом благодаря его сознательности в соответствующий кабинет лечебницы на Карловой площади явились один за другим не только Изольда, но также ее исчезнувший на время Тристан, художница по тканям Геда Маскова, редактор Ваня, певица-дебютантка Илона Ваничкова и, наконец, сам супермен Рене Тесарек, открывший этот очаровательный арифметический ряд после встречи с одной из тех девиц, что совсем недавно демонстрировали в варьете «Прага» стриптиз или «красоту без вуали», а сейчас подрабатывали, чем могли.
К счастью, даже ненависть к режиму не помешала пренебрегающему конвенциями вождю Рене и его подлипалам пройти бесплатный курс лечения, и вскоре могучая атака антибиотиков заставила-таки отступить армады коварных гонококков.
Что касается «канарейки», то о ней боевитые ребятки Рене Тесарека высказывались с пренебрежением, будто о простом насморке, но забывали при этом добавлять, что после в общем-то несложных процедур и быстрого излечения в течение последующих трех месяцев необходимо регулярно являться к врачу для контроля и все это время строго-настрого запрещается не только срывать цветы удовольствия, но даже нюхнуть какой-нибудь цветочек, пусть даже самый вожделенный. Столкнувшись с этим печальным фактом, Франтишек яростно возненавидел лицемерных выпендрежников и вероломную Изольду, и свет померк в его глазах, закрытый черной тучей.
Нельзя сказать, чтоб эротическая жизнь Франтишека в последнее время была столь уж активна, но, по имеющимся у него сведениям, полученным от Кларкиной подружки, барменши Зузанки, близился час Кларкиного возвращения из Франции. Более того, Кларка возвращалась одна, без мужа. Естественно, это не могло оставить уже забывающего о своем унижении Франтишека ни спокойным, ни безразличным.
Вакации в театре подходили к концу, и Франтишек в состоянии все усиливающейся душевной пустоты принялся петлять вокруг театра так же, как годы назад ходил вокруг школы, не зная, чего ему, собственно, неймется. Темная угроза Цельты и вынужденный уход Лади Кржижа тучей нависли над его головой, омрачая жизнь. Ведь театр год назад осветил ему дорогу в жизнь, и, несмотря на невзгоды, только театр открывал перед ним истинные, достойные внимания перспективы.
Вот так, фланирующим, за неделю или около того до начала сезона углядел Франтишека бригадир Кадержабек и искренне изумился.
— Это как же понимать? — поднял он недоуменно брови. Ты что тут ошиваешься? Почему не на море или где-нибудь вроде?
— А-а-а, — заныл Франтишек, растерявшись, — у меня от соленой воды аллергия…
— Значит, говоришь, аллергия, — усмехнулся Кадержабек, — а я-то думал, что у нынешней молодежи аллергия только от работы…
— Это мы-то… это у нас от работы? Ведь мы вкалываем как черти, пан Кадержабек!
— Еще бы, — согласился Кадержабек с изрядной долей сарказма и почесал живот где-то в районе ширинки. — В таком разе почему бы тебе и впрямь не повкалывать, коли ты уже здесь, что скажешь, чертушка?
— Да я за тем и пришел, — весело прилгнул Франтишек, и край черной тучи, отлепившись, пропустил сквозь возникшую щель лучик солнышка, ясного, словно свеженький блин со сметаной.
Через четверть часа Франтишек в паре со старым мастером уже таскал на сцену свернутые задники и щиты, пересчитывал и сортировал детали декораций, пристраивал все на свои места, проверял ход занавеса и канаты.
— А я думал, — осмелился он заметить, когда руки у него одеревенели, словно перезревшая кольраби, — что этим мы займемся на будущей неделе, когда начнутся первые репетиции.
— Ишь ты, — возразил бригадир Кадержабек, — воображаешь, что нам подмогнет добрый дядюшка из министерства? Хотя иметь дядюшку там, наверху, — это тебе тоже не хвост собачий! Взять, скажем, Цельту. То, чем мы занимаемся, — это его работа. Но как быть, коли он двойку от двоечки отличить не может?! Зато у него есть нужный дядюшка на нужном месте. Дяденька этот ему никакая не родня, но дело не в этом. Главное, они друг дружку любят, прямо-таки обожают. — И мастер сплюнул, потому что в рот набилась пыль и мешала говорить.
Франтишек, слушая его откровения, совсем позабыл о своих уже напрочь онемевших руках. Он боролся с задниками и щитами, словно Робинзон Крузо с волнами, пока мастер Кадержабек, сжалившись, не оттолкнул его наконец в сторону.
— Вот как надо, — шумнул он и, опоясав щиты, как вязанку хвороста, веревкой, без видимого напряжения вскинул себе на спину. Вообще-то с родственничками не всегда все просто, — продолжил мастер Кадержабек, определив груз по назначению. — Вот, скажем, я. У меня, например, брательник дотянул до зама…
— А я и не знал, — удивился Франтишек, — что у вас такой высокопоставленный брат…
— Теперь уже только поставленный, но не так высоко… Хотя лично я надежды никогда не теряю. Не забывай, его причислили к заблуждавшимся, а его родной братец в кризисное время оставался здоровым ядром партии. Его братец — то есть я — рабочий класс!
И мастер Кадержабек, невесело рассмеявшись, затянул изо всех сил узел, привязав рамы и доски к шпунтам, удовлетворенно отряхнул большие, как анкетные листы, руки и, повернувшись к Франтишеку, ни с того ни с сего сказал:
— В общем-то, Франтишек, ты парень неплохой. Пошли-ка ты этого Горского и прочую шваль, что здесь ошивается и примазывается к рабочему классу, куда подальше да выучись чему-нибудь стоящему. Не останешься же ты на всю жизнь монтом. Эта работенка не для тебя.