Инерция опрокинула Франтишека и Ленку на спину, но они не издали ни звука, тем более что с улицы послышались слова, столь же знакомые, сколь внушающие опасение, совсем как формула Скотленд-Ярда в Англии: «Добрый вечер, пан водитель, па-апра-ашу документики…»
Франтишек осторожно приподнял уголок брезента и, змеей соскользнув вниз, протянул руку Ленке.
И вот они уже бегут с места сомнительного происшествия и лишь за ближайшим поворотом осмеливаются остановиться и оглянуться. Вид, открывшийся их взглядам, настолько ужаснул их, что мороз пробежал по коже.
Два стража порядка в зеленой форме уже приступили к осмотру груза. Понурый водитель стоял между ними, как грешник, утративший все надежды на прощение и теперь ожидающий неминуемой кары. На крыше автомобиля с крупными буквами VB[15] на борту, припаркованного в нескольких метрах на тротуаре, маячок метал лучи, подобные божьему оку.
Итак, Франтишек с Ленкой отделались лишь ссадинами. Одному богу известно, что ожидало влюбленных, если б их вытащили из кузова машины. Франтишек стряхнул со лба соленый пот, смешанный с сахарной пудрой, и схватил Ленку за руку. Времени было без пяти минут двенадцать. Пережитая вместе авантюра объединила наших героев крепче, чем мог бы связать суперцемент, и вполне естественно, что утро застало их на кушетке в мастерской Франтишека, руки сплетались и сердца бились хоть и в разных ритмах, зато ровно и солидарно.
На следующий день Ленка возвращалась в свой Тишнов. Франтишек проводил ее на вокзал «Прага-центр». И когда поезд тронулся, он побежал по перрону рядом с удаляющимся окошком, из которого высовывалась Ленка и махала ему, надеемся, не мокрым от слез платочком, а свернутой газетой «Млады свет».
— Смотри веди себя нравственно, — кричала она весело, ибо, воспитанная сексуальной революцией либерального двадцатого века, к потере невинности отнеслась без драматизации. Наоборот, даже считала это забавным и приятным и заранее радовалась, что теперь ее акции среди соучениц резко поднимутся. Ведь для большинства ее подружек это был давно пройденный этап, они, задирая перед Ленкой по этой причине нос, были абсолютно не правы, ведь Ленка собиралась свершить этот акт только по любви.
— А как же иначе, — отдуваясь на ходу, клялся Франтишек вагону второго класса, — смотри, сразу напиши, хорошо ли добралась.
— Напишу, — кричала удаляющаяся Ленка, а брненский «дракон» все набирал скорость. — Ты тоже пиши, что и как и вспоминаешь ли меня!
— Ясненько! — вопил Франтишек, стараясь перекрыть стук колес. — Буду писать каждый день, а как только вырвусь, сразу приеду!
Через полчаса Франтишек уже входил в театр. Но теперь это был уже другой Франтишек. Совсем не тот, что три дня назад вышел из театра, и ничего общего с Франтишеком Махачеком, полтора года назад робко стукнувшим в поисках работы в эту дверь, сейчас не имеющий. Если, конечно, не считать телесной оболочки, ибо бренная плоть его хоть и раздалась и возмужала, но схожести с прежней все-таки не утратила. Франтишек заматерел, превратился в мужчину, однако не вырос ни на сантиметр.
Впрочем, рост ведь еще не самое главное. Высокие деревья чаще сгибаются под ветром и падают. Буре проще вырвать их с корнем, а горная низкорослая сосна с редкостной стойкостью сопротивляется любой непогоде, и ее не так-то просто согнуть или сломить. Франтишек же, не избалованный парниковым воспитанием, умел теперь драться за место под солнцем с упорством, которое оказало бы честь даже низкорослой татранской сосне.
— Привет работнику искусств, — встретили его за кулисами Ада Горски и Пепа Куна, — тебе тут выдали звоночек из дирекции. Просили прощения, что покамест не могут предоставить отдельной гримерной. Умоляли, чтоб ты денек-другой как-нибудь перебился вместе с нами — сиволапыми.
— Ну что ж, так и быть, сиволапые, перебьюсь, — улыбнулся Франтишек и набросился на работу как бешеный. Он первым хватался за декорации к «Мамаше Кураж», не позволял таскать тяжести пану Грубешу и всячески помогал Кучере, рыжему маменькиному сыночку, пришедшему в театр всего месяц назад, после провала в экономический институт. Бригадир Кадержабек все твердил: «Ах, Кучера, Кучера, как бы ты смог работать секретаршей, ежели тебе не под силу поднять даже валик пишущей машинки?»
В тот день декорации «Мамаши Кураж» поставили в рекордный срок, что, впрочем, являлось заслугой не одного лишь Франтишека. Просто дело ладилось, и сцена была готова задолго до открытия клуба. Народ расположился вокруг длинного стола в рабочей раздевалке, женатики, те, что постарше, достали из потертых портфелей бутерброды, густо намазанные маслом и проложенные колбасой или ветчиной, а одинокие холостые волки лишь жадно щерили зубы и на пустой желудок утешали себя травлей анекдотов про злых тещенек и властных жен.
Пепа Куна уставился своими вечно голодными глазами на пана Новачека, который ведал занавесом. Пан Новачек складным ножиком аккуратно и задумчиво отрезал и таскал из кастрюльки жирные куски жареной свинины и похрустывал маринованными огурчиками. Пепа глотал голодную слюну.
— Новачек, может, дадите мне немножко, а? — сказал он, облизывая кончиком языка тонкие губы.
— Всю жизнь, мой милый Мук, мечтал об этом, — невозмутимо ответил пан Новачек и отправил в рот кус белого мяса с золотистой корочкой, — это мой ужин. А ты потерпи полчасика, пока откроют клуб.
— А что мне с того, что откроют клуб, — голосом полной безнадеги отвечал Пепа Куна, — у меня даже мелочи нету.
— А у тебя никогда ничего нету и не будет, — изрек пан Новачек, хрустнув огурчиком, — потому как сверх меры лакаешь. Типчикам вроде тебя вообще нельзя давать деньги на руки. Таким надо выдавать карточки, как при немцах. На хлеб, на масло, на кофе и на мясо. Иначе с голоду подохнут. — И он залпом выдул бутылку пива, удовлетворенно рыгнул и обтер рот тыльной стороной ладони, не только не отвалив ему от своих щедрот ни кусочка, но даже не обласкав беднягу рецидивиста сочувственным взглядом.
Франтишек, наблюдавший всю эту картину из своего угла, открыл сумку и достал упакованный в целлофановый пакет завтрак. Это был хлеб с маслом и печеночным паштетом, приготовленный Ленкой перед отъездом на вокзал. В пакете лежало еще яблоко прошлогоднего урожая и крутое яйцо. Франтишек протянул все это Пепе Куне со словами:
— На, бери!
И Пепа Куна вспыхнул от смущения и сконфуженно буркнул:
— Чего дуришь? Да я вовсе не голодный, просто хотел подначить этого скупердонского старикашку!
Но Франтишек положил ему на стол и произнес приветливо:
— Только без фокусов. Бери, уж как-нибудь справишься. В этом смысле я в тебе не сомневаюсь.
— Но, Ринго, — громко изумлялся Ада Горски. — С каких это пор твоя мама стала давать тебе завтраки?
Франтишек усмехнулся:
— С тех самых, когда заметила, что я сильно отощал.
И больше ни звука. Он ни словом не обмолвился, что у него теперь есть девчонка и она так хорошо к нему относится, что по утрам готовит завтрак. И конечно, даже намеком не дал знать о своем вчерашнем триумфе. Еще полгода назад Франтишек, вероятно, выхвалялся бы своей победой перед каждым встречным-поперечным.
Так завершился процесс его взросления, хотя сам Франтишек этого даже не заметил.
Глава четырнадцатаяКОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
«Беда — не за горами, а за плечами», — предостерегает старая пословица. В справедливости этих слов Франтишеку пришлось убедиться именно в те дни, когда он начал было от счастья витать в облаках, словно дирижабль «Граф Цеппелин». Впрочем, Фр. Ладислав Челаковски приводит в своем «Мудрословье народа славянского» еще одну поговорку: «Без горя нет удач».
В один прекрасный день наш Франтишек получил письмо из Академии музыкального и театрального искусства с театрального факультета; в нем сообщалось, что на дневное актерское отделение он не принят, но принят на заочное отделение «Организация и управление театральным делом». Приемная комиссия с абсолютной точностью, провидчески определила не только факт, что организационные способности абитуриента Франтишека Махачека значительно превосходят его скромные таланты лицедея, но и отметила также его явную литературную одаренность. И на следующий же день грянуло приглашение — за короткий срок уже второе — явиться в кабинет замдиректора театра. Франтишек запаниковал.
— Чего он от меня хочет? — жалобно спрашивал он пана Кадержабека, но тот с непроницаемым видом изворачивался как мог.
— Жди, — ворчал он себе под нос. — Может, чего дождешься.
— Не знаю, не знаю, товарищ Махачек, — с явным неудовольствием брюзгливо бросил из-за стола режиссер Кубелик явившемуся Франтишеку, — просто ума не приложу, что мне с вами делать. Я следил за вашей сдачей экзаменов, и потому картина мне ясна. Но, честно говоря, большой радости вы мне не доставили. Новый Мошна из вас не получится, это яснее ясного, а театральных функционеров и директоров и без вас хоть отбавляй. Более того, заочное обучение! Вы вообще-то понимаете, что это такое? Одни учебные отпуска! А ставить декорации кто будет? А?
— Ну, — неуверенно промямлил Франтишек, собираясь выпалить, дескать, ясно кто — ребята! Но, спохватившись, счел за благо промолчать.
— Итак? — Мастер Кубелик, не обрывая тоненькую шелковинку разговора, все тянул и тянул и по мере того, как в нем сливался воедино человек искусства с ответственным работником, вдруг совсем неожиданно перешел на «ты»:
— Не знаешь? Ну, тогда я тебе сам скажу — твои товарищи! Им придется вкалывать за тебя и за себя, чтобы ты мог спокойно учиться. Это с их стороны большая жертва, соображаешь?
— Соображаю, — ответил Франтишек, готовый провалиться сквозь землю.
— Хорошо, что ты осознаешь хотя бы эту малость, — кивал головой Мастер Кубелик, но так как в нем вдруг решительно победил администратор, спросил сурово — А чем ты их отблагодаришь? Каким образом отблагодаришь все наше общество за доверие и заботу? Излагай!