Зато Тонда Локитек покидал сегодня здание театра с тяжелым сердцем. Его душили бурные предчувствия и галстук, надетый в ближайшем подъезде. По дороге в «Общественный дом» ему пришлось сделать три остановки — в гриль-баре «У красного орла», в винарне «У пороховой башни» и в бистро, том, что напротив кафе «Париж», где при помощи двойной порции рома он попытался приглушить робость, чтобы впервые предстать пред очи многочисленной родни своей возлюбленной, родни состоятельной и без исключения занимающей высокие посты, но тем не менее, как его заранее ободряла Вероника, любящей рабочий класс, хотя и платонически.
Самоутвердившись таким вот манером, с опозданием и не слишком твердой походкой Тонда Локитек добрался до Грегрова зала, где происходило торжество. Вероника, тоже промешкав пятнадцать минут, только-только осушила слезы и уже подняла руки, чтобы извлечь из рояля фирмы «Petroff» первые звуки Концерта Рахманинова. Напряжение в полупустом зале достигло апогея. Тонда Локитек на мгновение замер в дверях и окинул взором публику, поглядывающую на него враждебно и презрительно. Поймав взгляд своей избранницы, счастливый и отчаявшийся, обиженный и любящий, он ощутил, как что-то в нем почти явственно хрустнуло и сломалось, а Верунькины руки на несколько секунд замерли в воздухе, словно крылья подбитой птицы. Но тут же, упав на черно-белую клавиатуру, разметали автоматной очередью тишину, заряженную статическим электричеством.
Двенадцатиглавый семейный дракон, оккупировавший весь седьмой ряд, выпрямив напрягшиеся спины, застыл, подобно мораванам у стен летнего дворца «Гвезда», и, дрогнув вдруг, как от электрического разряда, глаз с Тонды, однако, не спустил. Из его полуоткрытых пастей вырвалось пламя.
Тонда, конечно, святым Георгием не был, он был всего лишь бродячим рыцарем Ланцелотом, потерявшим коня, и стремился во что бы то ни стало избегнуть прямой стычки с более сильным врагом. Поэтому он отвел взгляд от дракона, за спиной которого, подобно змеиным яйцам, там и тут темнели островки учеников и профессоров консерватории, а также случайных посетителей, и храбро двинулся прямиком в первый ряд, зияющий, как и пять последующих, пустотой. Тонда остановился только в середине ряда и сделал жест в сторону рояля, подобный жесту царствующего главы семейства, собравшегося за ужином. Провинциализм и затхлый запах нафталина сбились в воздухе в особо взрывчатую смесь.
Тонда Локитек приподнял руками воображаемые фалды фрака и уселся на избранный им стул, который соединялся с соседними длинной рейкой, пропущенной между ножками и перекладинами, но, плюхнувшись всеми своими девяноста килограммами живого веса скорее на спинку, нежели на скрипучее сиденье, тем самым сместил центр тяжести и потерял равновесие. Ноги, утратив шаткий контакт с навощенным паркетом, секунду, как в состоянии невесомости, свободно плавали в пространстве, но наконец по баллистической кривой последовали за его телом, опрокинувшимся вместе с двадцатью скрепленными между собой стульями назад. Увы, Тонда Локитек не сразу рухнул на пол. Его полету помешал второй ряд. Но по законам логики завалился и он. Ряды ложились, подобно кеглям в кегельбане, сшибаемые мастерски пущенным шаром. Шаром на сей раз был Тонда Локитек, а поваленные ряды ставила не автоматическая «рука», но враждебная родня, плотно засевшая в седьмом ряду и остановившая лавину стульев исключительно своими коленями и телами выше средней упитанности.
Грохот падающих рядов и вопли публики заглушили музыку Сергея Рахманинова, и потому могло показаться, что несчастная пианистка на сцене изображает пантомимический этюд, но искусство в конце концов победило. Вероника, по лицу которой снова катились слезы, душой не приняла катастрофы в зале и, устремив взгляд в никуда, минуя время и пространство, продолжала свой страстный фортепьянный марафон.
Пристыженный и несчастный Тонда, наголову разбитый, покинул зал под молчаливый аккомпанемент устроителей. Ему было ясно, что после такого афронта он сможет появиться перед родителями своей тайной невесты, разве что сделав пластическую операцию лица и обзаведясь визитной карточкой, украшенной по меньшей мере высоким званием или ответственной должностью. Но огорчение и неудачи растравили в нем чувство долга, и вместо пивной, где многие из нас наверняка видели его топящим горе в рюмке, он направился в театр.
За кулисами он появился как раз в тот момент, когда несчастная покинутая Жизель уже исполнила свой танец безумия, и это показалось Тонде не случайным, а символичным. Он молча встал подле Франтишека и положил руку на его плечо, но как-то иначе, чем обычно. Похоже, он просил помощи и поддержки.
— Уже воротился? — удивился Франтишек.
— Вроде бы воротился, — ответствовал Тонда непривычно трезво и серьезно. Точно так же он держался во время антракта в клубе, где взял всего лишь две сардельки с кремжской горчицей и запил все это стаканом кока-колы. От подобной комбинации Франтишек едва не подавился. Им овладели необъяснимые угрызения совести, в результате чего красное вино сразу же скисло в его горле. Более чем странное поведение Тонды Локитека увенчалось еще более несвойственным ему поступком: за добрых пять минут до конца антракта он встал, отнес посуду на стойку бара и устремился на сцену. Он проверил проволочные метелочки с миниатюрными лампочками, какие обычно вставляют в карманные фонарики, и, убедившись, что все в порядке, спокойно занял свое место в ожидании второго акта.
Занавес пошел вверх, убитый горем Охотник открутил над могилой Жизели несколько обязательных фуэте, и Тонда с Франтишеком величественным движением подняли свои электрические метелки. В ту же минуту за тюлем с аппликациями деревьев и кустов заплясали светлячки. Они устремлялись то вверх, то вниз и сшибались друг с другом в движении, столь же беспорядочном, как движение инфузорий под микроскопом. Охваченный ужасом Охотник танцевальным шагом поспешил убраться за кулисы, а зрительный зал, будто сад под дождем, зашелестел аплодисментами. Тонде с Франтишеком давно пора было погасить волшебные метелки и исчезнуть с ними в реквизиторской, но они, будто сговорившись, продолжали вершить свой сверкающий хоровод. Невидимые в черных рабочих халатах, они отвешивали поклоны такой же невидимой публике, и Тонда Локитек шептал во тьме:
— Эти овации наши, они предназначаются только нам с тобой, Ринго!
Но вот на сцену высыпал рой русалочек и фей, и нашим «светоносцам» пришлось все-таки погасить метелочки и, как пай-мальчикам, тащить их в реквизиторскую. Но тут за их спиной послышался совсем неожиданный и нехарактерный для сцены и кулис шум. Это был рокот, шепот и выкрики зрителей, и Тонда Локитек, уже имевший в тот день печальное столкновение с публикой, мгновенно почувствовал надвинувшуюся катастрофу. Он швырнул проволочные метелочки с фальшивыми светлячками в большую корзину с реквизитом, где уже дружно отдыхали охотничье ружье, валторна и меч Принца, и помчался назад, на сцену. Франтишек ринулся за ним по пятам. Тонда приподнял ближайшие боковые кулисы, и их глазам представилась фантастическая картина. Среди порхающих лесных фей в прозрачных белых хитончиках пьяно мотался художник и хулиган Рене Тесарек, похожий на дрессированного медведя, сорвавшегося с цепи. Тонда набрал в легкие воздуха, чтобы что-то сказать, но что — этого Франтишек так никогда и не узнал, ибо почти в ту же секунду за его спиной раздался голос, подобный гласу Немезиды. Это хрипел бригадир Кадержабек:
— Локитек, тебя-то мне и нужно.
— А почему именно меня?
— Ты что, не видишь? Тесарек на сцене! Притащился пьяный в лоскут из какой-то пивнушки и прямо с улицы пробрался на сцену. Лестница и проход оказались незапертыми. Локитек, дружище, сделай что-нибудь!
В голосе бригадира звучали отчаяние и растерянность, и Франтишек про себя отметил, что видит Кадержабека в таком состоянии впервые. Страшная опасность, нависшая над спектаклем, взволновала его сильнее, чем любое личное потрясение.
— Но что? — беспомощно шепнул Локитек.
На Франтишека этот вечер обрушился лавиной утраченных иллюзий. Тонда Локитек, этот Илья Муромец и Соловей Разбойник в одном лице, не может найти решения!
— На тебе черный халат, тебя из зала не увидят, — подскуливал Кадержабек, — давай ползи на сцену и скажи этому типу, чтоб убирался, или выволакивай силком!
— Трудно, — возразил Тонда, — я Тесарека знаю, добровольно он не уйдет. А ко всему еще поднимет крик.
— Ради бога, — взмолился Кадержабек, — ведь вы же раньше были друзьями!
— Были. Раньше, — отрезал Тонда, — а теперь нет.
Положение становилось безвыходным, но, к счастью, в последнюю минуту вмешался Франтишек. Он огляделся, плотно застегнул свой рабочий халат до самого горла и вприпрыжку ворвался на сцену.
Добравшись до Тесарека, бессильно мотавшегося посредине этого балетного Гольфстрима, Франтишек сделал вид, будто наклоняется за бумажным цветком, брошенным Жизелью, и зашипел, как питон Каа, явившийся к обезьянам за Маугли:
— Рене-е-е, ты меня с-с-с-лышшишшь?
Маугли и обезьяны, конечно же, поменялись ролями. Рене Тесарек, дважды повернувшись вокруг своей оси, гаркнул:
— Где ты, дружище, я завяз в этом дерьме и не могу сориентироваться?!
— Я з-з-здесь, — продолжал шипеть Франтишек, извиваясь в пыли ужом, — с-следуй з-за мной, я тебя выведу з-задами. Давай ш-шевелис-сь, з-за тобой уж-же пос-слали!
Он схватил Рене за руку и балетным шагом вместе с ним вытанцевал в проход.
Бригадир Кадержабек смахнул со лба холодный пот, а пристыженный Тонда Локитек взял на себя труд выпроводить Тесарека из театра на улицу.
Но, увы, беды на этом не кончились.
Тонда волок Тесарека мимо последней кулисы, с тем чтобы спровадить за светло-зеленый задник с черными тенями кипарисов и рыбьим оком луны. Непредсказуемый Рене вдруг заметил солистку балета, новоиспеченную председательницу первичной организации ССМ, Магду Звержинову-Пержинову, что переводила дух за кулисами между двумя выходами, и в нем проснулся охотник! Он вырвался из чисто формальных объятий Тонды и, потеряв равновесие, грохнулся на колени у Магдиных ног, обутых в атласные балетные туфельки. В спектакле она исполня