с красными плавниками, плотвичек на желтых камышовок, карпов на разваренный горох или тесто с добавлением укропного масла, и потому к концу отпуска от него несло рыбой, как от рыбных садков, что в Лаговицах, которых, впрочем, в то время еще не было.
В конце августа Франтишек вместе с Ленкой возвратились в Прагу и начали новую жизнь. Ленка устроилась гардеробщицей в театр «На Виноградах». Франтишек продолжал ставить декорации в своем театре, учился, отсиживал исключительно в случае крайней необходимости положенные часы на собраниях и старался не высовываться. Его преследовал сон, приснившийся в Марианских Лазнях, и тот не поддающийся никаким объяснениям факт, что Павел Лукашек действительно утонул. В самом начале отпуска Павел поспорил, что переплывет Липенское озеро, хватил для куражу две рюмки водки, и больше его никто не видел. Руководству театра пришлось снять с репертуара «Разбойника», а приглашенный на эту постановку режиссер Вогницки начал в ускоренном темпе репетировать «Отелло».
Дездемону исполняла Дарина Губачкова. Тонда Локитек, который всего год назад торчал бы целыми часами в кулисах и тихо млел от ее красоты и таланта, сейчас без малейшего сердечного трепета ставил постель для Дарины и ее мавра. Тонда Локитек дышал теперь исключительно своей Вероникой.
Сейчас на его месте за кулисами сверкали волчьи буркалы Иржи Птачека. По весне его прихватил острый суставный ревматизм, положив конец ночным вылазкам в Стромовку, на Кампу или Петржин. Свое нездоровое любопытство он перенес на театральные гримерные, куда проникал подобно человеку, проходящему сквозь стены, чтобы затем в трактирах «У тына» и «На фруктовом рынке», вылупив глаза, поражать простачков своими россказнями — с безудержными поэтическими вольностями он нес невероятную чепуху из личной жизни артистов. В его интерпретации все артисты поголовно принадлежали к тайному обществу сексуальных маньяков и нимфоманок.
— Но самая страшная из них Губачкова, — сообщал без тени рыцарства Иржи Птачек, так и не сумевший убить в себе чешуйчатого дракона вожделения, а по вине врожденной трусости не способный подступиться к нормальной женщине. — Ей подавай, ну… это… самое… ну, вы понимаете, что… по три раза на дню, не меньше. Утром, днем и вечером. А когда на нее накатывает, она хватает и тащит на себя каждого, кто подвернется — и режиссеров, и актеров, и осветителей, и даже монтов. Губачкова с каждым не прочь… переспать!
— Ну а как насчет тебя, Птачек? — с подковыркой спросил ехидный мусорщик Митя Багно, хвастливо утверждавший, что в силу своей профессии знает людей насквозь и даже глубже. — Ты-то как? Тоже небось с ней… это… а?..
Иржи Птачек, сладострастно хрюкнув, изрек:
— О подобных делах джентльмены не распространяются. Меня, пожалуйста, не расспрашивайте.
Но в его голове какая-то заноза все-таки засела. Престиж Птачека в этом вопросе среди монтов и завсегдатаев староместских трактиров был равен нулю, и даже мелкая, но доказуемая любовная интрижка наверняка возвысила бы его и укрепила реноме. Его байки про грязные похождения всем достаточно осточертели, да и вообще верят ли ему? Иржи Птачек принялся целенаправленно работать над созданием своего нового имиджа.
— Скажу я вам, пан Мастер, не всякая баба есть б…., — обратился он как-то во время перекура на репетиции «Отелло» к пану Пароубеку, большому любителю пикантных историй из жизни простого народа, из которого сам когда-то вышел. Он, если хотите знать, выучился на пекаря, что никак не отразилось на его актерском таланте. Пароубек был актером милостью божьей, лучшим, чем любой окончивший ДАМУ.
— Вы утверждаете это на личном опыте, пан Птачек? — поинтересовался он.
Поощрение даже такого рода подействовало на Иржика вдохновляюще.
— Да! Утверждаю на личном, — вскричал он. — Со мной это было! И неоднократно! Вот, например, вчера, уважаемый Мэтр! Вчера после спектакля я пошел на «Угольный», хожу себе клею одну, ну, скажем, тридцатилеточку. Второй сорт, а туда же, требует вперед три стольника. Я даю. Ловлю я, значит, тачку и везу ее в Стромовку, чуть подальше Планетария, может, знаете?
— Ну, знаю, а что потом? — любезно и с интересом спросил пан Пароубек.
— В том-то и штука, — с важностью продолжал Иржи Птачек. Потом ничего! Ничего у меня не получается, хоть умри. Природа, видно, на меня разгневалась. Как она ни старалась, я не реагирую. И знаете, что она сделала? Вернула мне мои три сотни и послала к врачу. Вот это характер, а? Вот что значит профессиональная честь, а? Вот вам и б…. А?
Пан Пароубек изумился и заметил:
— Невероятно! Я бы с удовольствием согласился пережить такое приключение. Но разве я могу? Ведь меня повсюду сразу же узнают, как фальшивую десятку! Нет, я себе этого не могу позволить.
Пан Пароубек говорил это исключительно из вежливости, ибо всем было известно, что он хоть и записной любитель анекдотов и пикантных историй, но сам лично горой стоит за любовь — романтическую и верную.
Волей обстоятельств Франтишек тоже слышал рассказ Птачека, он стоял в ближайшей кулисе, но не придал значения и пропустил его мимо ушей. Без Птачека забот хватает. Близится экзаменационная сессия в институте, в театре полно хлопот с молодежью, первоначальный энтузиазм несколько схлынул (впрочем, у Франтишека тоже), но план мероприятий есть план мероприятий, и его надо выполнять. Кроме того, Франтишека беспокоили Ленкины месячные, которые опасно задержались на целых десять дней. Ленка, правда, считает, что простыла, когда они с Франтишеком возвращались в последний раз из Тишнова. Они долго тщетно голосовали на шоссе и вынуждены были заночевать под открытым небом, к чему Ленка не была привычна. Но Франтишек на сей счет не обольщался. Совесть его была нечиста.
Зато пан Пароубек с незамутненно чистой совестью позаботился о широком паблисити байки, услышанной от Птачека, и многие в театре, даже те, кто прежде вовсе не замечал Иржика, стали поглядывать на него с любопытством. Кто бы мог подумать? Эдакий сморчок и дрянцо, но каков хват, а?
За неделю до премьеры «Отелло» Ленке в первый раз стало по-настоящему плохо. Франтишеку пришлось отпроситься с работы и проводить ее к врачу. По дороге она трижды останавливалась над решетками канализации. И Франтишек сам не знал, жалеет он в этот момент свою возлюбленную Джульетту или ненавидит ее. В любом случае он готов был провалиться сквозь землю, и она тоже.
Диагноз развеял последние сомнения. Вечером, явившись в театр, Франтишек достал из сумки бутылку шампанского и воскликнул:
— Коллеги, у меня скоро родится сын, и я собираюсь жениться. Давайте выпьем за здоровье семейства Махачеков.
А пока Франтишек организовывал и готовил свое будущее, Иржи Птачек действовал. Но так как природа оделила, а вернее, обделила его и телом и душой, поступки его были дики и изощренно коварны. Во время премьеры, в антракте между третьим и четвертым актами, он подкрался к Дарине Губачковой, укрывшейся в глубине кулис и тихо повторявшей роль, кашлянул по своей извечной привычке и, когда Дарина — Дездемона подняла нежное личико, пробормотал:
— Извините, пани Губачкова, но мне необходимо вам кое-что сказать!
Прекрасная Дарина, до слуха которой не дошли небылицы, распространяемые подонком и вралем Иржи Птачеком, не ожидая ничего дурного, сказала:
— Я вас слушаю, пан…
— Птачек, с легким поклоном ответствовал Иржи, — пан Птачек Иржи, сотрудник технического отдела и председатель вашего фан-клуба.
— Что такое? — с некоторым удивлением спросила Даринка. — Фан-клуба? Я о таком клубе ничего не слышала! Разве у нас есть фан-клуб?
— Есть, настаивал Иржи Птачек. — В том-то и дело, что он у нас имеется. Здесь, в театре. Именно это я и собирался вам сообщить.
— Но, боже, — вздохнула Дездемона, — почему же я о нем ничего не знаю?
Иржи Птачек наклонился к ней и зашептал:
— Мы держим это в строгой тайне.
Окончательно растерявшись, первая дама драматической труппы театра уставилась на Птачека ничего не понимающим, пожалуй, даже недоверчивым взглядом. А Птачек, не давая ей вымолвить ни слова, продолжал:
— Мы создали фан-клуб у нас в техническом отделе. Членом может стать каждый, кто признает вас самой прекрасной женщиной в мире. В нашей программе посещение кинофильмов с вашим участием, мы добровольно дежурим на ваших спектаклях, а также собираем мелкие предметы, которых вы коснулись. Помните, у вас недавно пропала губная помада? Это дело наших рук!
Дездемона в легком неудовольствии нахмурила чело. Упомянутая губная помада была от «Диора» и куплена в «Тузексе». До этой самой минуты Дарина подозревала в пропаже свою костюмершу. Ту самую, которой некогда отдала розы, полученные от Тонды Локитека.
— Значит, вы просто крадете!
— Я бы не стал так говорить, — Птачек казался задетым, — нас не интересует потребительская ценность вещей. Это просто реликвия… Кроме того, мы получаем от всех своих членов добровольные пожертвования, уже имеем на счету семь тысяч и ежемесячно отчисляем в ваш фонд пять процентов от жалованья.
— О боже, — ужаснулась Даринка. — На что же вы собираетесь истратить эти деньги?
— Найдем, — спокойно ответствовал Иржи, — если вам придется туго, они в вашем распоряжении. Но в случае вашей преждевременной кончины мы используем наш фонд на покупку вашего скелета.
Глаза Дездемоны полезли на лоб, словно на ее шейке уже сомкнулись стальные пальцы Отелло.
— Покупку — чего?
— Вашего скелета, сударыня. Купим и станем по очереди с ним… э… совокупляться!
Дездемона слабо вскрикнула и, теряя сознание, стала опускаться на пол, но Иржи подхватил ее на полпути и, не колеблясь, воспользовался бы этой страшной возможностью, но в эту минуту из клуба на сцену как раз проходил пан Пароубек; увидав, как бескровные губы Птачека приближаются к беспорочной шейке Даринки, он собирался покинуть сцену с приличествующим случаю: «Ах, извините, пожалуйста», как вдруг услыхал ее крики о помощи.