На фотографии как раз над столом — пароход, очень похожий на “Абхазию”, но название другое — “Царица Тамара”. На средней палубе нарядные барыни в пышных платьях, с кружевными зонтиками в руках.
— Добрый вечер, товарищи эскулапы! — появился сам капитан. Лисицын пришел с вахты, самый сложный участок реки пройден, через час ждут бакенщика, проведет среди островов. Разговор перешел на ремонт, без которого не обойтись. “Абхазия” не без труда, но дойдет до Горького, капитан тоже не хочет задерживаться в пути, но там уже встаем на несколько дней.
— Этапно-эвакуационным методом чиним, — подвел черту Дубровский.
Комиссар сидела над книгами, готовясь к политбеседе: “О бдительности, товарищи, надо говорить особо! Не так давно такой же вот госпитальный пароход угодил под бомбежку из-за шпионов-ракетчиков. Замаскировался как положено, но в сумерках вахтенные увидели, как две зеленых ракеты взлетели от правого берега. Капитан приказал менять стоянку, но не успели толком отойти — как налетели немцы”.
Лисицын слушал, хмурясь.
— Бдительность, оно правильно, товарищ комиссар, — произнес он наконец. — Но к ней должна быть еще и голова. Болтунов и ротозеев у нас нет! Я за каждого человека в экипаже поручусь лично. Но раззадоривать людей такими разговорами — тоже не след. Или будет, как уже было на “Перовской” в июле, когда на любой шорох готовы были облаву устраивать. Если по горячке рыбака одинокого за сигнальщика примут — беда малая. А большая, если на настоящего ракетчика нарвутся. Обученного и вооруженного. Поймать — не поймают, а кто-нибудь схватит пулю.
Комиссар начала горячиться. Ей повод для разговора виделся очень важным и своевременным. Но Лисицын гнул свое. Напрямую не спорил, но раз за разом повторял, что полезнее сейчас — разговор о положении на фронте.
— Мы не боевое подразделение, а транспортное, поймите. Наша задача — прийти в Горький, не потеряв людей и корабль. А не ловить диверсантов по камышам в свободное от несения вахты время. Это только в “Боевом киносборнике” их можно на голый крючок безо всякой наживки брать. У меня три человека в команде имеют настоящий боевой опыт, и то с Гражданской еще. Только три. На шпиона — маловато.
“Боевой опыт! Вот чего у комиссара нашего еще нет, — сообразила Раиса. — Нет, это все-таки не “Оптимистическая трагедия”. Хоть и комиссар, и со “шпалой”, это не Рихард Яковлевич наш. Она насквозь гражданская.
— Честно скажу, товарищ комиссар, я бы взял на себя другую политбеседу. Самая главная наша наглядная агитация — мы же ходим на ней. У “Абхазии” боевое прошлое в Гражданскую побольше, чем у нас с вами всех. Вот, товарищ военфельдшер на карточки любуется, — Лисицын улыбнулся Раисе, — а того не знает, что “Царица Тамара” — это и есть наша “Абхазия” в юности. Был у нас на Волге купчина грузинских кровей, это он так пароход назвал. А в восемнадцатом, когда “Тамара” стала “Абхазией”, экипаж бой принимал: белые пытались пароход захватить. И бойцов наших она возила, и агитпароходом служила два года.
Вдохновившись, Лисицын начал рассказывать, и беседа перешла на Гражданскую, которую застали и капитан, и Дубровский с Гуревичем. Это Раиса по возрасту ничего не помнит. Да и комиссару тоже тогда было, наверное, лет десять, не больше.
“Боевой опыт, — думала Раиса, уже засыпая. — Если в личное дело глянуть, у меня он есть. А если подумать — никакого. Сдуру немцев наганом пугать, расстояние в бинокль не уметь определить, да под дождем маршировать — вот он весь. Прочесть бы что про Гражданскую на Волге, да только где сейчас книги-то возьмешь? Вот бы капитана расспросить, он-то наверняка много рассказать может. Но неловко как-то… Подождем политбеседы”.
В Горьком “Абхазия” простояла в ремонте неделю. Экипаж временно перебрался на берег. Работа шла в несколько смен круглые сутки, грохот на борту стоял такой, что не уснешь. Персонал госпиталя устроили в какой-то портовой конторе. Спать приходилось вповалку на полу. Тесно и жарко, да еще и шумно — за окнами круглые сутки не умолкает порт. Опять донимали комары и мошкара. Водились здесь какие-то мелкие и особенно злые мошки, величиной не больше булавочной головки, но кусались как собаки. Нина Федоровна раздобыла в лавке военторга три флакона гвоздичного одеколона, со всеми им делилась и уверяла, что он отпугивает мошек. В тесной комнатке теперь пахло гвоздикой будто в кондитерской, но по ночам над головой все равно висел комариный зуд,
Оказалось, здесь не говорят “гудок”, потому что “это вам не паровоз”, у пароходов — свистки, причем у каждого свой. Люди бывалые различают их по голосам. Когда-то в Крыму боевые корабли по грому пушек различали. Раиса так и не освоила эту науку. Она только “Парижскую коммуну” не путала ни с кем другим, но ее и гражданские не путали.
С ремонтом успели в срок, дали наряд на склады за зенитным пулеметом и расчет — двух мальчишек, крайне огорченных назначением не на фронт под командованием немолодого полноватого сержанта.
Младший лейтенант, “начальник артиллерии” “Абхазии”, вернулся со складов очень взволнованный и кричал так, что в машинном отделении было слышно. Оказалось, что в деревянном ящике, заключавшем в себе занаряженный пулемет, не хватало трех стволов, двух затворов и еще всякого по мелочи, а один затвор был ржав и грязен настолько, что разве что в музей годился. “И это я еще герметичность кожухов проверять не стал!”
Лисицын взял с собой начарта, комиссара, Жилина и двух вооруженных санитаров “для солидности” и отправился разбираться. Но даже с таким усилением привез только бочку машинного масла, клятвенное обещание, что в Саратове пулемет найдется, и акт о некомплектности. Обсуждение вопроса возобновилось на мостике, так что опять было слышно всем, кто был неподалеку.
- “Хиба ж я знав”, - передразнивал начальника склада Жилин, — По харе куркульской видно, что все он “знав”, думал на арапа проскочить. Две бочки надо было с него стребовать, товарищ капитан.
— Не было у него двух. А вот с пулеметом худо. Они нам его таким темпом на могилу поставят. Акт о некомплектности я, что ли, вместо пулемета фрицам покажу? Понимаю, что другого пулемета на складе нету. Хуже всего, фрицы тоже это понимают.
Весь первый день пути от Горького вниз по Волге с надстройки доносились крики и топот. Вошедший в боевой раж начарт гонял новый расчет до седьмого пота, обучая пулеметчиков обращению с зенитной пушкой. Он громко сокрушался об отсутствии “ядер”, оказывается, так на языке морских артиллеристов звались практические снаряды, но рвения не ослаблял.
Эти пресловутые “ядра” и заметная отдаленность “Абхазии” от фронта опять наводили Раису на мысль о театральности происходящего. О боях под Сталинградом последние две недели только из сводок знаем. “Театр. Вот же привязалось слово! Театр военных действий, антракт!”
В Саратове пулемет нашелся. Оказался он, к изумлению Раисы, ожидавшей увидеть что-то более-менее внушительное, четырьмя “максимами”, собранными в одну конструкцию, напоминающую выложенные в ряд четыре больших шприца системы “Жане”. Судя по цвету пулеметов, собирали это грозное оружие из чего бог послал, а снабженцы зажать не успели. Но расчет остался доволен. Их перестали гонять вокруг непривычной пушки, а пробный отстрел показал, что все четыре ствола ведут огонь без задержек. По крайней мере, бил пулемет очень внушительно, как будто гудел огромный и злой шмель.
На подходе к Камышину стало ясно, что разговор о бдительности заводили все-таки не зря. При стоянке на всякий случай, все же фронт близко, выставили два поста на берегу. До отхода оставался час, не больше, когда заколыхались камыши, плеснула вода, а потом совсем рядом хлопнуло, и зеленая ракета, одна, пронесшись почти вдоль воды, мелькнула за кормой и погасла на другой стороне протоки.
Четверть часа спустя береговая вахта была в полном составе на борту. Окруженный матросами на корме “Абхазии” стоял промокший насквозь человек. Он прятал глаза и дрожал крупной дрожью.
— Товарищ капитан, взяли гада! Вот что у него нашли! — старший по дозору, торжествуя, вручил Лисицыну наган и ракетницу. — В камышах лодка спрятана. Загодя пробрался, думал не заметим!
К ракетчику пришлось приставить еще охрану, чтоб не прибили на месте. Вид у пойманного был жалкий: немолодой, тощий, небритый субъект в гражданском кургузом пиджачке и засаленной кепке. Сейчас он стоял, вжавшись спиной в фальшборт, и глядел себе под ноги. Вода лила с него ручьем, под сапогами успела натечь изрядная лужа.
На палубе собрались, кажется, все, кроме вахты в машинном отделении. Задержанного обступили плотным кольцом. Спешно назначенная охрана с трудом удерживала разгоряченных товарищей от желания перейти от слов к делу:
— Погодь, братцы. Пускай уж его отвезут куда следует. Пусть он, сволочь, расскажет, кто его научил ракеты пущать!
Боцман, очевидно нарочно, чтобы ракетчик слышал и боялся, громко припомнил о древней и страшной рыбацкой казни, что испокон веку ждала на Волге воров и душегубов: спутать злодея старой рыбацкой сетью и оставить на солнцепеке над обрывом, зной и гнус до вечера сделают свое дело.
— Да не стращай ты его, Жилин, — сказал старший моторист, — Это же фриц, он по-нашему все равно ни бельмеса небось. Ну и хилый же пошел! Видать, всех кто покрепче, под Сталинград кинули. А комаров кормить бросили которого совсем не жаль.
— Поговорить успеем, — ничего доброго не сулящим голосом произнес Лисицын и задержанный сжался под его тяжелым взглядом. — Жилин! Трех человек сейчас же отряди на берег, в поселок, там телефон. О задержанном доложить и пусть забирают!
— Есть трех человек на берег! Давай, братва, шлюпку на воду!
— Верно, товарищ капитан, допросить бы его, поганца! — сказал кто-то. — Чего ждать, пускай сейчас скажет, каких гадов он на нас приманить хотел. Братцы, кто по-немецки знает, а?
По-немецки знал только затрепанный военный разговорник из запасов начарта, но и он не помог. Шпион только трясся да смотрел по-волчьи. И лишь когда кто-то бросил, что “если эта гнида не заговорит, то в расход его и делу конец!”, просипел: “Не надо… Я все скажу”.