Дивизию пополняли по остаточному принципу: “берите кого есть и скажите спасибо”. Кто-то из комсостава — повышенный в звании на ступеньку, а то и две, кто-то — выдернутый из запаса, в Гражданскую, мол, батальоном командовали, так и теперь справитесь. Призывники — в основном, старших возрастов, постарше и взводных, и даже ротных. Денисенко очень беспокоился, как бы вшей опять не нанесли, но обошлось. Кажется, в тылу заработал санитарный контроль.
Пополнение медсанбату пришло, но совсем невеликое, добавили десять санитаров, тоже в возрасте, один — высокий, плечистый, совершенно седой осетин, так был вообще на пять лет старше Огнева. Но замечание начальника Особого отдела армии, что на Кавказе уважают седину, тоже оказалось верным. Найти общий язык с личным составом Алексею помог опыт службы в Туркестане задолго до войны. Даже если человек слабо знает русский, он слышит, с какой интонацией произносят его имя. Субординация субординацией, а обращение по отчеству порой уместнее, чем по званию. И любому человеку приятно, когда ему говорят "спасибо" на его родном языке. Словом, опять можно считать, повезло с пополнением. Там, где знания языка не хватало, выручала Марьям, которая была не только отличной операционной сестрой, но и неплохим переводчиком.
Из очередной поездки в штаб Денисенко вернулся злой:
— Не ймала баба хлопоту, — рассказывал он Огневу, — Я теперь врид [временно исполняющий должность] начсандива, ты, соответственно, врид командира медсанбата. Я спросил про твое повышение, мне ответили — шпалы, мол, на дороге не валяются, будет у дивизии успех — будет повышение. Я под это дело у комдива “эмку” почти вытребовал.
— Почти?
— Обещали при первой возможности. Опять ответственность вчера, а средства завтра, если повезет. Ну, не в первый раз. Вытянем. Но людей на эвакопункт требуют, вот что скверно. По уму — нужно им дать. А сами? Да тут еще дороги эти, черт бы их не видал!
И до ночи потом сидел над картами, сверяя две: трехверстку и выданную в дивизии. Дороги на каждой были обозначены по-своему, а на деле обе карты врали безбожно. Дивизионный обменный пункт, нарисованный на карте, Денисенко лично перечеркнул и подписал “По факту отсутствует”. Лишних три десятка километров на каждом обороте транспорта, которого и так кот наплакал.
Через день он снова ездил в дивизию, добился пополнения аптеки, но взамен отобранных на эвакопункт армии привез только размытое обещание “при первой возможности кого-нибудь найти”. Единственное, что получил определенного — это категорический приказ обратному порожняку возить раненых, и не до значка на карте рядом с дивскладом, а до ППГ. Растяжка грунтового участка дороги — за сотню километров, да с переправой через Волгу, никакими уставами не предусматривалась, фронт обещал выделить дополнительные автобаты, но и они тоже только формировались, и состояли пока в основном из командира и комиссара.
Отчаянная нехватка людей заставляла трещать даже крепкую командирскую голову. Поздно вечером, в который уже раз выверяя при свете с боем выдранной с армсклада “летучей мыши” карту, Денисенко ворчал:
— Вот и пойми, как будем таким составом? Тяжко. Пока в обороне сидишь, еще ничего. А чуть фронт стронулся — ты сам видел, опять на одной сознательности держались. Нас как весной на новые штаты переводили — я чуть волком не завыл. Ладно, всякое вспомогательное убрали — терапию, комендантский взвод. Ладно, химзащиту срезали до “абы была”. Но упополамили носильщиков! Вдвое, Алексей Петрович! Я когда на Перекопе на некомплект жаловался, и подумать не мог, что по нынешним временам это сверхкомплект! А мне и по этому штату недодают.
— Погоди, к будущей весне еще срежут.
— Типун тебе на язык! Кого?
— Носильщиков, вдвое. И одного-двух врачей изымут.
— Еще вдвое? — Денисенко посмотрел на старого друга недоверчивым и одновременно обреченным взглядом, — Так это с кем мы тогда останемся? Ты да я да мы с тобой, да нашей Лиле Юрьевне трижды с ума сойти? Добре хоть какого-никакого хирурга успел сделать из нее… Значит, с ходу надо так работу налаживать, чтоб некомплект не сказывался. И готовиться… даже не знаю, как назвать.
— Бежать марафон в темпе спринта.
— Все-то ты, Демосфен, красиво закрутить умеешь, — невесело усмехнулся Денисенко, припомнив еще гимназическое прозвище, — Ну, значит, побежим. И добежим. Чтоб до Берлина.
Лилия Юрьевна, с такой горькой иронией помянутая в беседе, по документам была вторым врачом-ординатором операционно-перевязочного взвода, но хирургом стала буквально несколько месяцев как, стараниями Денисенко. В первый день в новой части, когда представлялся личному составу, Алексей уже видел эту невысокую сухонькую женщину в очках. Ее присутствие более-менее уравновешивало порезанные начальственной рукой штаты: терапевтов больше не полагалось, а на гражданке она была участковым врачом. И сейчас, в пору окопных бронхитов и прочих недугов, принесенных холодом, оказалась незаменима в своей основной специальности, а не только как второй ассистент при несложных операциях.
За робость и совершенно невоенный вид над ней посмеивались по-доброму. Младший персонал, да и старший порой, звал ее за глаза не иначе как Лиля Юрьевна С Ума Сойти, потому что это фразой она привыкла выражать все доступные человеку эмоции, от восторга до ужаса.
До войны она жила в Краснодаре. По счастью, все ее родные успели эвакуироваться. Теперь дочь писала письма аж из Новосибирска.
— Она такая же маленькая как я, и на заводе ей приходится подставлять ящик, чтобы дотянуться до станка, — рассказывала Лилия Юрьевна при первом знакомстве, с некой робостью глядя на Огнева снизу вверх, будто прикидывая, не понадобится ли ей самой какое-нибудь возвышение, случись ему ассистировать.
Как само собой разумеющееся Лилия Юрьевна взяла на себя заботу обо всем персонале разом. Каждый, кто оказывался рядом, особенно молодежь, автоматически попадал под ее опеку. Она старалась проследить, чтобы товарищи-коллеги пусть не вовремя, в военное время расписание — понятие относительное, но все же не забывали отдыхать и есть. Чтобы всегда протоплены были палаточные печки и ни одна не оставалась без присмотра. Когда на кухню привезли продукты и из-под мешков выскочила мышь, Лилия Юрьевна без единого звука в миг вскочила на борт ЗИСа. “Если бы вы знали, сколько бед может принести одна маленькая мышка, вы бы еще больше моего испугались! — выговаривала она повару, не спеша спуститься. — Я вам специально зачитаю, какие болезни переносят мыши!” И добилась строжайшей чистоты и порядка на кухне.
Одно счастье — враг не давил. С таким пополнением и без фрицев (в широком смысле, против дивизии были в основном румыны) не соскучишься. Учились метать гранаты — один контуженный, один с мелкими осколками в руке. Повезло. Учились чистить оружие — перелом носа. Один боец не разрядил винтовку перед контрольным спуском, другой, у которого над головой просвистела пуля, врезал от души. Батальонный комиссар, ветеран Гражданской, спрыгивая в окоп, ногу вывихнул. Два шибко умных самострельщика прострелили друг другу ногу через украденную буханку, да в видах экономии в тряпицу вещдок завернули и в сидор уложили, гении конспирации! Даже простреленное вырезать поленились.
Как оказалось, это были цветочки. Потому что недели не прошло, как случилось настоящее ЧП. В дивизию прибыла комиссия, да не от армии, от фронта, проверять оборону. И пошедшие с комиссией подорвались на минах. На собственных. Три человека. Комиссар полка, политрук и один красноармеец — а не дал бы майор из комиссии команду, так бы по одному и выбегали на минное поле к комиссару. Привезли их за полночь, к утру политрук и красноармеец готовились к отправке в тыл, на демобилизацию по инвалидности, а комиссар, которому еще и жгут наложили впопыхах слишком слабо, на переливание крови реагировал крайне вяло.
И, как будто мало было интересного, прикатил Нараевский. Вести расследование, как он его понимал. Явился он исключительно не вовремя: штадив расщедрился наконец прислать саперов и в расположении медсанбата весь день шла работа, обыденная, но важная — окапывались, ставили палатки в котлованы. Успеть с этим делом следовало во-первых, пока не началось наступление, во-вторых, пока погода держится. Осень в здешних степях по внезапности даст сто очков вперед любому блицкригу. Вечером солнышко и плюс пять, а с утра те же пять, только в минус, тучи на конек палатки опираются и ветер воет зимним волком.
Уполномоченному пришлось порядком попетлять между котлованами, прежде, чем он добрался до уже установленных по всем правилам и обжитых палаток. Там весь его расследовательский пыл и охолодили первый раз. Потому что Лилия Юрьевна его близко к раненым не подпустила.
Военврач третьего ранга Токарева уставы знала слабо, громкого и сурового начальства побаивалась. Но если дело касалось медицины, проявляла исключительную твердость. Нараевского ей дежурный представил как “лейтенант особого отдела”, выпустив страшную аббревиатуру, “особый” она не дослышала, а сам уполномоченный счел ниже своего достоинства представляться еще раз. Так что, она просто встала поперек входа в палатку и негромко, но профессионально строго сказала:
— Нельзя, товарищ лейтенант.
Уполномоченный слегка опешил, но все попытки объяснить, как важно расследовать происшествие по горячим следам, казалось, не произвели на маленькую женщину в тяжелых роговых очках никакого впечатления. Нараевскому даже показалось, что его вообще не слушают и приняли за кого-то не того. На самом деле, не показалось:
— Вам же сказали — нельзя. Угрозы жизни нет, кровопотеря восполнена, но состояние тяжелое. Они даже не транспортабельны, то есть, их перевозить нельзя, вы понимаете? — чтобы не беспокоить раненых, спавших после переливания крови, Лилия Юрьевна позволила себе немного драматизировать обстановку, — Какие могут быть разговоры? Политрук ваш только-только уснуть смог, и то после морфия.