ворил же ему — жди у кинотеатра. Нет, сам пошел гору штурмовать!
И спустился, едва не скатился вниз с горки, туда, где шагал, опираясь на палку, человек в шинели. Но от помощи тот отказался сразу.
— Вот только не надо меня перед такими красавицами выставлять инвалидом! — он налег всем телом на палку, но оказался рядом быстро, в каких-то пять шагов, — С наступающим, боевые подруги!
Познакомились. У Морозова в петлицах было уже две шпалы, повысили перед самым ранением.
— Так дело пойдет, ты, братец, к концу войны бригвоенврачом станешь, мне за тобою не угнаться.
— Мне бы не звания, — отозвался тот, когда на очередном пригорке все четверо остановились отдышаться, — а на мою «летучку» обратно. Вот еще пару раз к тебе в гости заглянуть — и сойдет за лечебную физкультуру, расхожусь.
Дом Марецкого, кирпичный, добротный, три окошка по фасаду, стоял на самом пригорке, дальше тянулись в черное небо заснеженные кусты и где-то вверху начинался местный лес, редкий, низкий, совершенно не похожий на брянский. Во дворе дома красовалась снежная баба со старым лукошком на голове.
— Ребятишки постарались, — Марецкий улыбнулся, — их двое тут. В соседнем доме библиотека детская, там целая снежная крепость во дворе. Я вам потом покажу, если хотите.
Окна были темны, за затянутыми инеем стеклами угадывались светомаскировочные шторы. На скрип калитки на крыльцо выглянула худенькая большеглазая женщина, в огромных, не по размеру валенках и в пуховом платке, наброшенном на плечи поверх легкого ситцевого платья в мелких голубых ромашках.
— Ой, Николай Станилавич! А мы вас уже ждем, ждем. Да вы не морозьте своих гостей-то, мы все протопили, тепло. А то ночью мороз обещали!
— А что нам мороз, Нина Сергеевна! Дома гвардия-то ваша, или пошли с горки кататься?
— Да где там, накатались уже, пришли в снегу по уши.
Жильцов четверо. Нина Сергеевна, ее сыновья, погодки, восьми и девяти лет, и старенькая мама, очень подвижная круглая старушка в аккуратном белом платочке. Минувшей зимой Николай подхватил их прямо от вокзала. Увидал измученных дорогой женщин, сидящих на узлах, и дремлющих тут же мальчишек, и как-то сходу сумел уговорить поехать с ним в опустевший еще с лета дедовский дом. У старика не выдержало сердце известий о том, как быстро пал Минск.
С тех пор они жили здесь. Мальчики ходили в школу, Нина Сергеевна работала на авиазаводе, Анна Петровна, бабушка, приглядывала за внучатами и за домом. Сам Николай бывал дома от силы раз в неделю.
Вместо елки нарядили самодельными игрушками комнатные цветы, фикус и две герани. Семья занимала две комнаты, большую, с лепной розеткой на потолке, и маленькую смежную спальню. Через стенку рядом еще одна крохотная комнатка, с узким диваном и массивным письменным столом: кабинет деда, когда-то очень известного в Саратове уролога. В соседней комнате, где стоит круглый стол и буфет, висит его портрет: суровый, важный, в пенсне, немного на Чехова похож.
Стол собрали самый простой. Что в пайке досталось, да серый пирог, да картошка. Раисе и Наташе неловко было, что они с пустыми руками. Но им тут же сказали, что важно, что сами здесь, значит сидим по-семейному, все коллеги, все свои.
— С нового года бросаю курить! — объявил Марецкий. — Мешает. И вообще, отнимает время.
Его решимость объяснилась просто: весь табак, что получил за месяц, на конфеты обменял, потому что у детей должен быть праздник.
В маленьком доме с заклеенными накрест окнами стало жарко, шумно и весело. Как сговорившись, никто не вспоминал о войне. Говорили о детстве, как бегали после школы на каток, как строили вот такую же снежную крепость.
— Тут такие фортификации в соседнем дворе, коллеги, это стоит увидеть.
— Мы покажем! — Мишка и Антон, два брата, наперегонки побежали в прихожую, надевать валенки. Под испуганное в два голоса «Простудитесь, окаянные!» выскочили вперед взрослых в сад.
Забор между двором дома и двором библиотеки покосился и рухнул под тяжестью снега. Крепость была действительно хороша, с высокими зубчатыми стенами, двумя маленькими башенками и ледяной горкой, сбоку вели ступеньки.
— Вот это я понимаю, укрепление на ять, хоть держи оборону, — Аркадий подмигнул братишкам, аккуратно за спиной слепил снежок и отправил его в приятеля. Через пять минут коллеги перекидывались снегом через забор под дружный хохот.
— У нас в школе тоже делали ледяную горку во дворе зимой, — вспомнила Наташа. — Раиса Ивановна, у вас было?
— В детдоме не делали, — она задумалась, — у нас такой двор был тесный, что там не развернешься. В снежки играли, как все. Вот в Брянске, в парке, была горка. Мы туда уже как в техникуме училась, ходили.
Наташа чуть посерьезнела, а потом потянула Раису за руку:
— А давайте скатимся? Думаю, сегодня разок можно. Под нами не провалится, как вы считаете?
Не провалилась, хотя долетели они по льду чуть не кувырком, под самый порог.
В стороне у забора Раиса приметила целый строй снеговиков. Неказистых и странных, у каждого что-то на голове, не старая кастрюля, так кринка, не кринка, так ржавое ведро без дна. Руки-веточки задраны вверх.
— Это немцы, — объяснил ей старший из братьев, Мишка. — Мы их вчера под Москвой воевали, завтра будем под Сталинградом бить. Главное, чтобы Женьку мамка гулять отпустила, он у нас командир. А руки у них вверх, потому что «хенде хох».
Когда дети в Белых Берегах играли в «красных и белых», всегда тянули жребий. Порой до драк доходило, если кто сильно не хотел «белым» быть. Теперь все по-другому. Враг в детской игре неживой и заранее сдается… Может, только так и будут играть, даже когда война кончится.
— Товарищи! — Николай стоял на стене снежной крепости, как на трибуне. — Двенадцатый час. Всех зову за стол! Аркадий обещал что-то необычное.
В комнате, где от тепла запотели окна, Аркадий аккуратно разливал по рюмкам темную, пахнущую травами настойку:
— Не медицинский ликер, конечно, но состав проверенный. Народное художественное творчество одной….эээ, знакомой.
— Да я уже в курсе, что ты нашел какую-то святую самогонщицу, чье творчество ценишь выше старого доброго медицинского спирта, — рассмеялся Марецкий. — Давай, начинай. Как со старшего по званию, с тебя первый тост!
— Хорошо, — он поднялся, не слишком уверенно ступил на ногу, и оперся на стул, но поддержать себя не дал. — Товарищи, старый год мы проводить успеем. Это само собой. Я сейчас о другом. Все-таки первый тост я предлагаю поднять за тех, без кого не было бы не только этого праздника. А без кого не было бы и самой жизни. За наших дорогих женщин. За всех. Николай, не перебивай только! Я тоже длинно говорю, по-другому не умею. Вы, дорогие наши, знаете и умеете то, чего никогда не получится у нас… — в черных, цыганских глазах его блеснула какая-то искра. — И я не о детях сейчас, хотя это тоже очень важно. Я о том, что вы, женщины, творите этот мир. Вы его сшиваете по кусочкам, как… — он покосился на недошитое лоскутное одеяло, лежащее на подоконнике, его шила Анна Петровна… — как рукоделие. Ни у кого нет такого терпения, чтобы его сшить, даже у нас. Хотя мы с Николаем шьем много… Извините, сбился. Так вот. Хирургия — это тоже созидание, того, что было сначала разорвано. А женщины, они творят изначально. За женские руки! Которые вернут жизнь. Когда кончится война, а она обязательно кончится, может быть, скорее, чем нам сейчас кажется, от ваших рук будет зависеть, каким станет этот мир. Поэтому сейчас я пью за вас. И за ваши руки. С новым годом, боевые подруги!
Глава 12. Сталинградский фронт, направление Абганерово — Котельниково, конец ноября 1942
С визита майора из штаба фронта прошло меньше недели, когда в расположение заявились гости совсем уж необычные. Заметили их часовые чуть не за версту, потому что таких размеров красный флаг видно далеко. Он развевался над немецкой бронемашиной в зеленой пятнистой окраске, нарочно закрепленный повыше, чтобы ни у кого в тылу сомнений не оставалось, что машина давным-давно наша. Следом за ней пылил тяжко груженый тентованный “Опель Блиц”.
Бронемашина, похожая на большую злую жужелицу с выпученными глазами-фарами, остановилась у пропускного пункта и через пять минут старший по караулу уже докладывал, что приехал товарищ Локотош из штарма, специально к товарищу Денисенко. По важному делу.
Впрочем, строгое соблюдение устава не мешало бойцу улыбаться: военинженер третьего ранга Локотош — личность знаменитая на весь фронт.
— О, это добре! Это вам не ЗКП по степям шукать, — Денисенко просиял. — Встречаем гостей, Алексей Петрович. Пойдем, познакомлю. Таких героев надо в лицо знать. Интересно, с чем на этот раз пожаловал?
Военинженер был под стать своей машине, сочетавшей вражескую броню и камуфляж с родным красным флагом: широкоплечий крепыш лет тридцати, в фуражке со звездой, ладно сидящей суконной гимнастерке, трофейных немецких бриджах и сапогах с подковками.
— Здравия желаем, наше вам, Степан Григорьевич! — он лихо откозырял. — Извиняюсь за неуставной вид, мы до вас, можно сказать, прямо с прогулки. С подарками!
— Неужто опять пулемет?
— Пулемет штарму обещан. Для вас у меня лучше есть. Мы тут аптеку привезли с доставкой на дом. Получите, можете не расписываться! Шесть ящиков чегой-то медицинского, даже вскрывать не стал, чтоб во всем аккурате было. Снытко! — позвал он водителя, — Обеспечь разгрузку. А то вон пассажиры у тебя сейчас к кузову примерзнут. Пускай разомнутся.
— Есть! — старшина-шофер, невысокий, с быстрыми плутоватыми глазами, откинул борт кузова, рыкнул туда “Шнеллер!” и дальнейшие объяснения производил уже жестами.
Разгружали машину под его пристальным взором двое пленных. Солдат в мышасто-серой, сильно потрепанной шинели, и молодой, вроде бы младший офицер. Этот был в новом, не успевшем даже обмяться на его тощей фигуре обмундировании. Ящики таскал старательно и нарочито быстро, всем своим видом выражая стремление быть полезным. Даже прикрикнул раз на неторопливо-равнодушного рядового: “Vorsichtig!” [“Осторожнее!” нем.]