Обработали остальных, ранения мягких тканей и одна травма локтя, уже не осколочное, раздробило упавшим бревном. "Для артобстрела типично. Банальный перелом, причем заживает быстрее, чем огнестрельный”, - не преминул заметить Федюхин, когда уже размывались.
— Это для вас, — строго возразил Огнев, — банальный. А для него, — он взглядом указал на послеоперационную палатку, — исключительный. И конечности — тоже не царапины. Огнестрельные переломы колена и бедра дают не менее тяжелые осложнения, чем ранения в живот.
Специалист по абдоминальной хирургии мирного времени посмотрел недоверчиво, но спорить не стал. Однако вечером перед отбоем Алексей Петрович застал коллегу, буквально обложившегося литературой по теме.
— Не поверили на слово, Анатолий Александрович? Это хорошо.
Тот поднял голову от книг:
— Надеюсь, товарищ майор, я не дал повода заподозрить меня в черствости по отношению к пациенту? Но таких случаев действительно масса. Даже я с моей небогатой практикой повидал их уже довольно.
“Пока не дал. Но первый шаг уже делаешь”, - про себя заметил Огнев, но высказывать это не стал. Ругать сейчас — пользы не будет. Федюхин был ему понятен: авторитет, честно заработанный в Новосибирске, на фронте был для окружающих не слишком очевиден, новая обстановка непривычна. Первичная обработка ран обманчиво проста на вид. Осадишь сейчас, обидится, замкнется в себе, а с ним еще работать и работать. Хирург ведь действительно неплохой.
— И сделали выводы? Увы, не совсем верные, — Алексей Петрович подсел к самодельному столу из двух снарядных ящиков, который Федюхин чуть не наполовину заставил книгами, — Огнестрельный перелом коленного сустава и высокий огнестрельный перелом бедра, конечно, такого процента смертности на поле боя, как живот, не дают, но в целом по опасности к ним приближаются.
Безошибочно отыскав в книжной батарее топографическую анатомию, он нашел по оглавлению коленный сустав, раскрыл на нужной странице и продолжил:
- “Бедра” и “коленки” — самая большая беда хирургов что в медсанбате, что в ППГ, — они банально однообразно сложны. Это живот, особенно мирного времени, китайская головоломка для хирурга. А бедро — что бедро? Вытяжения нам тут не сделать, гипс как его ни клади, держит плохо. Да и его мы в медсанбате организовать не сможем. Остеосинтез, пока остается риск воспаления, просто безумие. Вся надежда на тщательную обработку раны, Дитерихса и быструю эвакуацию. И тщательный гемостаз. Треть переломов бедра осложняются шоком. Не почти все, как с животом, но много. С коленом примерно то же самое, там сосуды уже поменьше, но сустав сложный. Пол сантиметра не довел разреза — затек, нагноение и ампутация. Так что в чем-то вы правы. Мало дают бедро и колено интересных случаев. Они просто все технически сложны невыносимо.
— Справлюсь, товарищ майор. На трупах бы еще поработать с суставами, чтобы руку набить.
— Отличная мысль. Надо будет с армейской патлабораторией связаться. У них на вскрытия всегда людей не хватает.
— У нас патологоанатомическая лаборатория есть?
— Есть, по наставлениям положена. Это наш отдел контроля.
— Отлично. Как в университетской клинике, только где там у нас соседний корпус?
— Как Оппель рекомендовал, на должном расстоянии.
— Вот ведь, — покачал головой Федюхин, — У нас в библиотеке были его книги. Я все собирался взять, да как-то руки не дошли. Что ж, начнем с практики, коли так. Проверку-то я прошел?
— Как и ожидалось, техника у вас прямо-таки столичная. Теперь буду брать ассистентами тех, кто в хирургии слаб. И вам советую. Пока можно оперировать без спешки, самая возможность подучить. И к патологоанатомам направлю, человека по два. Скорее всего, под вашим командованием. Будет большой поток — все будут оперировать. И лучше, чтобы все умели.
Затишье на фронте — вещь непостоянная и никогда не долгая, и использовать его нужно с как можно большей пользой. К начальнику АПАЛ [Армейская патологоанатомическая лаборатория] следовало съездить лично, установить контакт, чтобы быть уверенным, что обо всех недочетах в работе данные будут приходить вовремя.
Но прежде ответа на докладную записку в санслужбу армии Огнев получил вызов в штаб дивизии. Так, похоже с занятиями промешкал. Если наступление впереди, будет не до них.
Помня предупреждение расторопного товарища Ланина, ехали колонной из нескольких машин. Своя полуторка — на дивизионный продсклад, с нею же две из соседнего полка, а Алексея Петровича подхватил "виллис" с майором-артиллеристом и командиром разведбата, капитаном лет двадцати пяти, с двумя орденами и тремя нашивками за ранения, две красные и одна желтая.
"Ну вот, и медицину уважили, — дружески улыбнулся майор, — Похоже, товарищи, нас ждет "концерт". Посмотрим, дадут ли моим орлам первый голос”.
Майор, очевидно, был в дивизии новым, ему очень хотелось сразу показать себя с лучшей стороны и безусловно, первому начать предполагающийся "концерт". Разведчик вежливо кивал, не спорил, но предпочел тему не развивать. Большую часть пути он цепко смотрел то по сторонам, то вверх, в медленно светлеющие облака. И руку с автомата убрал, только когда миновали последнюю рощицу и выехали на открытую местность.
В поселке, где расположился штадив, царило очень характерное оживление. Похоже, с “концертом” артиллерист не ошибся. Командир дивизии вызвал отдельно командующих боевыми частями, лишь потом дошла очередь до медицины и снабжения.
Полковнику, командиру дивизии, было сильно за сорок. Плотный, кряжистый, с широким скуластым лицом, наголо бритый, но с лихо закрученными усами.
Дивизия действительно выдвигалась на передовые позиции. На ближайшее время — боевая подготовка и всем ждать сигнала. Дивизионной газете предписано писать только об обороне, но все понимали, к чему идет.
— На подводах, товарищ майор, медсанбат за нами может не успеть. В самый короткий срок мне нужно от вас знать — сколько надо горючего, что с машинами. Чтобы все было на ходу. А с топливом — зампотылу обеспечит. Требовать буду особо!
Зампотылу свел брови и постарался как можно четче ответить, что обеспечит как положено. Из-за шрамов, безобразивших половину некогда красивого лица, выходило у него это сложно. Уже по первому взгляду на начальника тыловых служб Огнев про себя поставил весьма неутешительный диагноз: сработали коллеги-хирурги плохо и по-большому счету, капитана надо отправлять куда-нибудь в Москву, в хороший госпиталь. Потому что есть, что исправлять, и чем быстрее, тем лучше. Нельзя оставлять человека с таким лицом, невнятной речью, и перекошенной осанкой, одно плечо выше другого. И самое худое, что можно понять по набрякшим векам и красноте носа: пьет. Пока еще держит себя в рамках, но очевидно, что трезв зампотылу бывает далеко не каждый день.
Он почти не докладывал, только обозначал: “Есть, товарищ полковник. Сделаем”, предоставляя объяснения своему помощнику, маленькому, кругленькому, лет сорока капитану, в допотопном пенсне на носу-кнопочке. Капитан имел физиономию самую тыловую, более всего он походил на бухгалтера, волей судьбы переодетого в военную форму. Впрочем, кого под конец второго года войны этим удивишь? Он создавал приятное впечатление — деловит, службу знает, на все готов ответ, где сразу доложит, где справится по записям в пухлой тетрадочке в самодельной обложке из двух кусков плексигласа от планшета.
— И я особо ставлю службе снабжения на вид, чтобы нашим частям, особенно медсанбату, больше не требовалось искать продфураж своими силами! — жестко сказал полковник, — Вам ясно?
— Так точно, — откашлявшись, выдохнул зампотылу, — Фруктман, доложите, что с продуктами.
Капитан докладывал, иногда вежливо улыбался, мол все наладим, как же мы можем нашу самую важную службу оставить без довольствия.
Огнев слушал спокойно, но сам вид капитана с первых минут заставил его внутренне подобраться. Опыт еще довоенный ясно говорил ему, что этот вежливый офицер интендантской службы может доставить в будущем немало неприятностей. Видел он уже эту подчеркнутую любезность и деликатные улыбки, когда ездил перед войной по крымским санаториям с проверкой мобилизационной готовности. В одном таком санатории, где его очень уж ласково встречали, он, ни шагу не сделав к заранее накрытому столу, потребовал машину и из Ялты отбил очень жесткую телеграмму в Москву. Но сделали по ней выводы или нет, не знал до сих пор. До войны оставалось всего три недели. Без того не боевого, но очень ценного опыта, он пожалуй легко поддался бы на эту исполнительность и расторопность.
"Может, и впрямь, зря подозреваю? Или не зря? Не знает удержу в дружелюбности или глаза отводит? Цифрами сыплет бойко, но на фронте он человек новый. В тылу не сиделось, или не усидел? Что же ты за фрукт, товарищ Фруктман?"
На какое-то мгновение Алексей поймал на себе очень внимательный и неприязненный взгляд, брошенный поверх пенсне. Но только на мгновение, потому что капитан тут же снова подкупающе улыбнулся.
— Исключительно по недосмотру. С мясным пайком решим как можно скорее. Как говорится, комар носу не подточит. Я в хорошем смысле, разумеется. Но, однако же и повар у вас, товарищ майор медицинской службы. Артист! Сокровище, а не повар, глядите, как бы не переманили такого.
История с коровой, разумеется, не тянула на полноценное ЧП, в стесненных условиях продовольствие добывали еще и не такими способами. Но дивизионный прокурор, деликатно, с глазу на глаз, счел нужным добавить от себя:
— Вы все-таки приглядывайте за своим орлом, товарищ майор. Лучше, чтобы в случае чего, вы его одернули, чем мне потом арестовывать придется. Так-то он и боец хороший, и повар расторопный, но знали бы вы, сколько таких хороших да расторопных без своевременного пригляду в штрафных ротах пропадают.
Прокурор тоже был прислан в дивизию недавно, вместо предшественника, отправившегося на повышение. Но на фронте был с самого начала войны и навидался всякого.