Глава 4. Западный фронт, южнее Юхнова, начало июля 1942 года
Рядовой Грибов перебирал пулемет. Не спеша и аккуратно, пока затишье. Пулемет был трофейный и совсем рядовому незнакомый, до сих пор Шурка знал только “дегтярь”, да и тот на краткосрочных курсах два раза разобрал-собрал, а остальное — только теорию “прослушал”. Но до войны он был слесарем, потому хоть не с первого раза, но сообразил, с чего надо начинать раскручивать мудреную немецкую машину. Крышку короба снял легко, но как занялся прикладом, чуть не получил подпружиненной деревяхой в лоб и выругался, пожелав много всяческого и создателям пулемета, и его последнему владельцу.
— Черт ногу вывихнет, а не пулемет, — Грибов утер трудовой пот, оставив на лбу полосы машинного масла. — Пружина на пружине сидит и пружиной погоняет! Что фрицу не дай — он часы с кукушкой сделает!
— У пулемета часы? — недоуменно спросил его приятель, рядовой Аршан Кульдинов. По-русски он понимал плохо, в пулеметах — еще хуже, потому смысла шутки не уловил.
— Вот в ём только часов и не хватало! Видали, товарищ старшина? — обратил Шурка расчерченное масляными полосами взмокшее лицо к Поливанову. — Кто так делает? Одно слово — фрицы, им чем сложнее, тем лучше. Где нормальный человек один шток поставит и будет доволен, немцу непременно надо воткнуть четыре пружины, а к ним еще буфер, коромысло, масло ведрами таскать, и кукушку, чтоб перерыв на обед показывала!
— И кукушку, — подтвердил Поливанов. Пулемет был их общим трофеем и ему было немало интересно, как выглядит вблизи эта немецкая зараза, успевшая попортить взводу немало крови. — Только ты бы, Грибов, дуло тряпкой заткнул что ли.
— Зачем? — не понял тот.
— Так вылетит же кукушка! Ищи ее потом за линией фронта.
Оба рассмеялись. Достался им пулемет при обстоятельствах отнюдь не веселых, но обошлось, так что теперь сам бог велел балагурить и радоваться. Хотя при меньшем везении взвод мог бы в одночасье потерять и командира, младшего лейтенанта Серегина, и помкомвзвода старшину Поливанова, и двух бойцов. Но вернулись, живыми, прихватив пулемет и пленного, хотя никто их той ночью за “языком” не тянул. Просто случай выпал.
А началось все с того, что комвзвода, молодой, едва назначенный, о каких говорят “на нем еще краска не обсохла”, пополз ночью проверять передовые окопы, а то траншей нарыть не успели. Буквально накануне немцы подвинули их полк на каких-то полкилометра, зацепились за клочок более-менее сухой земли в речной пойме, да так дальше и не осилили. Но теперь взвод сидел по индивидуальным ячейкам. Проверять позиции в такой обстановке — дело полезное, но если знаешь, куда ползти, да хорошо представляешь себе диспозицию. С собой взял, тоже вроде по уму, помкомвзвода и двух стрелков, Грибова как опытного и обстрелянного, а Кульдинова, недавно прибывшего в часть, чтобы привыкал к службе. А то он до сих пор вне родных калмыцких степей норовил заплутать даже не в трех, а в одной сосне.
Ползти-то было недалеко, но когда замираешь при каждой вспышке ракеты с той стороны, расстояние определяется с трудом. Тут привычка нужна. Поливанов это еще на полпути почуял и все твердил лейтенанту, что уползли они на нейтралку и теперь правее надо брать. Но Серегин не очень вовремя вспомнил, что он здесь старший по званию и командир и двинулся намеченным курсом. Пришлось ползти за ним до самого окопа. Незнакомого.
— Ну вот, — с облегчением сказал младший лейтенант, когда все четверо перевалились через бруствер. — Кажись к соседям забрели. А ты все твердил, старшина, правее мол надо. Чуть к фрицам не угодили. И так спереди подобрались. Ну ничего, глядишь табачком разживемся.
Старшина не ответил. С того момента, как соскользнул в окоп, он слушал ночную темноту тревожно, как на охоте. А теперь аккуратно и бесшумно вытянул нож и убрал за спину, чтобы не блеснуть лезвием. В темноте при вспышках ракет направление потерять нетрудно, но не настолько чтобы бывалый охотник перепутал запад с востоком. А бруствер окопа, в котором они оказались, глядел прямехонько на восток!
Вот только лейтенант этого даже не заметил! Потому что спокойно, не таясь, подошел к часовому, что вопреки уставу дремал сидя, как в мамкину сиську вцепившись в винтовку, воткнутую в землю штыком, и негромко спросил:
— Товарищ боец, заплутали мы. Это какая рота, вторая?
Ответить часовой ничего не успел, он лишь поднял голову на чужой голос и тут же с придушенным хрипом сполз обратно, потому что Поливанов шагнул из-за спины лейтенанта и одним движением выбросил вперед руку. Нож вошел часовому точно в солнечное сплетение, по рукоятку. Старшина едва успел подхватить убитого, вовремя вспомнив, какой у немцев обычай касательно часовых. Этот тоже сидел на стопке касок, что должно было давать отдых ногам, но не позволять дремать, заснешь — и свалишься. Но хитрый часовой опирался на винтовку и потому проспал свою смерть.
Лейтенант не заорал в голос лишь от изумления. А что перед ним немец, понял только разглядев каску. В ту же минуту шагах в двадцати по окопу распахнулась дверь блиндажа. Из темноты сиплый фельдфебельский голос что-то рявкнул в их сторону, и дверь сразу захлопнулась. Поставивший часового командир решил, видать, что одного его рыка будет довольно, чтобы тот не вздумал клевать носом. Проверять посты и по сырой, не по-летнему холодной ночи вылезать наружу он не стал. Секундой позже донесло запахи. Пахнуло жилым, чужим табаком, немытым телом и вроде бы шнапсом.
— У, фрицы, — испуганно-радостно прошептал комвзвода, — Сейчас мы их…
Грибов шумно вздохнул и встал поближе к старшине. Кульдинов, который еще днем безнадежно запутался в незнакомой обстановке, кажется, все происходящее воспринимал как одинаково бессмысленное, и заползи они, допустим, в Африку, все равно сильнее бы не удивился. Старшина Поливанов понял, что на всю группу осталась одна здоровая голова. Ну, может, Грибов еще соображает…
А лейтенант уже лихорадочно нашаривал на поясе гранату, от волнения не вдруг попадая по ней рукой. От осознания опасности его понесло на кураж и он готов был брать фрицевские позиции штурмом. Поливанов едва успел перехватить его за руку, другой рукой зажал рот и притиснув взводного к стенке окопа зашептал яростно:
— Охолони, лейтенант! В три винтовки да пистолет много не навоюем. Фрицы тут у себя дома. А мы ни формы окопа не знаем, ни сколько их тут, ни где. Уходить надо, и без шума. Пока они часовых менять не затеяли и до смерти не обиделись. До нашей.
Младший лейтенант похоже внял голосу разума. К гранате тянуться перестал, процедил: “Уходим”. Но выбираться обратно, тем же путем, что шли, старшина тоже не пустил.
— Не пройдем, — чтобы оценить обстановку, достаточно было только выглянуть из окопа. — Спираль у них тут и не одна. И как бы не мины рядом. Считай чудом проползли, проход я отсюда вовсе не вижу. Положат нас на обратном пути, надо обход искать.
Лейтенант кивнул. Кураж сходил, и командира по самые кубики захлестывала растерянность.
Теперь уже Поливанов вел маленький отряд. Пока им везло. Других желающих орать на часовых и тем более проверять их у немцев пока не обнаруживалось. Окоп загибал куда-то по дуге. Мимо блиндажа проскользнули как тени, и чудо что даже неловкий Кульдинов ничем не зашумел. И еще в паре десятков метров вышли к пулеметному окопу. Его расчет, двое фрицев, тоже дремал, кутаясь в шинели. Часть была не слишком-то крепкая. Потому и успокоить насовсем старшине пришлось лишь одного, самого прыткого. Второго скрутил Грибов, сгоряча чуть не придушив совсем. Немцу заткнули рот и связали. Раз уж попали в переплет, то хоть вернемся не пустыми.
Старшина осмотрел пулеметный окоп, нашлась ракетница. Надев каску с убитого, он аккуратно — от своего снайпера только пулю не хватало поймать — высунулся из окопа и поднял ствол к небу.
— Поливанов, — зашипел на него младший лейтенант, так и мечущийся между куражом и паникой, — Ты чего делаешь?
— Дорогу домой смотрю. Немецкая ракета, из немецкого окопа, кого удивим-то? А совсем тыком по натыку ползти — последнее дело.
Расчет оказался верным: на свою ракету немцы и носом не повели, а пути к отходу стали видны как на ладони.
Когда выбрались, впятером, с пленным, старшина едва удержался от желания тут же достать кисет и предложить лейтенанту табаку. Хотел же разжиться, у соседей… На самом деле Поливанов был зол как черт! Как взвод чертей! Подогнали пополнение называется! С таким балластом не позиции проверять, до ветру ходить опасно!
Лейтенант хорош, что говорить. На ровном месте чуть не положил всех не за грош и больше даже не от неопытности, ее-то как раз простить можно, а от упрямства одного. Не стал слушать советы младшего по званию, хоть и старшего годами помкомвзвода. Командиром себя захотел почувствовать! Вот и ощутил. Небо, небось, с овчинку показалось, когда сообразил, куда забрели. Уши бы тебе оборвать безо всякой субординации!
И вот теперь, с самого утра, все четверо в героях ходят. Лейтенант всю ночь докладную строчил, чего он там насочинял, старшина не знал. Знал только, что утром Серегин благодарил его от души. И даже прощения попросил, что сразу не послушал совета.
— Вы же нам всем, товарищ старшина, жизнь спасли нынче!
— Я, товарищ младший лейтенант, не привык дураком помирать. Помирать тоже надо с умом, а не вдруг. Я себя меньше чем в дюжину фрицев не ценю, мне такую арифметику подавай. Наше счастье, что они у себя в окопе от усталости мало что не мертвые были. И спиралей то ли не хватило, то ли не успели. Как мы меж ними просквозили, ума не приложу. Был бы верующий, сказал бы: архангелы за шкварник протащили. У того пленного руки аж до мяса сбиты — они этот окоп чуть не полсуток рыли.
— Ты, Поливанов, не серчай, но я тут сочинил ночью, что ты, мол, слабость в немецкой обороне увидел. А я согласился слазить. Мне, конечно, за такое самоуправство выговор влепят, но выговор не трибунал…
Лейтенант поежился. Оба поняли, чего тот не досказал — подними немецкий часовой тревогу, и в лучшем случае все были бы уже мертвы. В худшем — еще живы. Что немцы могут с пленными сотворить, оба знали. Особенно после того, как весной Юхнов освободили, где у них лагерь был. Старшина там навидался досыта. В сравнении с этим трибунал тебе родным покажется. Если и расстреляют, то быстро.