— Я этого не планировал! Ну… немного не так.
— Мы и Империю не планировали. Это просто стало дурной привычкой. Ну что, господин фон Губвиг, теперь, когда у тебя есть големы, что еще ты намерен с ними делать?
— Поставить по одному подавать энергию на каждую клик-башню. Ослиные топчаки все равно никогда не работали как положено. Другие города не станут этому противиться. Это будет выгодно всему челове… всемвечеству. Ослы тоже не станут возражать, я уверен.
— Для этого понадобится не больше нескольких сотен. Что с остальными?
— Я намерен превратить их в золото, сэр. И это может решить все наши проблемы.
Витинари вопросительно поднял бровь:
— Все наши проблемы?
Боль снова подступала, но вместе с тем приносила облегчение. Он уж точно становился Витинари. Боль — это правильно. Это была правильная боль. Она помогала сосредоточиться. Помогала думать.
Прямо сейчас Космо думал, что Пуччи стоило придушить при рождении — именно это, согласно семейным легендам, он и пытался предпринять. Все в ней вызывало раздражение. Она была эгоистичной, заносчивой, жадной, тщеславной, безжалостной, упрямой, начисто лишенной такта и вообще не умела видеть себя со стороны.
В их роду эти вещи не считались недостатками: едва ли можно разбогатеть, если все время беспокоиться, правильно ли ты поступаешь. Но Пуччи считала себя красавицей, и это выводило Космо из себя. У нее были прекрасные волосы, это правда, но эти высокие каблуки! Она выглядела как воздушный шар на ниточке! За то, что у Пуччи была хоть какая-то фигура, стоило сказать «спасибо» корсетам. И хоть он слышал, что у толстых женщин добрая душа, у Пуччи ее было слишком много, и вся она пошла в Шиков.
С другой стороны, она была его ровесницей и, во всяком случае, обладала амбициями и удивительным даром ненависти. Она не была лентяйкой, как все остальные. Те проводили жизнь в обнимку со своими деньгами. Они не думали о большем. А с Пуччи можно было поговорить. Она смотрела на вещи с женской, более мягкой точки зрения.
— Нужно было избавиться от Бента, — сказала она. — Мне кажется, он что-то знает. Давай свесим его за ноги с моста. Дедушка так всегда делал. Почему ты все еще в этой перчатке?
— Он верой и правдой служил нашему банку, — ответил Космо, пропуская последний вопрос мимо ушей.
— И? Это здесь при чем? У тебя снова что-то с рукой?
— С рукой все в порядке, — ответил Космо, и очередной алый бутон боли распустился аж до самого плеча. «Я так близок, — думал он. — Так близок! Витинари думает, что поймал меня, но это я поймал его! О да! И все же… возможно, пришла пора заметать следы».
— Сегодня же вечером отправлю к господину Бенту Кренберри, — решил Космо. — Теперь, когда есть Криббинс, он мне более ни к чему.
— Правильно. А потом Губкина посадят за решетку, и банк вернется к нам. Знаешь, ты очень плохо выглядишь. Такой бледный.
— Такой же, как Витинари? — спросил Космо, указывая на портрет.
— Что? О чем ты? Хватит говорить глупости, — ответила Пуччи. — И пахнет здесь как-то странно. Тут кто-то умер?
— Мои мысли очистились. Завтра будет последний день Витинари в кресле патриция, обещаю.
— И снова ты говоришь какие-то глупости. И сильно потеешь, кстати говоря, — сказала Пуччи. — В самом деле, у тебя с подбородка капает. Возьми себя в руки!
— Гусеница, наверное, тоже думает, что умирает, когда превращается в прекрасную бабочку, — проговорил Космо мечтательно.
— Чего? Что? Кто ее знает! Какое отношение это имеет к делу? — допытывалась Пуччи. — И вообще, там все не так происходит, потому что, вот послушай, это очень интересно: короче, гусеница умирает и вся разлагается, а потом маленький кусочек от нее, точка или типа того, вдруг просыпается и съедает эту гусеничную кашу, и это становится потом бабочкой. И это чудо природы. А ты просто приболел. Хватит капризничать. У меня сегодня свидание. Увидимся утром.
Она упорхнула, оставив Космо одного, не считая Кренберри, который читал в углу.
Космо вдруг подумал, что почти ничего не знал о нем. Но в качестве Витинари он, разумеется, скоро будет знать обо всех все.
— Ты ведь учился в школе Гильдии Убийц, верно, Кренберри? — спросил он.
Кренберри достал из верхнего кармана маленькую серебряную закладку, бережно положил ее на страницу и закрыл книгу.
— Да, сэр. Стипендиат.
— А, точно. Помню таких, вечно куда-то торопились. Их частенько травили.
— Да, сэр. Некоторые из нас выжили.
— А я тебя никогда не дразнил?
— Нет, сэр. Я бы запомнил.
— Это хорошо. Это хорошо. Как твое имя, Кренберри?
— Не знаю, сэр. Найденыш.
— Какая жалость! У тебя, наверное, была тяжелая жизнь.
— Да, сэр.
— Мир подчас бывает так жесток.
— Да, сэр.
— Сделай одолжение, убей сегодня господина Бента.
— Я взял себе на заметку, сэр. Я возьму напарника и примусь за задание за час до рассвета. Большинство постояльцев госпожи Торт отсутствует в это время, и туман будет самый густой. Госпожа Торт как раз гостит у своей старой приятельницы госпожи Хармс-Битл на Добромыльной улице. Я справился заранее, предвидя такую возможность.
— Ты мастер своего дела, Кренсберри. Снимаю шляпу.
— Спасибо, сэр.
— Ты не видел Досихпора?
— Нет, сэр.
— Куда он только мог подеваться? Впрочем, ступай и поужинай. Я сегодня не буду есть. Завтра я изменюсь, — проговорил он вслух, когда за Кренсберри закрылась дверь.
Он потянулся вниз и обнажил клинок. Это была вещь редкой красоты.
На портрете напротив лорд Витинари вздернул бровь и сказал:
— Завтра ты станешь прекрасной бабочкой.
Космо улыбнулся. Он был почти у цели. Витинари окончательно спятил.
Господин Бент открыл глаза и уставился в потолок.
Прошло несколько секунд, и этот удручающий вид сменился огромным носом, на некотором расстоянии от которого виднелось встревоженное лицо.
— Ты проснулся!
Господин Бент моргнул, перефокусировался и посмотрел на госпожу Драпс, от которой виднелся только силуэт напротив лампы.
— Ты такое учудил, господин Бент, — сказала она спокойным заботливым тоном, которым обычно разговаривают с буйнопомешанными, пожилыми или вооруженными до зубов людьми.
— Учудил? Я сделал что-то смешное? — Он приподнял голову с подушки, принюхался и спросил: — Госпожа Драпс, на тебе чесночное ожерелье?
— Мало ли… что, — сказала госпожа Драпс с виноватым видом. — Против… простуды… точно, простуды. Лишняя осторожность не помешает. Как ты себя чувствуешь, в себе?
Господин Бент замешкался. Он не знал точно, как он себя чувствовал. Он не знал точно, кем он был. В нем как будто проделали дыру. У него в себе не было себя.
— Что происходит, госпожа Драпс?
— О, тебе не о чем беспокоиться, — сказала госпожа Драпс с ломкой веселостью.
— Мне кажется, есть о чем, госпожа Драпс.
— Доктор говорит, тебе нельзя перевозбуждаться, господин Бент.
— Если мне не изменяет память, госпожа Драпс, я в жизни не перевозбуждался.
Женщина кивнула. Увы, в это было слишком легко поверить.
— Ну, ты же знаешь господина фон Губвига? Говорят, он украл все золото из банковского хранилища!..
И она приступила к рассказу. Во многом там были одни домыслы, как свежие, так и обмусоленные, а поскольку госпожа Драпс исправно читала «Вестник Танти», повествование велось в том стиле, в котором обсуждаются кошмарные преступления.
Шокировало ее то, что Бент лежал спокойно. Пару раз он просил вернуться назад и объяснить подробнее, но ни разу не изменился в лице. Она пыталась добавить огня, раскрашивала стены восклицательными знаками, но он не двигался с места.
— …и теперь его посадили в Танти, — сказала госпожа Драпс. — Говорят, его повесят за шею насмерть. Мне кажется, это гораздо хуже, чем когда просто вешают.
— Но они не могут найти золото… — прошептал Маволио Бент, откидываясь на подушки.
— Так и есть! Некоторые говорят, что его похитили подлые сообщники! — воскликнула госпожа Драпс. — Еще говорят, что господин Шик предъявил компромат.
— Нет мне прощения, госпожа Драпс, ни прощения, ни оправдания, — сказал господин Бент, уставившись в стенку.
— Тебе, господин Бент? Так нельзя говорить! Тебе-то, кто никогда не допускает ошибок?
— Но я грешен! О, это сущая правда. Я поклонялся ложным богам!
— Ну, до настоящих иногда не достучаться. — Госпожа Драпс потрепала его по руке и задумалась, не позвать ли кого-нибудь. — Но если хочешь искупления грехов, насколько мне известно, ионийцы на этой неделе отпускают два по цене одного…
— Оно нагнало меня, — прошептал Бент. — Ох, боги, госпожа Драпс, что-то внутри меня поднимается и так и рвется наружу!
— Ничего страшного, у нас есть ведро, — успокоила госпожа Драпс.
— Нет! Тебе нужно уйти, немедленно! Это будет ужасно!
— Никуда я не уйду, господин Бент, — сказала госпожа Драпс, образчик решимости. — Ты просто снова чудишь, и все.
— Ха! — сказал господин Бент. — Ха… ха… ха-ха…
Смех поднимался у него из горла, как мертвец из могилы.
Его худосочное туловище неподвижно застыло, а потом изогнулось дугой, словно вздымаясь с матраца. Госпожа Драпс бросилась на кровать, но было уже слишком поздно. Дрожащая рука поднялась и указала пальцем на шкаф.
— А вот и мы! — закричал Бент.
Замок щелкнул. Дверцы распахнулись.
В шкафу лежала стопка гроссбухов и… что-то… под покрывалом. Господин Бент распахнул глаза и взглянул госпоже Драпс в лицо.
— Я оставил его у себя, — сказал он, словно разговаривая сам с собой. — Я ненавидел его всей душой, но оставил. Зачем? Кто управляет цирком?
Госпожа Драпс замолчала. Единственное, что она знала, так это то, что она останется здесь, пока все не прояснится. В конце концов, она уже провела ночь в спальне с мужчиной, и леди Дейрдре Ваггон многое имела сказать по этому поводу. Технически она была падшей женщиной, что казалось несправедливым, ведь еще более технически таковой она не была.