— Чем ты занимался, господин фон Губвиг? — повторил Кривс.
Мокрист обвел взглядом ряды зрителей и увидел среди них Криббинса. Тот подмигнул.
— А? — переспросил Мокрист.
— Я задал вопрос, чем ты занимался до того, как приехал в наш город!
В этот момент до Мокриста донеслось, увы, уже хорошо знакомое ему жужжание, и со своего возвышения он первым увидел, как из-за штор в дальнем конце зала появился председатель Королевского банка с новой любимой игрушкой, стиснутой в пасти. Прихотью вибраций Шалопая тащило задом наперед по мраморному полу.
Люди в аудитории вытягивали шеи, а пес, виляя хвостом, миновал кресло Витинари и скрылся за шторами на противоположной стороне.
Мокрист подумал: «В мире, где только что произошло такое, ничто не важно». Это было необычайно окрыляющее откровение.
— Господин фон Губвиг, я задал тебе вопрос, — прорычал Кривс.
— Ах да. Я был мошенником.
…и он полетел! Вот оно! Это было лучше, чем висеть на какой-нибудь старой стене! Взгляните на лицо Космо! Взгляните на Криббинса! Они так хорошо все продумали, а оно ушло у них из-под носа. Они все были у Мокриста в руках — и он летел!
Кривс замешкался.
— Мошенник — в смысле…
— В смысле аферист. Временами фальсификатор. Честно говоря, сам я предпочитаю считать себя шарлатаном.
Мокрист увидел, как Космо и Криббинс обменялись взглядами, и внутренне возликовал. Нет, не это должно было произойти, да? И теперь вам придется бежать со всех ног, чтобы не отстать…
У господина Кривса с этим явно возникли трудности.
— Чтобы внести ясность: ты зарабатывал на жизнь нарушением закона?
— Преимущественно я оборачивал людскую жадность себе на пользу, господин Кривс. Я бы сказал, в этом был образовательный элемент.
Господин Кривс оторопело покачал головой, вытряхнув уховертку, что характерно, из уха.
— Образовательный? — переспросил он.
— Да. Многие открыли для себя, что никто не продает кольца с бриллиантами за десятую часть их реальной стоимости.
— И потом ты занял один из самых почетных государственных постов в городе? — спросил господин Кривс сквозь смех в зале. Это было такое облегчение. Все слишком долго задерживали дыхание.
— Мне пришлось. Если бы я отказался, меня бы повесили, — ответил Мокрист и добавил: — Снова.
Господин Кривс в растерянности посмотрел на Витинари:
— Мне продолжать, милорд?
— О да, — ответил Витинари. — До последнего вздоха, господин Кривс.
— Э… тебя вешали прежде? — спросил Кривс у Мокриста.
— Было дело. Не хотелось бы превращать это в привычку.
Зрители снова засмеялись.
Господин Кривс повернулся к Витинари, который едва заметно улыбался.
— Это правда, милорд?
— Правда, — спокойно подтвердил Витинари. — Господин фон Губвиг был повешен в прошлом году под именем Альберта Стеклярса, но оказалось, что у него исключительно крепкая шея. Это было обнаружено, когда его положили в гроб. Тебе, может быть, знаком, господин Кривс, древний постулат: quia ego sic dico. Если человек выжил после повешения, возможно, боги избрали его для иных дел, которые остались несделанными. И поскольку судьба благоволила ему, я принял решение освободить его условно-досрочно и дал ему задание восстановить Почтамт. Это дело уже унесло жизни четырех моих сотрудников. Если он преуспеет — замечательно. Если потерпит неудачу — город сэкономит на лишнем повешении. Это была жестокая шутка, которая, имею удовольствие сказать, обернулась ко всеобщему благу. Думаю, все присутствующие согласятся, что Почтамт сегодня стал истинной жемчужиной нашего города. И горбатого можно отмыть добела!
Господин Кривс машинально покивал, опомнился, сел и принялся рыться в своих записях. Он потерял строчку.
— И теперь мы подходим, э, к вопросу с банком.
— Госпожа Шик, дама, с которой многие из нас имели честь быть знакомы, недавно призналась мне в том, что она умирает, — сказал лорд Витинари тут же. — Она спросила у меня совета о будущем банка, поскольку прямые ее наследники были, цитирую, «такими грязными хорьками, что и врагу не пожелаешь»…
Все законники Шиков числом тридцать один встали с мест и разом заговорили, навлекая на своих клиентов общий счет суммой AM$119.28.
Господин Кривс сверкнул на них взглядом.
Господин Кривс, что бы о нем ни говорили, не внушал уважения представителям анк-морпоркского сословия законников. Он внушал страх. Смерть не отразилась на его энциклопедических знаниях, хитроумии, умении подминать аргументы под себя и свирепости взгляда. «Не нужно мне сегодня перечить», — говорил законникам этот взгляд. «Не перечьте мне, потому что я с вас шкуры сдеру и позвоночник вырву. Помните талмуды в кожаных переплетах, которые вы держите на полках в ваших кабинетах, чтобы производить впечатление на клиентов? Я все их читал и половину из них — написал. Не шутите со мной. Я в скверном настроении».
Один за другим они сели[16].
— Позвольте, я продолжу, — сказал Витинари. — Мне известно, что госпожа Шик позднее беседовала с господином фон Губвигом и сочла его превосходной кандидатурой на руководящий пост, в лучших традициях семейства Шиков, и идеальным опекуном для ее собаки, Шалопая, который в силу обычаев банка стал его председателем.
Не спеша Космо поднялся на ноги и вышел в центр зала.
— Категорически протестую против намеков, что этот проходимец — в лучших традициях моей… — начал он.
Господин Кривс вскочил с места, точно его вытолкнуло пружиной. Но Мокрист был еще быстрее.
— Протестую! — воскликнул он.
— Да как ты смеешь протестовать, — процедил Космо, — когда ты сам признался в том, что ты подлый преступник?
— Мой протест относится к утверждению лорда Витинари, будто я имею какое-то отношение к славным традициям семейства Шиков, — сказал Мокрист, глядя прямо в зеленые глаза, из которых, казалось, текли зеленые слезы. — Я, например, никогда не был пиратом и работорговцем…
Масса законников поднялась с мест.
Господин Кривс сверкнул глазами. Масса села.
— Они этого не скрывают, — сказал Мокрист. — Все записано в официальных архивах банка!
— Это так, господин Кривс, — подтвердил Витинари. — Я читал архивы. Тут явно применимо volenti non fit injuria.
Снова послышалось жужжание. Шалопай проезжал в обратном направлении. Мокрист заставил себя не смотреть.
— О, как это низко! — ощерился Космо. — Чья история свободна от этого зла?
Мокрист поднял руку.
— У-у, я знаю ответ! — сказал он. — Моя выдержит. Худшее, что я когда-либо делал, — обкрадывал людей, которые считали, что обкрадывают меня, но я никогда не применял силу, и я все вернул. Ну да, обокрал пару банков, ну, присвоил деньги, если точнее, но только потому, что они сами напрашивались…
— Вернул? — переспросил Кривс, ожидая какого-нибудь ответа от Витинари. Но патриций глядел поверх толпы, которая почти без исключения была поглощена перемещениями Шалопая, и он лишь поднял палец не то в знак согласия, не то отклоняя вопрос.
— Да, все могут вспомнить, что я раскаялся в содеянном год назад, когда боги…
— Обокрал пару банков? — перебил Космо. — Витинари, неужели вы сознательно поставили известного вора во главе самого уважаемого банка в городе?
Ряды Шиков единым фронтом встали с мест на защиту своих денег. Витинари продолжал смотреть в потолок.
Мокрист посмотрел наверх. Какой-то диск белого цвета кружился в воздухе под потолком. Вращаясь, он опустился ниже и ударил Космо промеж глаз. Второй диск спланировал над головой Мокриста и приземлился в самую гущу Шиков.
— Неужели ему нужно было оставить банк в руках неизвестных преступников? — раздался крик, когда все строгие черные костюмы забрызгало кремом. — А вот и мы!
Новая волна тортов уже была в воздухе. Они облетали зал по траекториям, которые неизменно заканчивались приземлением на негодующих Шиков. А потом из толпы выбрался человек под стоны и крики тех, кто временно оказался у него на пути, потому что людей, которые успели отскочить, пока им не оттоптали ноги огромными башмаками, скосило лестницей, которую тащил на плече новоприбывший. Он невинно поворачивался посмотреть на учиненный беспорядок, и лестница с размаху сносила любого, кто не успевал увернуться. В этом была своя система: Мокрист увидел, как клоун отошел от лестницы, оставив четырех человек в ловушке между рейками таким образом, что любая попытка высвободиться одному причинила бы адскую боль трем оставшимся, а в случае с одним стражником серьезно ухудшила бы его брачные перспективы.
С красным носом, в дырявой шляпе, клоун вприпрыжку выскочил на арену очень знакомой походкой, шлепая гигантскими башмаками при каждом шаге.
— Господин Бент? — спросил Мокрист. — Это ты?
— Мой дорогой дружок господин фон Губвиг! — крикнул клоун. — Думаешь, шталмейстер управляет цирком, да? Только с согласия клоунов, господин фон Губвиг! Только с согласия клоунов!
Бент замахнулся и запустил тортом в лорда Витинари.
Но Мокрист взмыл в воздух еще до того, как торт начал свой полет. Его мозг с большим отрывом шел третьим и сообщал ему все его мысли одновременно, озвучивая то, что ноги, очевидно, поняли и сами: что достоинство великих редко бывает в состоянии пережить вымазанное кремом лицо, что снимок кремированного патриция на первой полосе «Правды» сотрясет политическую динамику Анк-Морпорка, и главное, что в мире без Витинари он, Мокрист, не доживет до завтрашнего дня, что всегда было его важнейшей жизненной целью.
Как в немом сновидении, он в замедленном действии плыл наперерез немезиде, вытягивая руку, пока торт летел на встречу с историей.
Торт угодил ему в лицо.
Витинари не двинулся с места. Крем разбрызгался, и четыре сотни завороженных глаз увидели, как один комок полетел в сторону патриция, который остановил его приподнятой рукой. Кроме легкого шлепка, когда крем врезался в ладонь, не было слышно ни звука.