– Что? – переспросил он. – Ах да. Хорошая мысль. Здесь можно провести уборку?
– Сэр?
– Ковры затоптаны, бархатные веревки размотаны, шторы видали лучшие столетия, а латунь надо хорошенько надраить. Банк должен выглядеть опрятно, господин Бент. Нищему можно дать денег, но разве ты дашь ему в долг?
Глаза Бента поползли на лоб.
– Таково мнение председателя, я правильно понимаю? – спросил он.
– Председателя? Ах да. Шалопай любит, чтобы все было чисто. Не так ли, Шалопай?
Шалопай перестал рычать на господина Бента, чтобы пару раз протявкать.
– Видишь? – сказал Мокриц. – В любой непонятной ситуации – причесывайся и чисти туфли. Народная мудрость. Займись этим, господин Бент.
– Я приложу все силы, сэр, – сказал Бент. – Между тем вас спрашивала молодая женщина. Она отказалась называть свое имя, но уверяла, что вы будете рады ее видеть. Я проводил ее в малый конференц-зал.
– Тебе не пришлось открывать форточку? – спросил Мокриц с надеждой.
– Нет, сэр.
Это исключало Дору Гаю. На смену этой мысли тут же пришла совершенно чудовищная:
– Это кто-то из Шиков?
– Нет, сэр. А Шало… господину председателю уже пора обедать, сэр. Он ест холодную курятину из-за проблем с пищеварением. Мне приказать подавать обед в малый зал?
– Будь так добр. И не мог бы ты мне тоже чего-нибудь сообразить?
– Сообразить, сэр? – Бент выглядел озадаченным. – В смысле решить задачу?
«Ах, он из этих», – догадался Мокриц.
– В смысле найти мне что-нибудь поесть, – перевел он.
– Разумеется, сэр. В апартаментах есть отдельная кухня с личным поваром. Госпожа Шик довольно долго жила здесь. Будет любопытно снова обзавестись распорядителем монетного двора.
– Распорядитель монетного двора, мне нравится, как это звучит, – сказал Мокриц. – А тебе, Шалопай?
Председатель, как по команде, залаял.
– Хм, и последнее, сэр, – сказал Бент. – Вы не могли бы это подписать? – Он указал на стопку бумаг.
– Что это? Надеюсь, это не акты заседаний? Я не занимаюсь актами.
– Это формальности, сэр. Вкратце, от вас требуется расписаться везде от лица господина председателя, и мне рекомендовали, чтобы лапа Шалопая появилась в полях, отмеченных галочками.
– Ему нужно все это читать? – спросил Мокриц.
– Нет, сэр.
– Тогда и я не буду. Это же банк. Ты провел мне экскурсию. Вряд ли у него не хватает колеса. Показывай, где ставить подпись.
– Вот здесь, сэр. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь. И здесь…
Женщина в конференц-зале была бесспорно привлекательной, но поскольку работала она в «Правде», Мокриц не находил в себе сил называть ее дамой. Дамы не цитируют с дьявольской дословностью то, чего ты на самом деле не имел в виду, и не бьют наотмашь неожиданными вопросами. Хотя, если подумать, как раз это дамы делают регулярно, но ей за это платили.
Но нельзя было не признать, что с Сахариссой Резник не соскучишься.
– Сахарисса! Какой сюрприз, которого следовало ожидать! – воскликнул он, заходя в зал.
– Господин фон Липвиг! Рада тебя видеть! – сказала она. – Значит, ты теперь официальное собачье лицо?
В этом смысле не соскучишься. Как при жонглировании ножами. С ней постоянно приходилось ходить на цыпочках. Это держало в тонусе, совсем как физзарядка.
– Уже сочиняешь заголовки, Сахарисса? – спросил Мокриц. – Я всего лишь исполняю условия завещания госпожи Шик.
Он поставил Шалопая на полированный стол, и сам сел в кресло.
– Значит, теперь ты председатель банка?
– Нет, председатель банка – Шалопай, – поправил Мокриц. – Шалопай, гавкни милой барышне с бойким карандашом, только осторожно.
– Гав, – сказал Шалопай.
– Шалопай – председатель банка. – Сахарисса закатила глаза. – Ну конечно. И он твой начальник?
– Да. А я распорядитель монетного двора, кстати.
– Собака и ее хозяин, – проговорила Сахарисса. – Какая прелесть! Наверное, ты можешь читать его мысли благодаря особой у вас с ним мистической связи, соединяющей человека и собаку?
– Сахарисса, даже я не сказал бы лучше.
Они улыбнулись друг другу. Это был только первый раунд. Оба понимали, что только разминаются.
– Тогда, наверное, ты не согласишься с теми, кто считает это последней попыткой госпожи Шик уберечь банк от когтей ее родственников, о которых отзываются как о полных бездарях, которые не в состоянии управлять этим банком и могут только окончательно свести его в могилу? Или ты присоединишься к популярному мнению, что патриций всерьез вознамерился поставить непослушную банковскую систему города на ноги и видит в сложившейся ситуации прекрасную возможность для этого?
– Те, кто считает, те, кто отзывается… кто все эти загадочные люди? – спросил Мокриц, пытаясь повести бровью так же эффектно, как Витинари. – И откуда ты их столько знаешь?
Сахарисса вздохнула:
– И ты не скажешь, что Шалопай просто сподручная марионетка?
– Гав? – отозвалась собака на звук своей клички.
– Я нахожу этот вопрос оскорбительным! – заявил Мокриц. – Он тоже.
– Мокриц, с тобой стало скучно иметь дело. – Сахарисса закрыла блокнот. – Ты говоришь совсем как… банкир.
– Рад, что ты так думаешь.
«Не забываем: то, что блокнот закрыт, еще не значит, что можно расслабляться!»
– Где скачки на диких скакунах? Где вдохновенные речи? Где безумные мечты? – спросила Сахарисса.
– Ну, я велел навести чистоту в холле.
Глаза Сахариссы сузились:
– Уборку в холле? Кто ты такой и куда ты дел Мокрица фон Липвига?
– Да нет же, я серьезно. Нужно навести порядок у себя, прежде чем наводить порядок в экономике, – сказал Мокриц и почувствовал, как его мысли соблазнительно включили вторую скорость. – Я планирую избавиться от всего лишнего. Например, у нас целое хранилище забито совершенно бесполезным металлом. От него придется избавляться.
Сахарисса нахмурилась:
– Ты имеешь в виду золото?
Откуда взялась эта мысль? Теперь нельзя отпираться, иначе она возьмет тебя за горло. Гни свою линию! К тому же приятно видеть ее удивление.
– Да, – сказал он.
– Ты, наверное, шутишь!
Блокнот тут же раскрылся, и у Мокрица развязался язык. Мокриц уже не мог его остановить. Было бы неплохо, если бы он сначала с ним советовался.
Заглушая здравый смысл, он сказал:
– Я абсолютно серьезно! Я порекомендую лорду Витинари продать все золото гномам. Нам оно ни к чему. Это товар, и ничего больше.
– Но что может быть ценнее золота?
– Практически все. Ты, например. Золото – вещь тяжелая. Твой вес в золоте даст совсем немного золота. Разве ты не стоишь большего?
К радости Мокрица, Сахарисса на мгновение смутилась.
– Что ж, в некотором смысле…
– В единственном смысле, который имеет значение, – сказал Мокриц решительно. – В мире полно вещей, которые дороже золота. Но мы роем землю в поисках этой дряни, чтобы спрятать его потом в другую яму. Где тут смысл? Мы что, сороки? Все дело в блеске? Святые небеса, да в картошке ценности больше, чем в золоте!
– Это вряд ли.
– Если ты окажешься на необитаемом острове, что ты предпочтешь, мешок картошки или мешок золота?
– Да, но Анк-Морпорк – не необитаемый остров.
– Следовательно, золото имеет ценность только потому, что мы между собой так решили, верно? Это иллюзия. Но ценность картошки всегда будет равна картошке, где бы мы ни были. Капля масла, щепотка соли, и ты будешь сыт, где бы ты ни был. Зарой золото в землю – и будешь вечно бояться воров. Зарой картофель – и в сезон урожая у тебя будут дивиденды под тысячу процентов.
– Надеюсь, ты не собираешься перевести нас на картофельный стандарт? – съязвила Сахарисса.
Мокриц улыбнулся:
– Нет, этого не будет. Но через несколько дней я начну раздавать деньги. Деньги не любят покоя, знаешь ли. Они любят гулять и заводить новых друзей.
Краешком сознания, пытавшегося поспевать за языком, Мокриц подумал: «Жалко, что я не записываю. Не уверен, что смогу все это запомнить». Но разговоры предыдущего дня наталкивались друг на друга у него в памяти и творили музыку. Мокриц не был уверен, что нашел все ноты, но он уже мог напеть мотив. Оставалось только послушать себя еще немного, чтобы понять, о чем он говорит.
– Говоря «раздавать», ты имеешь в виду…
– Дарить. Отдавать. Честно.
– Как? Зачем?
– Всему свое время!
– Ты смеешься надо мной, Мокриц!
«Нет, я впал в ступор, потому что услышал самого себя, – подумал Мокриц. – Я пока ничего не понимаю, это просто отдельные мысли. Это…»
– Это как с необитаемыми островами, – сказал он. – Наш город – совсем не остров.
– И все?
Мокриц потер лоб:
– Госпожа Резник, госпожа Резник… этим утром я проснулся с единственной мыслью: разобраться с бумажной волокитой на почте, и еще у нас никак не клеится со специальным выпуском специальной двадцатипятипенсовой капустной марки. Помнишь, та, которая прорастает, если ее посадить? Как мне было успеть разработать новый финансовый проект к послеобеденному чаю?
– Да, но…
– Дай мне времени хотя бы до завтрака.
Она это записала. Потом спрятала блокнот в сумку.
– Это обещает быть интересным, – сказала Сахарисса, и Мокриц подумал: «Не доверяй ей даже тогда, когда блокнот уже спрятан. У нее хорошая память».
– Откровенно говоря, я считаю, что это мой шанс сделать что-то важное и значительное для города, заменившего мне родной дом, – сказал Мокриц своим честным голосом.
– Это твой честный голос, – заметила Сахарисса.
– Потому что я говорю честно, – ответил он.
– Но раз уж ты сам затронул эту тему, Мокриц, что ты делал по жизни до того, как жители Анк-Морпорка встретили тебя с распростертыми карманами?
– Оставался в живых, – ответил Мокриц. – В Убервальде разрушалась старая империя. В порядке вещей было свергать правительство дважды еще до завтрака. Я работал где придется, чтобы заработать на жизнь. Ты, наверное, хотела сказать «объятиями», – добавил он.