– Вот и прекрасно. Я хочу предложить тебе…
– За мной следят, – признался Сычик. – Постоянно следят.
Ага. Это было лучше самоубийства красками, но ненамного.
– Ты… имеешь в виду, в тюрьме? – спросил Мокриц, чтобы не делать поспешных выводов.
– За мной везде следят! Один стоит прямо у тебя за спиной!
Мокриц запретил себе оборачиваться, потому что от этого недолго и до безумия. Впрочем, оно стояло прямо перед ним, здесь и сейчас.
– Мне жаль это слышать, Сычик. Поэтому…
Он задумался и решил: почему бы и нет? На нем же сработало.
– …поэтому я расскажу тебе об ангелах, – сказал Мокриц.
Поговаривали, что с появлением в городе Игорей грозы стали чаще идти. Гром утих, но дождь лил так, как будто у него вся ночь была впереди.
Вода плескалась вокруг ботинок Мокрица, который стоял перед невзрачным банковским черным ходом и пытался вспомнить стук цирюльников-костоправов.
Ах да. Это был старый мотивчик, звучавший так: «па-дам пам-пам рам-пам ПАМ!»
Проще говоря: «Постричь, обрить, брюхо вскрыть!»
Дверь открылась немедленно.
– Мой глубочайший извинений за отфутфтвий фкрипа, гофподин, но эти петли ни в какую…
– Просто помоги мне вот с этим, – перебил Мокриц, который проседал под весом двух тяжелых коробок. – Знакомься, это господин Дженкинс. Можешь организовать ему постель здесь, внизу? И ты совершенно случайно не мог бы поменять ему внешность?
– Больше, чем ты можешь фебе предфтавляйт, гофподин, – воодушевился Игорь.
– Я скорее имел в виду, собственно, постричь и обрить. Ты можешь это сделать?
Игорь посмотрел на Мокрица страдальчески.
– Техничефки, йа, кофтоправы могут проводийт и парикмахерфкие операции, вифочки там тронуть…
– Нет, нет, пожалуйста, оставь его височки в покое.
– Я имейт в виду, да, гофподин, я могу его подфтригайт, – со вздохом сказал Игорь.
– В висках у меня так часто стучит, – вставил Сычик.
– Хочешь, можем их заменяйт? – спросил Игорь, не утрачивая надежды найти что-то светлое в сложившейся ситуации.
– Какой изумительный свет! – воскликнул Сычик, пропуская это предложение мимо ушей. – Здесь светло как днем!
– Какое счастье, – сказал Мокриц. – А теперь ложись спать, Сычик. Не забывай, что я тебе сказал. Утром ты сделаешь эскиз первой настоящей однодолларовой банкноты, ты меня понимаешь?
Сычик кивнул, но мыслями он был уже где-то в другом месте.
– Мы же договорились да? – спросил Мокриц. – Ты нарисуешь банкноту такого качества, что никто другой не сможет ее воспроизвести? Я показывал тебе свои пробы. Я знаю, ты можешь намного лучше.
Он взволнованно смотрел на этого человечка. Мокриц увереннее сомневался, что Сычик не был сумасшедшим, но в то же время мир во многих своих проявлениях явно происходил для него где-то не здесь.
Сычик, разбиравший вещи в коробках, замер.
– Э… я не знаю, как это, – сказал он.
– В каком смысле? – не понял Мокриц.
– Я не умею придумывать. – Сычик уставился на кисточку, как будто ожидал, что она сейчас засвистит.
– Но ты же фальсификатор! Твои марки выглядят лучше наших!
– Ну, да. Но у меня нет твоего… я не знаю, с чего начать… то есть мне нужно от чего-то отталкиваться… то есть, когда оно есть, я могу…
«Времени сейчас, наверное, четыре часа, – подумал Мокриц. – Четыре часа! Ненавижу, когда четыре часа бывает дважды в день…»
Он выхватил лист бумаги из коробки Сычика и взял карандаш.
– Вот, – сказал он. – Начни с…
С чего?
– …с богатства, – ответил Мокриц себе вслух. – С богатства и стабильности – это лицо нашего банка. Побольше узорных завитков, их сложно подделать… Панорама, вид города… Точно! Анк-Морпорк, все на благо города! Голову Витинари, потому что этого все ждут, и жирную единицу, чтобы до всех дошло. Да, и герб, как же без герба. А внизу, – карандаш быстро чертил на бумаге, – пустое место для подписи председателя, то есть, извиняюсь, для лапы председателя. А на обороте… Короче, нам нужны мелкие детали, Сычик. Какой-нибудь бог придаст нам солидности. Из тех, что повеселее. Как, бишь, зовут того парня с трехзубой вилкой? В общем, кого-то вроде него. Тонкие линии, Сычик, вот что нам нужно. У-у-у, и корабль. Люблю корабли. Еще раз напомним, что это стоит доллар. Хм… да, и мистика лишней не бывает. Люди во все на свете поверят, если это покажется древним и загадочным. «Сравнится ли в зенице вдовьей блеск одной монеты со светом ослепительного солнца?»
– Что это значит?
– Без понятия, – ответил Мокриц. – Я это только что придумал.
Зарисовав все, он протянул бумагу Сычику.
– Что-то в этом духе, – сказал он. – Вперед. Хватит тебе этого для начала?
– Я попробую, – пообещал Сычик.
– Хорошо. Увидимся зав… позже. Игорь за тобой присмотрит.
Сычик уже смотрел в пространство. Мокриц отвел Игоря в сторону.
– Только постричь и побрить, ладно?
– Дело твое, гофподин. Правильно ли я полагайт, что гофподин не желайт перефекайтфя фо Фтражей?
– Совершенно верно.
– Найн проблем, гофподин. Офмелюфь предлагайт фменяйт ему имя.
– Хорошая мысль. Что у тебя на уме?
– Мне нравийтфя Клямф, гофподин, хорошая фамилия. А по чафти имени, Экзорбит – первое, что приходийт в голова.
– Правда? И откуда оно там взялось? Нет, не отвечай… Экзорбит Клямс…
Мокриц поразмыслил, но в такую ночь – к чему спорить? Особенно когда такая ночь уже такая рань.
– Решено. Экзорбит Клямс. Пусть он даже имя «Дженкинс» забудет, – добавил Мокриц с тем, что впоследствии оказалось серьезной недальновидностью.
Мокриц проскользнул наверх в свою спальню, и ему даже ни разу не пришлось прятаться в тени. На рассвете охрана всегда не в лучшей форме. Все закрыто на все замки. Кто сюда вломится?
Внизу среди сводчатых совокуплений художник, ранее известный как Сычик, разглядывал эскизы Мокрица и чувствовал, что мозг начинает оживать. В традиционном смысле слова он отнюдь не был сумасшедшим. По определенным меркам Сычик был абсолютно здоров. Когда он сталкивался с миром, слишком шумным, сложным и непостижимым, чтобы с ним справиться, он сужал этот мир до размера небольшого пузыря, где было место только для него и его палитры. Там было тихо и уютно. Шум оставался где-то далеко, и они не могли следить за ним.
– Господин Игорь, – позвал он.
Игорь отвлекся от ящика, в котором копался. В руках он держал нечто вроде металлического дуршлага.
– Чем могу бывайт полезный, гофподин?
– Можешь достать мне старые книги с изображениями богов, кораблей и, например, с видами города?
– Йа, гофподин. На Лоббифтфкой улице быть антикварная букинифтичефкая лавка. – Игорь отложил прибор в сторону, достал из-под стола старую кожаную суму и, немного поразмыслив, положил в нее молоток.
Даже в мире новоиспеченного господина Клямса было так поздно, что уже рано.
– О, я уверен, это может подождать до рассвета, – заверил он.
– Я вфегда ходийт по магазинам в ночь, гофподин, – успокоил его Игорь. – Когда хочу поторговайтфя.
Мокриц проснулся слишком рано и увидел перед собой Шалопая, который стоял у него на груди. У него в пасти громко пищала резиновая косточка. На Мокрица в результате натекло немало слюней.
За Шалопаем стояла Глэдис. За Глэдис – двое в черном.
– Его светлость согласился тебя принять, господин фон Липвиг, – весело сказал один.
Мокриц постарался утереть слюну с лацкана пиджака, но преуспел только в том, что начистил костюм.
– А я хочу его видеть?
Один из людей в черном улыбнулся:
– О-о-о да!
– После повешений у меня всегда разыгрывается аппетит, – сказал лорд Витинари, аккуратно поедая яйцо вкрутую. – Ты не находишь?
– Эм… меня вешали только один раз, – сказал Мокриц. – Не сказал бы, что много думал тогда о еде.
– Дело, должно быть, в утренней прохладе. – Витинари пропустил его слова мимо ушей. – Она пробуждает чувство голода.
Впервые за время их встречи он с озабоченным видом посмотрел на Мокрица.
– Что же это? Ты не ешь, господин фон Липвиг? Нужно поесть. Ты выглядишь измотанным. Надеюсь, ты не устаешь на работе?
Мокриц пришел к выводу, что где-то по дороге ко дворцу он ступил в другое измерение. Наверняка именно это и произошло. Другого объяснения он не видел.
– А кого повесили? – спросил он.
– Сычика Дженкинса, фальшивомарочника, – сказал Витинари, вновь принимаясь скрупулезно отделять белок от желтка. – Стукпостук, быть может, господину фон Липвигу больше по вкусу фрукты? Или это твое любимое варево из орехов и злаков, истязающее кишечник?
– Сию минуту, сэр.
Витинари подался вперед, как будто посвящая Мокрица в тайну.
– Повар вроде бы готовит копченую рыбу для стражников. Очень укрепляет силы. Ты и верно какой-то бледный. Тебе не кажется, что он какой-то бледный, Стукпостук?
– Болезненно бледный, сэр.
Как будто в ухо ему по каплям лили кислоту. Мокриц лихорадочно соображал, но не нашел ничего лучшего, как спросить:
– Много ли собралось зрителей?
– Не очень. Похоже, мероприятие не получило достаточного освещения в прессе, – сказал Витинари. – И преступление не включало ведра крови. Народ от такого в восторге. Зато Сычик Дженкинс присутствовал, о да. Он никому не перерезал горла, но выпускал кровь из города каплю за каплей.
Витинари отделил весь яичный белок и съел его, оставив нетронутым яркий желток.
«Что бы я сделал на месте Витинари, если бы узнал, что мою тюрьму вот-вот поднимут на смех? Ничто так не подрывает авторитета, как смех», – думал Мокриц. А главное, что бы сделал он, если бы был на своем месте, где он, собственно, и есть…
Повесил бы кого-нибудь другого – вот что. Выбрал бы в кутузке какого-то несчастного примерно сходных очертаний, который ожидал там своего пенькового фанданго, и предложил ему сделку. Повесить его все равно повесят, только под именем Сычика Дженкинса. Потом огласят, что подсадной был помилован, но скончался от несчастного случая или чего-то в этом роде, а его старушка мать и жена с детишками получат мешок монет и избегут небольшого позора.