Это был Криббинс! Это мог быть только Криббинс!
Одним мешком с песком за другим, память Мойста оглушала его. Зубы! Эти чертовы вставные зубы! Они были гордостью и радостью этого человека. Он вытащил их в качестве трофея изо рта старика, которого ограбил, пока бедняга лежал, умирая от страха! Он шутил, что у зубов есть собственный разум! И они плевались, и щелкали, и чмокали, и так плохо вставлялись, что однажды даже развернулись и укусили его за горло!
Он часто их вынимал и разговаривал с ними! И, аарх, они были такими старыми, запачканными, вырезанными из моржовых бивней, а пружина была такой сильной, что иногда откидывала верхнюю половину головы человека назад так, что можно было заглянуть ему в нос!!
Все вернулось, как некачественная устрица.
Он был просто Криббинсом. Никто не знал его первого имени. Мойст объединился с ним где-то десять лет назад, и одной зимой в Убервальде они провели одно дело со старым наследством. Он был намного старше Мойста, но у него была серьезная проблема личного характера, из-за которой от него тянуло безумием.
И он был кошмарен за работой. У профессионалов есть гордость. Должны быть люди, которых ты не грабишь, и вещи, которые не крадешь. И должен быть стиль. Если у вас нет стиля, вы никогда не взлетите.
У Криббинса не было стиля. Он не был жестоким, разве что если не было абсолютно никаких шансов на возмездие, но у этого человека была какая-то общая отчаянная вкрадчивая злоба, которая очень угнетала Мойста.
— Какая-то проблема, мистер Липовиг? — спросил Бент, сверля взглядом Криббинса.
— Что? О… Нет… — сказал Мойст. Это шантаж, подумал он. Та чертова картинка в газете. Но он ничего не может доказать, ни единого факта.
— Вы ошиблись, сэр, — обратился к нему Мойст. Он поглядел по сторонам. Очереди продвигались, и никто не обращал на них никакого внимания.
Криббинс склонил голову набок и посмотрел на Мойста заинтересованным взглядом.
— Ошибся, шэр? Может быть. Может, и ошибся. Дорожная жизнь, каждый день новые приятели, знаете — ну, нет, не знаете ведь, пошкольку вы не Альберт Шпэнглер. Хотя жабавно, потому што у вас его улыбка, сэр, трудно ижменить улыбку, а ваша улыбка, она как бы перед лицом, как будто бы вы иж-жа нее глядите чавк. Прямо как юный Альберт улыбалшя. Шветлая у него была голова, очень быстрый, очень быштрый парень, я научил его всему, что знал.
… И ушло на это около десяти минут, подумал Мойст, и год на то, чтобы кое-что из этого забыть. Это такие, как ты, создают преступникам дурную славу…
— Конешно, начинаешь думать, а может ли леопард шменить швою шкуру? Мог этот штарый жулик, которого я жнал штолько лет назад, бросить широкий и извилистый путь ради прямого и узкого? — он бросил взгляд на Мойста и поправился: — Упш! Нет, конечно, вы не могли, пошкольку никогда раньше меня не видели. Но я погорел в Псевдополисе, видите ли, был брошен в каталажку за злокозненное праздношатание — именно там я пришёл к Ому.
— Почему? Что он сделал? — это было глупо, но Мойст не мог устоять.
— Не усмехайтесь, сэр, не усмехайтесь, — торжественно сказал Криббинс. — Я теперь другой человек, другой человек. Моя обязанность в том, чтобы нести благую весть, шэр.
Тут со скоростью змеиного языка Криббинс вытащил из своей засаленной куртки помятую жестянку.
— Мои преступления тяготят меня, как раскаленные цепи, сэр, как цепи, но я — человек, рвущийся избавиться от ноши добрыми делами и раскаянием, последнее — самое важное. Мне много надо снять с груди, прежде чем смогу спать спокойно, сэр, — он погремел жестянкой. — Для детишек, сэр?
Наверное, вышло бы лучше, если бы я не видел, как ты раньше это проделываешь, подумал Мойст. Раскаивающийся вор — это, должно быть, одна из старейших уловок в книге. Он сказал:
— Ну, я рад это слышать, мистер Криббинс. Жаль, что я не ваш старый друг, которого вы ищете. Позвольте мне дать вам пару долларов… Для детишек.
Монеты звякнули о дно жестянки.
— Сердечно благодарю вас, мистер Спэнглер, — сказал Криббинс.
Мойст сверкнул быстрой улыбкой.
— Вообще-то я не мистер Спэнглер, мистер…
Я назвал его Криббинсом! Вот только что! Я назвал его Криббинсом! Он говорил мне свое имя? Он заметил? Он должен был заметить!
— …Прошу прощения, я имел в виду святой отец, — выдавил он, и обычный человек не заметил бы крошечной паузы и весьма ловкой замены. Но Криббинс не был обычным.
— Спасибо, мистер Липовиг, — сказал он, и Мойст слышал выделенное „мистер“ и взрывоподобное сардоническое „Липовиг“. Они значили „Попался!“
Криббинс подмигнул Мойсту и побрел через главный зал, потрясывая своей жестянкой, его зубы аккомпанировали ему смесью ужасных зубных шумов.
— Горе, трижды горе! сзсс тому, кто крадет ш помощью$7
— Я позову охрану, — твердо заявил Бент. — Мы не пускаем попрошаек в банк.
Мойст схватил его за руку.
— Нет, — быстро сказал он. — Только не когда здесь столько народу. Плохое обращение с представителем духовенства и все такое. Это будет нехорошо выглядеть. Думаю, он скоро уйдет.
Теперь он даст мне время тушиться от тревоги, подумал Мойст, пока Криббинс небрежно продвигался к выходу. Такая у него манера. Он растянет все. А потом будет требовать денег, снова и снова.
Ладно, но что Криббинс может доказать? А нужны ли доказательства? Если он начнет рассказывать об Альберте Спэнглере, все может плохо обернуться. Бросит ли его Ветинари на съедение волкам? Он может. Он наверняка так и сделает. Шляпу можно поставить на то, что он не стал бы начинать всю игру с перерождением без кучи запасных планов.
Ну, по крайней мере, у него было какое-то время. Криббинс не убивает быстро. Ему нравится смотреть, как люди извиваются.
— Вы в порядке? — голос Бента вернул Мойста в реальность.
— Что? О, все хорошо, — сказал он.
— Знаете, вам не следует поощрять здесь людей такого сорта.
Мойст встряхнулся.
— Вы правы насчет этого, мистер Бент. Пойдемте в Монетный Двор, хорошо?
— Да, сэр. Но я предупреждаю вас, мистер Липовиг, этих людей не покорить красивыми словами!
— Инспекторы… — проговорил мистер Теневой десять минут спустя, перекатывая слово во рту, как конфету.
— Мне нужны люди, которые ценят высокие традиции Монетного Двора, — сообщил Мойст, не добавив: как, например, делать монеты очень, очень медленно и забирать работу с собой домой.
— Инспекторы, — опять сказал мистер Теневой. За его спиной, Люди Отделов, держа в руках свои кепки, безотрывно смотрели на Мойста, как совы, кроме того времени, когда говорил мистер Теневой — тогда они смотрели на затылок этого человека.
Они все были в официальном отделе мистера Теневого, встроенном высоко в стене, как ласточкино гнездо. Каждый раз, когда кто-то двигался, отдел скрипел.
— И, конечно, кому-то из вас все равно надо будет связываться с надомниками, — продолжил Мойст. — Но в целом вашей работой будет следить за тем, чтобы люди мистера Спулса прибывали вовремя и вели себя как следует, а также поддерживать должную безопасность.
— Безопасность, — произнес мистер Теневой, будто бы пробуя на вкус это слово. Мойст увидел мерцание злобного огня в глазах Людей. Свет этот говорил: эти гаденыши захватят наш Монетный Двор, но им придется пройти через нас, чтобы выйти наружу. Хо-хо!
— И, конечно, можете оставить отделы, — сказал Мойст. — У меня есть и планы на памятные монеты и другие вещи, так что ваши умения не пропадут даром. Ну как, справедливо, сойдет?
Мистер Теневой посмотрел на своих товарищей, а потом опять на Мойста.
— Нам бы хотелось это обсудить, — попросил он.
Мойст кивнул ему и Бенту и первым спустился по скрипящей раскачивающейся лестнице на пол Монетного Двора, где уже складывались части нового печатного станка. Бент слегка вздрогнул, когда увидел их.
— Они это, знаете ли, не примут, — сказал он с неприкрытой надеждой в голосе. — Они делали здесь вещи неизменным способом сотни лет! И они искусные мастера!
— Как и люди, которые делали ножи из кремня, — отозвался Мойст. Честно говоря, он изумился сам себе. Должно быть, все дело в столкновении с Криббинсом. От этого мозги пустились в гонку.
— Слушайте, мне не нравится, когда навыки не используются, — сказал он, — но я дам им более высокую зарплату, и достойную работу, и пользование отделами. Они за сотню лет не получат такого предложения…
Кто-то спускался по шатающейся лестнице. Мойст распознал его как Юного Альфа, которому, что удивительно, удалось устроиться в Монетный Двор, будучи слишком молодым, чтобы бриться, но определенно достаточно взрослым, чтобы обзавестись прыщами.
— Э, Люди спрашивают, а значки будут? — спросил мальчик.
— Вообще-то, я подумывал об униформе, — сказал Мойст. — Серебреный нагрудник с городским гербом и легкая серебряная кольчуга, чтобы внушительно выглядеть, когда у нас посетители.
Мальчик вытащил из кармана бумажку и сверился с ней.
— А как насчет блокнотов с зажимами? — продолжил он.
— Несомненно, — ответил Мойст. — И еще свистки.
— И, э, насчет отделов это точно, так?
— Я человек слова, — заверил его Мойст.
— Вы человек многих слов, мистер Липовиг, — заметил Бент, когда мальчик полез обратно по качающимся ступеням, — но, боюсь, они приведут нас к краху. Банку нужны солидность, надежность… все, что представляет собой золото!
Мойст развернулся. День выдался не очень хороший. Ночь тоже выдалась не очень хорошая.
— Мистер Бент, если вам не нравится то, что я делаю, вы можете свободно оставить нас. Вы получите хорошие рекомендации и всю положенную вам плату!
Бент выглядел так, словно ему нанесли пощечину.
— Оставить банк? Оставить банк? Как я могу такое сделать? Как вы смеете?
Над ними распахнулась дверь. Они посмотрели вверх. Люди Отделов торжественной процессией спускались по ступеням.
— Теперь посмотрим, — прошипел Бент. — Это люди значительного достоинства. Им не нужно ваше безвкусное предложение, мистер… Инспектор манежа!