ть Иванова-Петрова не смей, даже ругать его не смей. Уйдет, завтра же уйдет на другой завод, где тоже рабочих не хватает. Так что ты тут прав. Вот ты еще о резиновых кольцах говорил… Кольца-то к нам с других заводов приходят, по кооперации. Кто тут виноват, что их на складе нет, этих колец? Снабженцы? Так что… — Гена не договорил, но Андрюхе и так было ясно: «так что дело сложное».
Оба с минуту молчали. «А вдруг они все в бригаде такие толковые, как этот Гена-солдатик?» — не без чувства неловкости думал Андрюха.
— Ну, а как бригада у нас? — спросил он у Гены, который потушил окурок и собрался уже уходить.
— Да неплохая вроде бригада… — больше Гена почему-то ничего не сказал. Видимо, не хотел. Только про Сеню-школьника сказал улыбнувшись: — Не ребенок, а одно расстройство...
Вскоре Андрюха и сам убедился, что Сеня — одно сплошное расстройство. Время подходило к обеду, и, помогая прибирать разбросанный там и тут инструмент, Сеня стал отвинчивать толстый резиновый шланг от сверлильной машинки. Вдруг шланг вырвался у него из рук и, как большая змея, начал скакать и извиваться между верстаками. Струя сжатого воздуха с пронзительным шипением била из шланга, сдирала с пола пыль, ошметки грязи, ветошь, стружку и тучами швыряла все это на верстаки, на чертежи, на сборщиков, на мастера.
Сеня же никак не мог поймать конец шланга: хвать, а он уже упрыгнул; хвать — а он уже в пяти шагах. «Школьник» бегал по участку, крутился, ловил, хватал, а шланг, отталкиваясь сжатым воздухом от пола, от деталей, от верстаков, увертывался как живой, прыгал, не давался.
«Что же он конец-то ловит? — подумал Андрюха. — Там же воздух хлещет как из реактивного сопла!» — И к шлангу.
Однако Андрюху опередил сварщик. Наступил тяжелым сапогом на шланг в том месте, где шланг был спокойнее; потом согнул змею руками и местом сгиба заткнул в первую попавшуюся щель. Тотчас же и успокоился конец шланга.
— Зачем его там-то ловишь? — сердито глянув на растерявшегося «школьника», сказал сварщик. — Подальше надо, тут хотя бы. Ну Сеня… не мой ты сын. Драл бы я тебя кажинный божий день, учил бы уму-разуму.
Слесари кто ругался, кто ворчал; Гена-солдатик, стряхивая с себя пыль, посмеивался, а здоровяк Пашка от смеха присел на верстак. Сеня же стоял посередине участка и только ресницами своими белесыми хлопал. Этакое розовенькое нежнолицее создание, с пушком на верхней губе и на щеках, с длинными, до плеч, волосами.
Мастер, прочищая глаза и отплевываясь, ворчал:
— Детский сад, оно и есть детский сад. Того и гляди аварию устроят.
«От такого и правда чего угодно жди», — подумал было Андрюха о Сене, как вдруг услышал конец фразы.
— …Награждают меня работничками! — сказал мастер и выразительно посмотрел сперва на Сеню, а потом на Андрюху.
Очень не понравился Андрюхе этот взгляд и это множественное число — «работничками». Вытащил же осколок, так чего еще!..
— Товарищ Скворцов, мы корреспонденты заводской многотиражки. Мы хотели бы задать вам ряд вопросов. В частности и такой: с чего начнете вы свою деятельность в качестве директора нашего завода?
— Я начну с того, что во главе всех участков, отделов и цехов поставлю людей, не только знающих свое дело, но и вежливых, тактичных в отношениях с подчиненными.
Глава шестаяПашка
Возвратившись из столовой, вся бригада собралась в уголке, отгороженном от цеха листами железа. Здесь, у стены, на стыке с соседним участком стоял небольшой столик, покрытый жестью, которая была отполирована игроками в домино до зеркальности. Имелась в закутке и кадка, врытая в землю; в кадке плавали разбухшие окурки сигарет и пожелтевшие мундштуки от папирос.
Расселись кто на чем: кто на скамейке, кто прямо на полу.
— Что в столовой-то не был? — спросил Гена-солдатик у Пашки.
Пашка (здоровенная щекастая физиономия, грязно-красный берет набекрень, чтобы рыжеватые кудри торчали облаком; блестящие, как хромовые, штаны и куртка) пожаловался, что жевать совершенно не может: язык распух.
Это сообщение развеселило бригаду:
— Почему язык-то, интересно?..
— Пил, поди, вчера?
— Ох, Пашка…
— С перепою не только язык опухнет…
— Был грех, — признался Пашка со вздохом. — Ходил вчера к знакомым. День рождения… — Пашка поморгал голубыми глазами , оживился: — Да-али шороху. Вместо закуски, братцы мои, я свой собственный язык изжева-ал!
Рассмеялся мастер, улыбнулся Гена-солдатик, чуть насмешливо глядел на Пашку громадный сварщик, которого все почему-то называли Багратионом; ухмылялся Мрачный Тип Панкратов; от души хохотал Сеня-школьник.
— Гадом буду, братцы, вместо соленого помидора изжевал, — заверил Пашка, хотя никто вроде бы и не сомневался в правдивости его рассказа.
Тут по железной лесенке, что прилепилась у самой стенки цеха, застучали каблучки, и Андрюха впервые увидел вблизи девушку-крановщицу. Он привык видеть ее под потолком, в кабине крана, а как она туда поднимается и как оттуда спускается, ни разу не видел. И вот, оказывается, по лестнице.
Тук-тук-тук, ближе, ближе красные туфельки, черные брюки, синий свитер, голубая косынка, светлые волосы, на вздернутом носике — крупные веснушки.
— Девушка, вы как с неба, как этот самый… ангел, — начал было Пашка.
Но она только скользнула рассеянным взглядом по бригаде и прошла мимо, легко лавируя между верстаками, между валявшимися на участке недособранными узлами.
Пашка оскорбленно хмыкнул: мол, подумаешь, краля, и стал рассказывать о своих успехах у женщин. И выходило, с его слов так, что ни одна женщина, будь хоть красавица из красавиц, не устоит перед Пашкой. Потому что видит он их, Пашка, насквозь и имеет к ним подход… Сеня-школьник восхищенно слушал, и было видно, что он завидует Пашке и старается запомнить подробности его похождений.
Сварщик, усмехаясь, поглядывал на рассказчика, на Сеню-школьника, разинувшего рот, а временами и на Андрюху. Взгляд у сварщика умный и как бы говорящий: «Ох, детки вы мои, детки, что-то из вас получится?» Сам сварщик квадратный, хромой, лицо в крупных оспинах, большеносое; глаза зеленые; на голове — черная шляпа под вид треуголки, не потому ли «Багратион»?
«Кличка это или имя такое?» — подумал Андрюха.
А крановщица между тем вернулась, и позади нее шагал пожилой рабочий в брезентовом фартуке; в руке он нес ящичек с набором инструмента.
— A-а, так у вас, девушка, что-то с краном, — догадался Пашка и поворошил рукой кудрявый рыжеватый чуб. — Может, вам помочь? Мы таким хорошеньким всегда готовы.
Она ноль внимания.
На лестницу и снова: тук-тук-тук.
— Девушка, ну почему вы такая? Ведь с вами же разговаривают! — Пашка легонько ухватил крановщицу за ногу повыше туфельки.
— Ну? — и последовал сердитый поворот головы и строгий взгляд сверху вниз.
— У вас такие ножки…
— Пусти, горластый, кому говорят!
«Горластый» — это она верно сказала. Когда на участке нужен кран, чтобы поднять и переместить какую-нибудь тяжелую деталь или узел, кран обычно зовет Пашка. Причем кричит так, что голос его перекрывает гул в цехе, все эти стуки, скрипы, визги, рокоты и скрежеты: «Кра-а-ан!!»
Слегка покачивая бедрами в обтягивающих брюках, крановщица поднялась уже высоко, и Пашка, перестав задирать голову и чувствуя, что как «знаток женских сердец» упал в глазах бригады, поспешил отвлечь внимание на другое. Помидор, братцы, это еще что-о! Вот он, Пашка, ездил однажды к родственникам в деревню… Свадьба там была…
— Просыпаюсь вот так же, да, — повествовал Пашка, — лежу на полу. Кости болят, шея и того больше. Ну, на полу, на досках — ясное дело. Пошарил вокруг себя и нащупал что-то мягкое. Вот хорошо-то, думаю, хоть под голову положу. Подтянул к себе, голову положил, удобно, мягко, тепло. Только стал засыпать — уползло. Опять подтянул, опять уползло. Что, думаю, за хреновина такая!.. И всю-то ноченьку, братцы мои, промаялся! Подползу сам — оно уползет, подтащу к себе — опять же уползает. А утром открываю глаза, гляжу — мать честная! Теленочек махонький, и я с ним в уголке за печкой!..
Сеня-школьник хохотал до слез.
— Заливаешь ты здорово, — заметил Гена-солдатик, — а что касается женщин…
— Спать тебе, Пашка, всю жизнь с маленькими телятками, — подхватил Багратион.
— А мы вот так же… — без всякой, однако, связи с предыдущим заговорил Панкратов. — Валили лес в Урмане. Друг у меня был, Вася… Набрели с ним как-то на пасеку… Старик один живет, борода белая. Мы с Васей — давай меду, дед. Он закуражился: колхозное, мол, не мое… От, хрыч, думаем, чего жмется! Обидно стало. Я уж пришить хотел папашу… — С этими слова Панкратов посмотрел в сторону Андрюхи, мол, учти, студент — со мной шутки плохи. — Вася не дал. Связать, говорит, лучше. Связали. И пошли гулять! Меду там было… Нажрались вот так! — Мрачный Тип чиркнул ладонью по горлу и замолчал.
И все молчали. Неловко как-то стало.
— Брюхо не болело потом? — серьезным тоном спросил сварщик.
— С чего? С меду-то? — не понял Мрачный Тип. И не без гордости возразил: — Не-е. У меня желудок в порядке. Гвозди переварит…
Сварщик хотел еще что-то сказать, но только крякнул, вытащил из кармана заводскую многотиражку, развернул, расправил ее своими большими руками и углубился в чтение.
— Что там новенького пишут, Багратион Петрович? — спросил Гена, заглядывая в газету.
— Да вот… про пьянчуг опять. Сколько ни продергивают их, а… — И Багратион негромко, но каким-то торжественным голосом начал читать стихи заводского сатирика:
Стыд и позор выпивохам из пятого цеха,
В доставке бутылок достигшим большого успеха;
Стена заводская, и та алкашам не преграда,
Наше презренье — достойная трутням награда...
Все потянулись смотреть карикатуру, на которой была изображена «транспортировка» преувеличенно большой винной бутылки через стену преувеличенно уродливыми, маленькими человечками с большими «пропитыми» носами.