Андрюха повертел в занемевших от напряжения, непослушных руках сверло, осмотрел его режущие кромки и остался доволен своей заточкой. Возвращался к своему рабочему месту, а вокруг стонало железо, визжало железо, стучало, грохотало железо, скрежетало, горело железо, гремело железо. Железо, железо, железо.
Когда время перевалило за полночь и когда всех сборщиков уже пошатывало от усталости, мастер велел очистить машину от хлама, прибрать участок.
Оттаскивая в сторону инструмент, негодные детали и куски листового железа с рваными после газорезки краями, Андрюха думал о том, что мастер, пожалуй, торопится с запуском, что не мешало бы еще раз пройтись по узлам, проверить, убедиться…
Кое-как очистили и машину и участок от хлама, под мост, между рельсами поставили деревянный ящик размерами с кузов трехтонки. Мастер кивнул рыжему электрику, стоящему возле пульта управления — можно! — электрик большим пальцем правой руки надавил на черную кнопку, крайнюю в ряду таких же черных пусковых кнопок.
Зацокали, защелкали контакты, дрогнул и плавно покатился, гудя колесами, тяжелый стальной мост. Он напоминал собой железнодорожную платформу, которая движется боком по широко расставленным рельсам. В конце пробега сработали конечные выключатели, на какую-то долю секунды мост застыл, будто споткнулся и деловито направился в обратный путь.
Мастер снова кивнул, и электрик надавил на вторую кнопку. И сразу же по мосту, по его узеньким рельсам, туда-сюда, словно неуклюжий ткацкий челнок, забегала тележка. Четко отщелкивали контакты конечных выключателей, заставляя тележку метаться вправо-влево по мосту.
Но вот к гулу двух моторов добавился третий: побежало, замелькало швом полотно малого конвейера, установленного на тележке. А минуту спустя на площадке, приподнятой над машиной в виде виадука, заскользило, потекло широкое полотно большого конвейера.
Обросшие, с бледными лицами сборщики стояли в сторонке, жадно курили и смотрели на свою машину, на громадину, которая наполнялась движением, гулом колес и моторов, щелчками контактов.
Андрюха попросил у Пашки папиросу и, нервно помяв ее в пальцах, закурил.
— Давай! — хриплым голосом крикнул мастер.
Электрик, облизнув губы и вдохнув побольше воздуха, всей ладонью надавил на самую большую кнопку. И тотчас же взревел громадный ребристый мотор, окрашенный в салатный цвет. Набирая обороты, он начал разгонять невидимый, заключенный в чугунную головку ротор — это строго сбалансированное колесо, на котором закреплена плица.
Геннадий, стоя вверху, на виадуке, запустил совковую лопату в железный бункер и сыпанул на конвейер первую порцию формовочной земли.
Черная горка этой волглой земли проплыла по ленте вдоль виадука и, задержанная косо поставленным лемехом, свалилась на ленту малого конвейера, который и донес землю до головки. Земля исчезла в головке, но через мгновение, захваченная и раскрученная ротором, вылетела из сопла головки в виде черной струи.
Геннадий кидал теперь землю не останавливаясь, и она вылетала из головки, как из брандспойта, с силой била в деревянный ящик, установленный под машиной, покрывала дно ящика равномерным плотным слоем.
Андрюха поеживался от томительно-радостного озноба. Сотни и сотни деталей и деталек: валы, втулки, кольца, подшипники, кронштейны, зубчатки, рычаги, фермы — все это собрано в единую махину, и вот… она в движении, она уже работает, из нее хлещет черная струя земли и утрамбовывается на дне широкого ящика.
Андрюха смотрел на машину, на разумную согласованность ее движений и гордился ее сложностью, ее назначением. Это вам не какая-нибудь там кофемолка, эта машина сама будет рождать машины!
Андрюха влюбленно смотрел на машину. Сколько клочков своей кожи оставил он на ее острых углах! Ведь он всю ее изъездил, вытер своими штанами; почти каждой ее части касались его руки; на нее катился пот с его лба. И вот она, лапушка, оживает, наполняется смыслом, полезностью…
Обороты ротора, скрытого в головке, все нарастали, нарастали, приближаясь к пределу; черная струя уже хлестала из головки с такой силой, что отдельные песчинки, задевая за края чугунного сопла, высекали искры. У Андрюхи при виде этого покалывало в кончиках пальцев.
Когда же предел — полторы тысячи оборотов в минуту — наступил, из сопла вместе с землей вылетело что-то, мелькнуло. Плица? Как пушечное ядро, грохнула чугунная плица в дно ящика, раскололась, брызги-осколки разлетелись в разные стороны. Один из них, обдав визгом и вихрем, пронесся у самой Андрюхиной головы и саданул в окно. Посыпалось стекло. И в следующий момент Андрюха увидел, как сначала тележку, потом мост, потом всю машину забило мелкой, все увеличивающейся дрожью.
«Дисбаланс!» — холодея подумал Андрюха.
Сейчас порвутся резьбовые соединения, расползутся сварные швы, изогнутся, искорежатся стальные фермы!..
Тележку, мост, виадук, всю машину — тряслокак в лихорадке; машина будто сошла с ума.
И все словно сошли с ума.
Окаменели.
Мастер стоял белый как стена.
У Андрюхи на затылке шевелились волосы.
— Выключа-а-ай! — заорал он во все горло и в два прыжка очутился возле остолбеневшего электрика.
Электрик очнулся, и они в четыре руки стали давить на красные стоп-кнопки.
Грохот начал стихать.
А когда в машине перестала дрожать последняя стальная ферма, когда наступила необычная, можно сказать, космическая тишина, когда пришло осознание того, что все остались живы, что и машина-то, в общем, не развалилась, ставь новую плицу и… вот тогда они переглянулись, и ими овладела нервная, изнуряющая веселость…
Не слушая друг друга, взахлеб принялись рассказывать один другому, как брызнули чугунные осколки, как зазвенело стекло, как затрясло машину, как Андрюха-практикант, будто тигра, бросился выключать...
И смеялись, смеялись, смеялись. Оттого, видно, что машину-то могло разнести в куски, что осколком-то могло и по голове… Очень даже просто могло. Но вот пронесло — все живы, у всех все цело. И бригада изнемогала от смеха… Сочно, заразительно хохотал мордастый Пашка, беззвучно вздрагивал плечами Шура Панкратов, басом грохотал Багратион; обливался слезами вконец ослабший Сеня.
Глядя на них, заржал и Андрюха.
— Прекратите!!! — страшным голосом вдруг крикнул мертвенно-бледный мастер.
А когда все умолкли, он жестким голосом спросил:
— Кто закреплял плицу на роторе?
Все молчали.
— Ты? — мастер впился глазами в распаренную физиономию Сени-школьника.
— Не я, честное слово, не я! — испуганно забормотал Сеня.
— Ты? — мастер повернулся к Шуре Панкратову.
— Пошел ты... — Панкратов махнул рукой и отвернулся с видом оскорбленного человека.
— Ты?
Пашка не успел ничего сказать, так как с виадука спустился Геннадий, о котором все забыли.
— Кажется, я закреплял плицу, — напряженно сказал Геннадий. — Затмение какое-то… Никаких подробностей не помню. Затянул или не затянул продольный винт…
Мастер с минуту ошеломленно глядел на Геннадия, потом плюнул и понуро поплелся к своей конторке.
Отмывая в душе лицо и руки горячей водой с мылом, Андрюха лихорадочно соображал: что же случилось? Почему сорвало плицу? Ошибка в расчетах? Геннадий не закрепил как следует? Трудно поверить в то и другое…
Прикидывал в уме, какой же величины должна быть сила, чтобы начисто срезать резьбу на болтах…
Думал о мастере — каково ему-то сейчас?..
Мастер сидел в своей конторке у столика, зажав голову в ладонях. Услышав скрип железной двери, оглянулся, с минуту смотрел на Андрюху, как бы не видя его, потом произнес:
— A-а, это ты…
Андрюха присел к столу.
— Ну что… студент, — думая о чем-то своем, рассеянно спросил мастер. — Из-за чего, полагаешь, сорвало плицу?
— Из-за чего… Трудно сейчас сказать определенно. Скорее всего, не закрепил Геннадий, не заклинил, вот и…
— Конструкторы, считаешь, ни при чем?
— А мы сейчас прикинем… — Андрюха взял валявшуюся на столике бумажку и карандаш, набросал схему крепления плицы, нарисовал векторы сил. — Дайте-ка линейку…
Мастер достал из нагрудного кармана пиджака небольшую логарифмическую линейку и протянул Андрюхе.
— Вот смотрите… центробежную силу подсчитаем по этой формуле. Площадь среза резьбы — тоже определим. Отсюда найдем напряжение среза… И если оно получится больше «сигма критического на срез», все станет намного яснее. Согласны?
— Ну, положим…
Прикинули, заглянули в «Справочник механика», в таблицы.
— Все верно… — произнес мастер. — Я тоже теперь припоминаю — он возился с плицей… Герой, ударник.
— Ну, это вы напрасно, Григорий Иванович, — негромко, но твердо возразил Андрюха. — Геннадий-то как раз меньше всего виноват. Он устал, Гена, измотался. Мне даже кажется — не исключено, что и вздремнул. А потом, может быть, его позвали… Он и забыл. Говорит же: затмение какое-то, подробностей не помнит. Помнит только, что закреплял. Закреплял, да не до конца… Все измотались, с каждым могло случиться. Тут не «кто» виноват, а, скорее, «что» виновато — вот о чем надо думать…
С минуту оба молчали.
— Слушай, студент, — заговорил мастер осипшим и усталым голосом. — Как тебя, кстати, зовут?.. Я все «студент» да «студент»…
— Андреем. Андрей Скворцов.
— Пойдем-ка мы, Андрей, по домам. Гори оно синим огнем! — И мастер грузно, как пьяный, поднялся с табуретки. — Завтра закажем в литейке новую плицу.
Возвращаясь к себе в общежитие, Андрюха шагал по пустынным призрачным улицам, шагал тяжело, будто не ноги переставлял, а тумбы.
«Вот задача, — думал Андрюха, — вот дело, которому можно посвятить свою жизнь!.. Вступить со штурмовщиной в схватку, с этим чудовищем, с этой… чумой, и сокрушить ее — это, пожалуй, не меньше, чем подвиг…»
Андрюха шел...
А Земля, совершая свой путь, мягко покачнулась на гравитационных рессорах; великая Равнина от Ледовитого океана до снежных пиков Алтая была залита лунным светом. Спала, поблескивая, величавая Обь, спал миллионный город, раскинувшись по берегам ее, головой к Алтаю, ногами к Васюганским урманам. Легкой дюралевой стрелой плыл над великой Равниной трансконтинентальный лайнер Токио — Лондон. Изящные японцы спали в удобных креслах. А те, что бодрствовали, оцепенело молчали, пораженные видом громадных пространств в белом лунном мерцании...