«Да прижми его к себе, шепни что-нибудь!..»
«Дай ему конфетку, что ли. Или пустышку, на худой конец».
«Да поцелуй его, погладь, приласкай — что же ты сидишь как истукан!..»
Ребенок уже закатывался, переходил на визг, резавший по душе. И женщина была почти в отчаянии; казалось, вот-вот с нею случится удар, еще минута, и она упадет в обморок...
Тогда шагнул к ней пожилой мужичок в пальтишке, в сапогах и старой шапке, заглянул ребенку в лицо, вытянул толстые губы и пропел хрипловато: «Тю-тю-тю! — Улыбнулся широко и повторил: — Тю-тю-тю!..»
Троллейбус одобрительно, с надеждой смотрел на добродушного мужичка. Ребенок некоторое время еще тянул одну и ту же ноту, однако уже с интересом разглядывал веселые морщины на физиономии дедули. А тот достал из кармана конфету в цветастой обертке, обдул ее и вложил в руку малыша. Потом почмокал губами и дурашливо надавил себе на нос. Мальчишка подумал с минуту и потянулся пальцем, чтобы сделать то же самое. Дедуля сказал: «Ам!» — и попытался поймать ручонку ртом. Лицо малыша разгладилось совсем, он был готов смеяться.
Троллейбус с облегчением вздохнул — наконец-то! Старичок же, прозевав свою остановку, беспечно махнул рукой и поехал до следующей. Пассажиры переглядывались, улыбались: славный какой!..
Улыбнулась и мать ребенка. Криво улыбнулась, неумело, будто так давно не улыбалась, что и забыла, как это делается. Злой теперь она не выглядела, скорее — усталой.
Что-то у нее в жизни, видать, неладно, что-то не так, ненормально…
Мелодия
Издали дубы показались мне сиреневыми. «Отчего бы это? — думал я, направляясь в пустынный осенний парк. — Ведь листья на дубах сейчас пожухлые, ржавые...» И только подойдя ближе, понял: да ведь это застрял в кронах дубов еще с ночи туман, оттого и получился сиреневый тон.
Сыро в парке, тихо. В траву, еще зеленую, нападали с деревьев листья, испестрили поляны. С желтых берез листья падают скромные, классически правильной формы, с тополей — большие, бледно-желтые, с глянцем. У ольхи они бледно-зеленые, с четкими прожилками. А вот каштаны кажутся раскаленными, от них так и пышет тысячеградусной желтизной. Под ветлой же будто кто кильку просыпал — целую тонну кильки! Столько в траве под деревом узких серебристых листочков, похожих на мелкую рыбешку.
Но самые нарядные все ж таки клены. Их большие, остро распластанные листья выделяются и яркой зеленью, и желтизной, и коричневые они, и вдруг — красные, вдруг — багряные. Широкий лист, сорвавшись с ветки, неловко, бочком проталкивается сквозь листву-братву, падает вниз и оставляет на черной земле красную, как рана, звезду.
А какую пеструю бурю вызвал внезапно подувший ветер! Все вокруг зашуршало, замелькало, защелкали капли росы, пошел шум, шелест, шорох — даже мурашки побежали по спине.
И снова тишина, и вновь лишь медленно падают листья. И если попытаться сердцем понять эту медленность, грусть их падения, то непременно услышишь... Постой неподвижно и долго один, последи за падением листьев и обязательно услышишь...
Доверчивость
Как бы вы себя почувствовали, если бы на вас в лесу налетел скворец и стал клевать?
Невероятно?
А между тем все именно так и было.
Мы с товарищем, оставив свои семьи готовить на костре ужин, пошли от палаток в лес, чтобы насобирать валежника. Отошли от берега речки шагов тридцать, как вдруг сверху, с сосны, на нас налетел скворец, покружил вокруг нас, опустился на землю и принялся клевать в ноги. А ноги у нас были голые: мы только что искупались, и натягивать на мокрые ноги носки не хотелось.
Мы оторопело остановились — что такое? А скворец прыгал, перелетал от товарища ко мне и клевал, клевал. Когда его твердый острый клюв касался кожи, было скорее щекотно, чем больно.
— Да что это с ним, господи? — пробормотал товарищ.
И тут меня осенило. Да ведь он склевывает с наших ног комаров!.. Ну, конечно, комаров! Он еще молоденький, совсем молоденький, желтизна вон не сошла с клюва, оперенье не сизо-черное, как у взрослых скворцов, а буроватое. Догонять да ловить комаров и мошек на лету ему еще, видимо, трудно, вот он и усмотрел с сосны, что на нас полно сидячих комаров, что мы, облепленные комарами, представляем собою настоящую кормушку...
Я присел перед ним, протянул руку, на нее тотчас же опустилось несколько комаров. Скворчонок вроде и боялся меня, испуг был у него в черненьких бусинках-глазках, но голод брал свое. И вот он уже клюет меня в руку, он уселся ко мне на запястье. Потом взлетел на плечо, клюнул в шею, в ухо...
Мы «привели» его с собою к палаткам, мы попробовали насыпать перед ним хлебных крошек, лапши, риса — ничего он не хотел, он клевал нас в ноги, в руки, в плечи и даже в лицо. Дети были в совершенном восторге, они готовы были раздеться догола, терпеть на своей коже кровососов — лишь бы скворушка осчастливил их, пощекотал своим остреньким клювом. И когда он это делал, визжали от восторга.
Скворчонок кормился возле нас два дня, пока мы отдыхали. Он сделался как бы домашним, ручным, «нашим скворушкой».
А когда пришла пора собираться домой, когда лодка отошла от берега, он сидел на ветке сосны и жалобно кричал, как бы звал нас.
И сжималось от жалости сердце — что-то с ним будет? Такой он доверчивый…
Веселая казнь
Вооружившись большими острыми ножами, которые раздал колхозный бригадир, мы растянулись в цепь поперек поля. Конца этому полю не видно, и все оно бело-зеленое от капусты.
На жилистых капустных листьях поблескивают крупные капли — от росы ли, от дождя ли. В одной такой капле я увидел божью коровку. Достал ее, она была без признаков жизни: лапки поджаты к черному плоскому брюшку, оранжевые надкрылья с черными точечками плотно сомкнуты. Покачал в ладонях, подышал на нее, но так и не пошевелилась: может, застыла, а может, впала в спячку...
Однако раздумывать да сокрушаться по поводу какой-то там букашки не время, надо работать, надо рубить. Синоптики обещали похолодание. «Померзнет капуста, ядрена-зелена...» — озабоченно ворчит бригадир. И показывает — как надо. Левая рука обламывает листья, они трещат и ложатся на черную землю, как лепестки большущего цветка. Шейка-кочерыжка остается голой, а на ней — кочан, бело-зеленый шар, чуть сплюснутый, пузатый вширь. Теперь лишь взять, пригнуть его и — ах! — ножом по кочерыжке. Раздается треск, и кочан, как удалая разбойничья башка, летит в канаву.
Нам все понятно, за дело, братцы. Нам подавай тугие кочаны, тяжелые. Пустые здесь не ставятся ни в грош, они — как тунеядцы: жизнь прожита, а головы не нажито. Только много-много зеленых кудрей, пользы от которых никакой. Ну разве что кроликам...
И вот мы разошлись, разошлись. Ножи сверкают, влажные от сока, ребята рубят, рубят, румяные от утра, от свежего воздуха, от того, что им, студентам-электронщикам, — и на тебе! — заготовлять капусту. Простейшее вообще-то дело, но важное и нужное спокон веку.
Теперь уже по всему полю треск листьев, взмахи рук с ножами, хруст кочерыжек; кочаны летят тяжелые, тугие, бьются друг о друга, в канаве куча целая, машину, бригадир, давай!
И вот уже, натужно воя, первая машина выбирается к дороге, и, кажется, в суставах у машины скрип какой-то ревматический... а это в кузове скрипит капуста, один кочан скрежещет о другой.
Везут ее прямо в город. От машин, груженных капустой, всегда, помнится, напахивает холодом, ядреным холодом. Вот он скует скоро землю, сделает мир звонким и здоровым, все станет чище, тверже и прозрачное. В носу защиплет от морозного настоя, как от крепкого хлебного кваса, а внутри что-то замрет в предчувствии лыжни, коньков и румяных щек...
А пока на огромном поле свершается веселая казнь, и куда ни глянь — сверкание ножей, белые тяжелые отлетают кочаны; здесь и смех, и песни, и сброшенные вгорячах куртки, и проворные движения молодых здоровых тел.
А там, в городе, наверное, хозяйки спешат в очередь за нашей капустой. И казнь продолжается в квартирах... Ножом кромсается кочан на части, сечка измельчает эти части в капустную лапшу; руки с прилипшими к ним белыми крошками ссыпают капусту в кадку, добавляют соли, добавляют пряностей, а сверху — крышка, а на крышку — гирю двухпудовую или булыжник поувесистее. Чтобы — сок, чтобы капало с капустного пласта, чтобы под зубами хруст стоял, чтобы гости хвалили хозяйкин засол, ее капусту — самую веселую и громкую закуску!..