— Ага, — говорю. — Погода херовая.
Сам думаю о директоре британской фирмы и его недоразвитом дружке в спортивном костюме. Какой же я дурак, что сразу от них не ушёл. Зачем мне было идти на базар с этими пьянчугами?
— Я когда с работы шла, — говорит мне баба, — два раза упала. Она глупо хихикнула. У неё в глазах искорки. Я заметил. Один кореш рассказывал, что если у бабы в глазах искорки, значит, у нее давно мужика не было. Я-то в этих делах мало что понимаю.
— Не сильно ударились? — спрашиваю. Груди у неё большие так и выпирают из-под блузки. Как дыни, бляха. У меня под столом багет встал. И я подумал, что мог бы потрахаться с такой уродиной. Всё равно никто не даёт. Терять нечего.
— А кем вы работаете? — спрашиваю. Она улыбается.
— Я преподаю английский язык в гимназии восточных языков. Знаете, где эта гимназия? — спрашивает.
— Нет.
— Это где кинотеатр «Экран» находится. Там за ним гимназия напротив больницы.
Я на груди её смотрю, а не в лицо. Наверное, она думает, что я болван. Тем более бедно одетый болван.
— Там я преподаю в старших классах. А вы где работаете? Меня зовут Аня.
— А меня Валера, — вру я. Зачем ей знать моё настоящее имя.
— Очень приятно. Так где вы работаете?
Подходит буфетчица и говорит, что просто так сидеть можно и на улице. Нужно что-то заказывать. Я заказываю еще кофе, а скотобаза еще сосисок.
— Так где вы работаете? — не уймётся никак.
— Я работаю в одной британской фирме. Эта фирма занимается разными электротоварами. Я помощник директора. Вот как раз везу новый чайник на экспертизу.
Достаю чайник из-под стола и показываю ей.
— Ого, помощник директора! — говорит и жуёт свои проклятые сосиски. Прогорклый маргарин у неё по подбородку течёт. Дело в том, что мать моя уехала в деревню на неделю. Там её брат умер. Молодой был. 55 лет. Спился от бурячихи, и сердце отказало. Я хотел с ней поехать. Но она запретила. Сказала: «Тебе нужно в швейное ходить. Некогда тебе ездить. Уже пора что-то думать. Ты же взрослый». Не особо я и хотел ехать. Так, из приличия спросил. Больно интересно мне на похороны смотреть. Где все плачут, и покойник в гробу лежит.
— Аня, — говорю ей, — у вас очень необычное лицо.
— Красивое? — спрашивает.
— Очень, — говорю. По части комплиментов я ничего не соображаю.
— Я, — говорю, — вас еще в очереди заметил с подносом и сразу подумал: вот если бы эта девушка за столик ко мне села.
Она глупо улыбается и краснеет. Потом мы разговорились. В основном она говорит: рассказывает мне про учеников, и как она за каждым учеником смотрит. И подход у неё к каждому индивидуальный.
— …а то заканчивают школу, одиннадцать лет учат английский и два слова связать не могут.
— А вам на фирму не нужны переводчики? — спрашивает.
Вечно эти переводчики нигде нормально устроиться не могут. Бегают за работой как нищие за поездом.
— Не знаю. Нужно у директора спросить.
— Ой, спросите, пожалуйста.
— Обязательно спрошу.
Говорю ей, что знаю один очень уютный и хороший ресторанчик. И не хотела бы она со мной там сегодня вечером поужинать? Она заулыбалась. Страшная такая. Особенно родинка на верхней губе у неё большая. Говорит:
— С удовольствием!
Про ресторанчик я, конечно, наврал. Нет никакого ресторанчика. Денег нет на ресторанчик.
Вышел из дому и купил пакетного вина самого дешёвого. На еду денег не хватило. На пачку сигарет хватило. Пошёл на кухню. Там под раковиной соседи-пьяницы стеклянные бутылки пустые складируют. Я взял одну и перелил туда вино из пакета.
Думаю: «Вино в стеклянной бутылке выглядит солидно. А из пакетов только бомжи пьют». Убрался в комнате. Портрет мамаши спрятал. Пускай увидит мою бедную комнату. Пускай знает, что я бедный. «Если что-то не нравится, так и иди на хрен», — думаю.
А чайник в кафетерии я под столом забыл. Баран. Договорились с ней на восемь встретиться. Стою, жду её, весь от холода дрожу и в дырявых ботинках пальцы поджимаю.
Она приехала на машине в полдевятого.
— Извини, что опоздала, — говорит.
Сама принарядилась. Накрасилась. И шапку напялила норковую. Стоит как бочка огромная. Руки из шубы торчат.
— А кто это на машине? — спрашиваю. Беру её под руку и веду.
— Это мой брат. Он таксистом работает. Лёшенька. Я его так люблю!
Веду её в армянскую шашлычную. Она закрыта, замок висит. Она только летом работает. Делаю вид, что расстроился. Она смотрит на меня непонимающе. Глазами моргает и бородавку на верхней губе языком облизывает.
Улицу всю снегом замело. Ни людей, ни машин. Фонари еле светят. Холодрыга сумасшедшая.
— Очень жаль, — говорю ей. Она меня под руку держит, крепко вцепилась. Я чувствую её левую сиську локтём. Такая твёрдая и большая.
— Очень жаль. Когда это его закрыли? «Огни Еревана» — мой любимый ресторан…
— Так что же мы будем делать? — спрашивает и лицом ко мне тулится. Поцеловать хочет. Я целую её в губы, и она пропихивает мне в рот свой жирный горячий язык.
— Ничего страшного, я тут недалеко живу. Можем пойти ко мне.
— Ну, я не знаю, — говорит и глаза мне коровьи свои строит.
— Пошли.
В коридоре коммуналки, слава Богу, никого не было. Соседи наши, черти-алкоголики, пьют семьями и детям своим наливают. Стыдно в дом кого-то привести. Бывает, что в коридоре блевотина на полу. Или кто-то дерется. Ругается. Или спит пьяный. Мы зашли в комнату, я включил телевизор и достал бутылку вина.
— У тебя здесь уютно, — говорит и по сторонам смотрит. Сиськи у неё, как два арбуза. Высокие.
Сели с ней на кровать, пьём вино. Она мне про брата Алёшеньку своего рассказывает, мол, какой он молодец, трудяга, днём работает в автомастерской механиком, а ночью ездит грачевать на такси. И про работу свою рассказывает, и про папашу рассказывает, что он живёт где-то в деревне, и каждую неделю брат Алёшенька к нему ездит за молочком и сметанкой. И творог привозит. И вообще рассказывает, какая у неё семья ладная. Пьёт вино. Жирное чудовище. Ногами на кровати дрыгает. Я ей подливаю, внимательно слушаю и стараюсь за талию обнять. Трогаю её за грудь, так ненавязчиво. А она всё рассказывает и рассказывает. Потом говорит:
— Покажи мне что-нибудь интересное?
Я думаю, может член ей сразу показать. А если она не это имела в виду?
Залез в тумбочку под телевизором и достал наш семейный фотоальбом. Показываю ей фотографии и под блузку рукой залез.
Фотография. Я на утреннике в детском садике в костюме медвежонка. Глаза грустные.
Фотография. Я ем манную кашу большой ложкой. Подбородок у меня в манной каше.
Фотография. Я младенец, лежу голый на большой кровати. Фотография. Отец с мамашей. Зимой возле ёлок. Еще молодые. Он — солидный, в пальто и меховой шапке. Она — в шубе. Фотография. Я первого сентября с цветами. Другие дети. Учителя.
Фотография. Батя купил малиновую «девятку». Протирает лобовое стекло. На дворе осень, листва пожухлая. На заднем плане — клён и деревянный забор.
Фотография. Мать стоит в чёрном платке над гробом. В гробу лежит её мёртвый отец. Вокруг гроба люди собрались. Все плачут. Небо — серое.
Убрав альбом с колен, я снял с неё блузку. Живот жирный и растяжки фиолетовые. А сиськи такие, что одну и двумя ладонями не возьмёшь. Снял ей лифчик и сиськи целую. В соски розовые. Взял сосок в рот и сосу его. Она стонет, дура, говорит:
— Не надо, пожалуйста. Не надо…
Я руку ей между ног засунул и щупаю, что там. Не могу понять, что там. Расстегнул ширинку…
— Не надо, пожалуйста, — говорит и выдирается. Надела лифчик. Потом блузку. Смотрит на меня перепуганными глазами.
— Нет, я так не могу, — говорит. — Я не такая. Я думала, ты хороший парень, а ты такой, как все…
Я штаны застегнул и не могу понять, чего это она завелась. Стоит посреди комнаты такая жирная и уродливая. Еще и перебирает.
— Какой такой?
— Тебе только одно от меня надо? — спрашивает.
— Нет, — говорю. — Я люблю тебя.
— Врёшь ты всё. И про ресторан ты мне наврал. И про чайник. Она берёт шубу с кровати и начинает застёгиваться.
— И про работу ты мне тоже наврал? — спрашивает.
— Ничего я не наврал, — говорю и злиться начинаю. Вино в голову ударило. — Оставайся.
— Нет, я пойду.
Только она дверь хотела открыть, я её за шкирки схватил и на кровать. Она вскрикнула и плакать начала.
— Нет, — говорит. — Пожалуйста.
— Раздевайся, сука недоразвитая, — я спустил штаны и налетел на неё сверху. Надавал ей пощёчин по лицу, потом разорвал блузку её и юбку стянул. Она отбивается. Брыкается. Но как-то нехотя.
Через час я позволил ей уйти. Она ушла молча. С размазанной косметикой на лице. «Вот он — мой первый раз», — думаю. Можно ли это считать изнасилованием, могут ли меня за это посадить? Пришла сама ко мне, села на кровать, разрешила за грудь трогать… чего же она хотела, дура? Чего ожидала?! Выпиваю пару стаканов вина и выкуриваю сигарету.
Зазвонит телефон.
— Алё, — говорю.
— Это ты, сука?!
— Кто это? — спрашиваю.
— Это я, Анин брат — Алёша.
— И чего тебе надо, Алёшин брат? — спрашиваю, а сам от смеха лопаюсь.
— Да не Алёшин брат я, а Анин, — кричит. На заднем фоне слышно, как эта дура жирная плачет.
— Я тебе все зубы повыбиваю! — говорит.
— Кто это? — спрашиваю и смеюсь в трубку. Вино мне крепко вставило.
— Это я — Лёха. Я тебе так зубы повыбиваю… — он захлёбывается от злости. — Так пидору зубы повыбиваю…
— Ну, тогда приезжай, — говорю и кладу трубку. Закуриваю новую сигарету.
Из окна у меня вид на мусорники. Там коты лазят и вороньё. Никакой романтики. В коридоре кто-то начинает ссориться. Потом там затевают драку.
У таких людей, как я, в жизни выбор невелик.
Однажды мы пошли с тётей в церковь. Она сказала мне:
— Не крути руку, чёрт, я отведу тебя к батюшке, чтоб он из тебя всех бесов выгнал, чёрт.