— Я хочу сам его похоронить, — сказал Мирван Илиясу. — Ты не против, если я побуду еще немного с телом, помолюсь в одиночестве? Старейшина был мне как отец…
— Никто не бывает одинок, да прибудет со всеми Набита, благостный и благословенный… — ответил Илияс. Он уже с утра нажевался ката. Его лицо — словно маска. Никаких эмоций. Глаза затуманены. Движения неуклюжи. «Он скоро умрёт», — подумал Мирван.
Мирван сидел над трупом старейшины и читал про себя молитву, закрыв глаза. Караван тронется через два часа. Пророк пишет в своей палатке Книгу Набиги. Он подавлен из-за смерти верблюда, и никто не решается его беспокоить.
Мирван погладил длинную бороду старика. Потом провёл кончиками пальцев по его лицу. Он лёг на старика животом, приподнял рукой бороду и вгрызся в сочную мякоть горла под бородой старика. Плоть старика показалась ему очень вкусной. Вкуснее кебаба и долмы[15]. Вкуснее всяких там фаляфилей. Он вгрызался и сосал кровь. Вчера Набига благословил его. После обеда Илияс вдруг заорал как сумасшедший. Крик быстро стряхнул сонливость с путников.
— Аль-May! Аль-Мау![16] — заорал Илияс. Все оглянулись по сторонам. Понятно, что воды здесь нет и быть не могло. Конечно, если Набига не возжелал так.
— Какая вода, аху маниюке! — зашипел на него пророк. У пророка целый день плохое настроение — у него закончились лепешки и виноград. Его пересадили на хромого неудобного верблюда. Седло натёрло ему задницу. Без паланкина, без веера — он превратился почти что в обычного смертного.
Илияс сорвался с места и побежал к невидимой воде. Один раз он обернулся и прокричал:
— Дураки! Быстрее! Там город, женщины и вода! Всё бесплатно! Всем хватит.
Караван медленно тронулся.
Вскоре Илияс стал маленькой точкой, бегущей на встречу со смертью. Его довёл кат.
Через два часа Кулейба, идущий впереди — самый храбрый и сильный воин племени, остановил караван.
— Видите? — спросил он и указал рукой на горизонт.
На горизонте маячили десять всадников на лошадях.
— Это пираты, — сказал Кулейба. — Готовься к бою!
Всадники погнали лошадей галопом. Они были вооружены копьями, мечами и луками. Паломники сбились в одну кучу возле верблюда, несущего оружие. Они нервно разбирали мечи и копья. Мечи выпадали из трясущихся рук на песок. Некоторые паломники побежали прочь. Посыпались стрелы. Одна стрела угодила о великому пророку Або Зиндику прямо в левый глаз. Он упал с верблюда вместе с саблей. Кулейба бросил копьё, и оно снесло всадника с седла. Затем он стремительно побежал на пиратов и в прыжке отрезал саблей голову лучнику. Он бился со всеми всадниками одновременно. Никто из каравана не решался помочь ему. Мирван держал свой меч наготове и молился Набиге, чтоб его не пришлось использовать.
Наконец Кулейба рухнул в песок, вокруг его тела начала растекаться кровь. В живых остались еще четыре всадника. Они приближались к каравану. Мирван забрал еще один меч у мёртвого пророка и, размахивая двумя мячами, кинулся на всадников. Лошадь встала на дыбы, сбросив всадника с копьём, и ударила Мирвану по лбу копытом. Он упал и потерял сознание.
Очнулся он поздним вечером. Он лежал возле мёртвого пирата. В животе у пирата торчала сабля. Все паломники были убиты. Нехитрый скудный скарб растащен. Властелин Набига валялся на песке. Его лицо было выпачкано в чьей-то крови. В груди у Мирвана больно защемило от того, как эти неверные обошлись с Богом.
— Мирван! — позвал его знакомый голос. Он обернулся и увидел Кулейба. Кулейба, прихрамывая, медленно шёл к нему. Он истекал кровью.
— Я замотаю тебя, — сказал ему Мирван. Разодрав галлябию[17] пророка, он начал перематывать рану Кулейбы.
— Ну у тебя и шишак! — ухмыльнувшись, сказал Кулейба.
— Это лошадь… копытом.
— Вот мы и остались вдвоём, садики… Нужно поспешить, и к ночи мы дойдём до Сейф Сахра… Ты не помнишь, во сколько они закрывают ворота?
— Нет.
Мирван и Кулейба еще долго шли по пустыне, по очереди неся Набигу. Они хотели есть и пить. Они хотели лечь прямо здесь на песок и заснуть. Но благодаря тому что они подбадривали друг друга, рассказывали былины и анекдоты, к поздней ночи на горизонте замаячил Сейф Сахра.
— У тебя еще кровь идёт, — сказал Мирван.
— Нужно в городе найти наттаса…[18]
В городе они встретили много паломников. Тут были почти все — огнепоклонники, свидетели Священной Коровы, секта Скарабея, слепцы, поклоняющиеся и смотрящие на солнце, пьяные сакакиры — поклонники вина. В городе не было еды. Только вода. И то дурно пахнущая и грязная. Мирван и Кулейба разбили палатку возле сакакиров. В центре палатки поставили Набигу. Сакакиры весело пели песни, танцевали и смеялись. Кулейба прилёг и зажал рану на груди правой рукой.
— Пойду поищу наттаса, — сказал Мирван и вышел из палаточного городка. На площади Сейф Сахра никого не было. Там сидел больной старик и бредил.
Мирван спросил у него:
— Где здесь можно найти наттаса?
— Что? — спросил старик.
— Где здесь наттас… мой друг тяжело ранен. Мы — поклонники Набиги.
— Год назад я был богатым маликом в Ираке, — сказал старик. — Дворцы, женщины, молоденькие девочки, красивые гулямы[19], поэты слагали о моих подвигах и богатстве касыды…
Больше Мирван никого не видел. Дойдя до закрытых ворот, он разбудил спящего стоя с копьём охранника.
— Скажите, есть ли у вас в городе наттас? — спросил он.
— Садик, наш наттас пропал без вести два месяца назад.
— Куда пропал?
— Говорят, его украло чудовище с человеческим телом и головой шакала.
— Чушь… — ответил Мирван, развернулся и ушёл.
— На всё воля Священной Коровы… — сказал охранник.
В палатке лежал мёртвый Кулейба. Лицо грозное — всё в татуировках. Груда мышц. Мёртвых мышц. Мирван немного помолился над трупом. Пьяные сакакиры отвлекали его своими криками.
— Нельзя ли заткнуться, — зло сказал им Мирван. — Я здесь пытаюсь помолиться…
Сакакиры на время замолчали. Потом кто-то завёл песню, все её подхватили:
Душа виноградной лозы
Вселилась в меня,
И уже непонятно,
Кто кого пьёт,
Я её или она меня…
Мирван заснул, но вскоре проснулся от голода. Без молитвы, без спроса, он просто подошёл к Набиге, уже не такому великому, могущественному, и откусил ухо. Ухо было сладким. Мирван откусил второе ухо, потом нос, вгрызся во вкусные плечи. Объел Бога Набигу до неузнаваемости. Осталось только туловище и культи ног.
Он вышел из палатки и сел возле сакакиров послушать песни.
— Садик, — сказал ему сакакир, — давай мы тебе вино, а ты нам финики… мы два дня ничего не ели.
Мирван протянул им финики и принял полный кувшин вина.
— Во сколько вы завтра в Каабу отправляетесь? — спросил он.
— Как только взойдёт солнце, мой друг, — ответил ему сакакир. Он отхлебнул вина. Сакакиры начали нравиться Мирвану — пьяные, весёлые и добродушные. Они даже женщин с собой взяли.
— Можно с вами? — спросил Мирван. — Я еще никогда не был в Каабе.
История о том, как великий приднестровский вратарь Фэт Фрумос начал свою футбольную карьеру
Меня зовут Фэт Фрумос. В это невозможно поверить, но еще пять лет назад я жил в селении, численность которого не превышала полсотни человек. Это селение располагалось на зеленых холмах в пышных виноградниках. Всё селение — это мои родственники. Мои рудэ (родичи) всю жизнь занимались виноделием. Они знали толк в вине и в виноградниках.
Лучшие специалисты Италии приезжали к нам в сат (сад) и умоляли на коленях отца продать им секретный рецепт вина. Они предлагали ему сотни тысяч долларов, но он отказывался. Он стоял в рваной грязной майке посреди двора со стеклянным стаканчиком удивительного напитка. Последние лучи соаре (солнца) пронизывали стаканчик в его руке, и папаша выглядел как апостол, на которого только что снизошла благость пророка. У его ног мельтешили куры, собаки и кошки. А в огромном корыте мои сёстры-красавицы шестнадцати лет давили босыми ногами виноград. Переводчик перевёл итальянцам то, что сказал папаша, и те с кислыми минами ушли прочь. Потом переводчик вернулся к нам во двор и поцеловал в щеку мою сестру Иляну. Через месяц они должны пожениться. Переводчик наш местный — оканчивал институт в Кишинёве — единственный образованный человек из нашего селения. Единственный, кому нравилось жить в большом городе.
— Татэ, — спрашивал он, — почему ты не хочешь продать макаронникам рецепт? Они тоже хорошие виноделы и приглашают тебя в Италию, чтоб ты посмотрел, как у них дела.
Папаша молча уходил в дом. Там он наливал еще стаканчик. Его стаканчик был гранатового цвета и не отмывался. Он пил вино утром — вместо чая. Пил его в обед и вечером. Я никогда не видел, чтоб папаша пил обычную воду. Он никогда не пил сок, молоко, кофе или газировку. В семье только я не занимался виноделием.
Меня зовут Фэт Фрумос. Я знаю, что уже представлялся. Откровенно сказать, писать я не мастак, поэтому, когда я буду терять нить повествования или просто дам осечку, я скажу: «Меня зовут Фэт Фрумос», — и, наверное, это первое и последнее письмо, которое я написал в своей жизни. Это чтоб вы знали — врасплох меня не застанешь. Только я в семье не занимался виноделием. Я пас коров и учился варить сыры и брынзу. Мне сейчас 16 лет, и через год я стану знаменитым. Я стану звездой. Но еще об этом не знаю. Смотрите, вон я иду по широкой грунтовой дороге позади коров: в сумке у меня пыне (хлеб), кровянка и стеклянная литровая бутылка с холодным вином. В руке у меня хворостинка — как и у всех пастухов. Одет я просто — на мне старые университетские брюки жениха Иляны и больше ничего.