Я киваю. Он откашливается, прочищая горло, расправляет плечи и опускает голову, будто собирается влиться в игру на футбольном поле.
— Ну, давай же! — смеюсь я. — Что же ты застыл?
Он опять прочищает горло и начинает читать:
— «Сравню ли с летним днём твои черты?[26]»
Я закрываю глаза и слушаю. Если раньше у меня было чувство, будто я купаюсь в теплом свете, то теперь тепло проникает внутрь, вздымается волной и захватывает всё моё существо. Поэзия не похожа ни на что, слышанное мною до сих пор. Я не понимаю всего; лишь фрагменты образов, отрывки незаконченных фраз реют в моём воображении, словно развевающиеся на ветру разноцветные ленты. И вдруг, как озарение: поэзия похожа на ту музыку, что потрясла меня около двух месяцев назад на ферме «Поющий ручей». Она и действует точно так же — мне грустно и в то же время весело.
Алекс замолкает. Я открываю глаза — он внимательно смотрит на меня.
— Что? — растерянно спрашиваю я. Сила его взгляда такова, что у меня заходится дыхание. Кажется, он смотрит прямо мне в душу.
Он отвечает не сразу. Переворачивает несколько страниц, но не смотрит на них. Его глаза прикованы ко мне.
— Хочешь другое? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, начинает:
Как я тебя люблю? Душа моя
Тобой полна от края и до края[27]...
Вот, опять это слово «люблю». Моё сердце замирает, когда он произносит его, а потом начинает биться в неровном, лихорадочном ритме.
От тех высот, где ангелы летают,
И до глубин иного бытия.
Я понимаю — он лишь передаёт слова, написанные кем-то другим, но кажется, будто они исходят от него самого. Его глаза горят, в зрачках я вижу яркую точку — отражение пламени свечи.
Он делает шаг вперёд и нежно целует меня в лоб.
Люблю, смятенье чувств от всех тая,
Днём, ночью, хлеб неся, стихи слагая...
Пол подо мной качается, я вот-вот упаду.
— Алекс... — пытаюсь я сказать, но слова вязнут в глотке.
Он целует мои скулы — лёгкими, порхающими поцелуями, едва касаясь кожи.
Дышу, смеюсь и плачу — всё любя…
Дай Бог и в небесах любить тебя.
— Алекс, — говорю я чуть громче. Сердце колотится так, что, боюсь, пробьёт рёбра.
Он отстраняется, его губы трогает чуть кривоватая улыбка.
— Элизабет Барретт Браунинг, — говорит он и проводит пальцем по моей переносице. — Тебе не понравилось?
От того, как он задаёт этот вопрос — тихо, серьёзно, неотрывно глядя мне в глаза, — у меня возникает чувство, будто он на самом деле спрашивает о чём-то другом.
— Нет. В смысле, да! В смысле, понравилось, но...
Сказать по правде, я не знаю, что и думать. Ни мыслить, ни говорить не могу. В моей душе, словно буря, словно ураган, бушует одно-единственное слово, и я вынуждена сжать губы, чтобы не дать этому слову вырваться на свободу. «Люблю, люблю, люблю, люблю»... Слово, которое я никому никогда не говорила, которое не разрешала себе произносить даже мысленно.
— Можешь не объяснять.
Алекс отступает ещё на шаг назад. Снова у меня чувство, будто мы говорим о чём-то другом. Он разочарован, и источник этого разочарования — я. То, что сейчас случилось между нами — а между нами точно что-то случилось, хотя я и не уверена, что и почему — огорчило его. Я вижу печаль в его глазах, хотя на лице у него улыбка, и хотела бы извиниться или обхватить его руками и попросить поцеловать меня. Но я по-прежнему боюсь открыть рот, опасаясь, что страшное слово вырвется наружу, и в ужасе от того, что может последовать за ним.
— Иди сюда. — Алекс ставит книгу на полку и протягивает мне руку. — Я хочу показать тебе кое-что.
Он ведёт меня к кровати, и снова меня охватывает смущение. Я не совсем уверена, чего он от меня хочет, поэтому когда он садится на постель, я в смятении остаюсь на ногах.
— Это ничего, Лина, — молвит он. Как всегда, когда я слышу своё имя из его уст, напряжение оставляет меня.
Алекс ложится на спину, я делаю то же самое, и теперь мы лежим рядом, тесно прижавшись друг к другу боками. Кровать очень узкая, для двоих на ней едва хватает места.
— Смотри! — говорит Алекс, дёргая подбородком кверху.
Над нашими головами сверкают, и вспыхивают, и перемигиваются звёзды. Их тысячи и тысячи, так много, что они напоминают снежинки, порхающие в чернильном мраке. Не удерживаюсь и ахаю. По-моему, я ещё в жизни не видала такого количества звёзд. Небо так близко, так туго натянуто над лишённым крыши трейлером, что кажется, будто мы падаем в него; наверно, если бы мы действительно упали, оно подхватило бы нас и закачало, словно на волнах...
— Ну как? — спрашивает Алекс.
— Люблю! — Вот слово и сказано, и мгновенно тяжесть в моей груди рассасывается. — Я люблю Дебри! — повторяю я, словно пробуя слово на вкус. Стоит только сказать его в первый раз — и дальше уже оно само скатывается с языка. Лёгкое. Краткое. Прямо в точку. И почему это я всеми силами избегала произносить его раньше?!
Алекс доволен, улыбается — это ясно по его голосу:
— Конечно, здесь нет городских удобств, это минус. Зато какой вид! Признай, это огромный плюс.
— Как бы мне хотелось остаться здесь! — вырывается вдруг у меня, но я тут же начинаю заикаться и поправляться: — То есть, не совсем... не навсегда, но... ну, ты понимаешь, что я хочу сказать...
Алекс подкладывает свою руку мне под затылок, я чуть сдвигаю голову и укладываю её в ямку под его ключицей — идеально подходящее место.
— Я рад, что ты увидела это, — шепчет он.
Некоторое время мы лежим в молчании. Его грудь подымается и опадает в такт дыханию, и вскоре это мерное движение начинает меня убаюкивать. Моё тело становится невероятно тяжёлым, а звёзды, похоже, сами собой начинают складываться в слова. Я хочу узнать, чтó это за слова, что они означают, но мои веки тоже тяжелеют. Совершенно невозможно держать глаза открытыми.
— Алекс?
— Да?
— Почитай мне опять то стихотворение. — Мой голос уже вроде и не мой, и слышится как будто откуда-то издалёка.
— Какое?
— Которое знаешь наизусть. — Уплываю. Я уплываю.
— Я многие из них знаю наизусть.
— Тогда любое, какое хочешь.
Он глубоко вдыхает и...
Звучит его тихий голос, слова обтекают меня, скользят по мне, как солнечные лучи скользят по поверхности воды и проникают в её толщу, освещая тёмную бездну. Мои глаза закрыты, но странно: я по-прежнему могу видеть звёзды. Целые галактики возникают из ничего, расцветают розовые и лиловые солнца, разливаются серебряные океаны, вспыхивают миллионы белых лун...
Кажется, всего несколькими минутами спустя Алекс мягко встряхивает меня. Небо ещё совсем чёрное, и в нём всё так же высоко стоит всё такая же яркая луна, но свечи уже почти совсем догорели, так что я проспала, наверно, час, а то и больше.
— Пора идти, — говорит он, отбрасывая чёлку с моего лба.
— Который час? — спрашиваю я слегка севшим со сна голосом.
— Около трёх. — Алекс встаёт с постели, потом наклоняется ко мне и помогает подняться на ноги. — Нам надо пересечь границу до того, как проснётся наша Спящая Красавица — там, на заставе.
— Какая ещё Спящая Красавица? — Я озадаченно трясу головой.
Алекс негромко смеётся:
— После поэзии, — он наклоняется и целует меня, — переходим к сказкам.
И вот перед нами обратный путь: через лес, потом по разбитому шоссе между разбомблёнными домами, потом опять через лес. Всё время у меня ощущение, будто я так окончательно и не проснулась. Я даже не пугаюсь и не нервничаю, когда мы снова преодолеваем заграждение. Перебраться через извивы колючей проволоки теперь несравненно легче, чем в первый раз. Тени меня больше не страшат, наоборот, кажутся плотными, надёжными, словно защищающий от беды и непогоды плащ. Пограничник на заставе №21 пребывает в том же состоянии, что и раньше: голова откинута, ноги на столе, рот широко разинут.
Вскоре мы уже на дороге, огибающей бухту Бэк Коув. Потом тихо скользим вдоль пустынных улиц по направлению к Диринг Хайлендс. И вот тогда у меня возникает причудливая, странная мысль, вернее, полустрах-полужелание: что всё вокруг только сон, а когда я проснусь, то окажусь в Дебрях. Может, при пробуждении я обнаружу, что всю жизнь прожила там и что Портленд с его лабораториями, комендантским часом и Процедурой — лишь долгий, изматывающий кошмар?
Брукс-стрит, 37. Через окно проникаю в дом, жара и запах плесени едва не сбивают с ног. Я провела в Дебрях всего несколько часов, а уже хочу обратно — туда, где ветер шумит среди деревьев, как океан; где разливается аромат цветущих трав, где топочут невидимые зверушки — где жизнь бьётся, растёт, умирает и снова возрождается...
Где нет стен.
Алекс укладывает меня на диван, накрывает одеялом, целует и желает спокойной ночи. Ему рано утром заступать на смену у лабораторий, а ведь ещё нужно заскочить домой, принять душ и вовремя успеть на работу. Я слышу, как его шаги растворяются в тишине и мраке.
И засыпаю.
Любовь: простое слово, лёгкое, как дымка, не шире и не длиннее, чем остриё иглы. Да, именно остриё, лезвие, бритва. Оно пронзает самую середину твоей жизни, твоего мира, рассекая их на две части: до и после.
«До» и «после»... и «в течение» — мгновение не шире и не длиннее, чем остриё иглы.
Глава 19
Живи свободным или умри.