Еще две секунды, и я вскочу на ноги и убегу, лишь бы не кивать и не притворяться, что все понимаю, когда он будет говорить: «Послушай, Лина, мне очень жаль, но…» И посмотрит с тем самым, хорошо знакомым выражением в глазах.
(В прошлом году на Холме появился бешеный пес. Он бросался на всех подряд, кусался, из пасти у него текла пена. Чесоточный и блохастый, он отощал от голода, к тому же у него не было одной лапы, но все равно, чтобы пристрелить его, потребовалось два копа. Поглазеть на это собралась целая толпа. Я тоже там была, возвращалась с пробежки. Тогда я впервые поняла, почему люди всегда так на меня смотрят и кривят губу, когда слышат фамилию Хэлоуэй. Да, им меня жалко, но еще, когда они меня видят, они испытывают отвращение и боятся заразы. Так же они тогда смотрели на того пса, пока он бегал кругами, щелкал пастью и брызгал пеной. А потом, когда третья пуля прикончила его наконец и он перестал дергаться, вся толпа с облегчением вздохнула.)
И когда молчание становится уже совершенно невыносимым, Алекс тихонько касается пальцем моего локтя.
— Давай наперегонки.
Он встает, стряхивает с шорт песок и протягивает руку, чтобы помочь мне встать. И снова улыбается. В эту секунду я ему бесконечно благодарна — он не собирается попрекать меня прошлым моей семьи, он не считает меня грязной или ущербной. Когда Алекс рывком поднимает меня на ноги, мне кажется, что он дважды пожал мне руку. Это так здорово, как наш тайный знак с Ханой.
— Только если ты готов к поражению, — говорю я.
Алекс удивленно поднимает брови.
— Так ты думаешь, что бегаешь быстрее меня?
— Я не думаю, я знаю.
— Посмотрим. — Он склоняет голову набок. — Ну, кто первый до буйка?
Этого я не ожидала. Вода еще не ушла так далеко от берега, буйки плавают на глубине фута в четыре или больше.
— Ты хочешь бежать до буйка?
— Испугалась? — с улыбкой спрашивает Алекс.
— Я не испугалась, просто…
— Вот и отлично. — Алекс двумя пальцами стряхивает невидимую песчинку с моего плеча. — Тогда давай так — меньше болтовни, больше… Побежали!
Он выкрикивает последнее слово и срывается с места. Я не была готова, и проходит целых две секунды, прежде чем я бросаюсь за ним вдогонку.
— Нечестно! Ты не предупредил! — кричу я.
После отлива на оголившемся дне кое-где остались лужицы, брызги летят у нас из под ног, одежда становится мокрой, и мы оба хохочем на бегу. Я запутываюсь ногой в клубке красно-лиловых водорослей и чуть не впечатываюсь лицом в песок, но успеваю выставить вперед руки. Я вскакиваю на ноги и уже почти нагоняю Алекса, а он в этот момент наклонятся, зачерпывает пригоршню мокрого песка, разворачивается и швыряет его в меня. Я с визгом уворачиваюсь, но немного песка все же попадает мне в щеку и стекает вместе с водой по шее.
— Ты жульничаешь! — задыхаясь от бега и смеха, кричу я.
— Нельзя жульничать, если нет правил! — кричит через плечо Алекс.
— Ах нет правил?!
Мы бежим уже по голень в воде, и я начинаю брызгать ему в спину водой. Алекс разворачивается, делает рукой дугу по воде, и брызги веером летят в мою сторону. Я пытаюсь увернуться, но теряю равновесие, падаю и в результате оказываюсь в воде по локоть. Шорты и нижняя половина футболки намокают, а я чуть не задыхаюсь от неожиданности и холода. Алекс продолжает идти вперед, он откидывает назад голову, ослепительно улыбается и смеется так громко, что кажется, его смех способен перелететь через Грейт-Диамонд-айленд, нырнуть за горизонт и долететь через океан до других земель. Я поднимаюсь с четверенек и бросаюсь вперед. До буйков осталось двадцать футов, вода доходит мне до колен, потом до бедер, до пояса, и я уже наполовину бегу, наполовину плыву, загребая руками, как веслами. Я задыхаюсь от смеха и не могу ни о чем думать, все мое внимание сфокусировано на подпрыгивающем на воде ярко-красном буйке. У меня одна цель — победа, я должна победить. До цели остается всего несколько футов, Алекс все еще впереди, мои тенниски стали тяжелыми, словно свинцом налились, одежда тянет ко дну, как будто карманы набиты камнями. Я бросаюсь вперед и, схватив Алекса, погружаю его под воду, потом упираюсь ногой в его бедро, отталкиваюсь и лечу к ближайшему буйку. Я шлепаю по буйку ладонью, и он отскакивает назад. Мы, наверное, в четверти мили от берега, и вода все еще уходит, так что я могу встать на дно. Волны бьют мне в грудь, я торжествующе поднимаю обе руки. Алекс добирается до меня, он трясет головой, и брызги веером разлетаются во все стороны.
— Я выиграла, — выдыхаю я.
— Ты жульничала.
Алекс делает еще два шага и падает спиной на натянутый между буйками трос. Он откидывается назад и смотрит на небо, футболка его намокла, с ресниц на щеки стекают капли воды.
— Если нет правил, — говорю я, — значит, и жульничать нельзя.
Алекс поворачивается ко мне и улыбается.
— Ну, тогда я просто тебе поддался.
— Ага, как же! Ты просто не умеешь проигрывать.
— У меня опыта маловато.
И снова эта уверенность в себе, эта легкость и эта улыбка. Но сегодня меня ничего не раздражает. Сегодня у меня такое чувство, будто эти качества Алекса передаются и мне, и если я пробуду с ним дольше, то уже никогда не буду неловкой, пугливой и неуверенной в себе девчонкой.
— Как скажешь.
Я закатываю глаза и обнимаю одной рукой буек рядом с Алексом. Меня радует все, все доставляет удовольствие: вода, которая с шипением обтекает меня, непривычное ощущение от плавания в одежде, то, как липнет к телу футболка и тенниски к босым ногам. Скоро отлив закончится и вода начнет прибывать. И тогда нам предстоит долгий и тяжелый заплыв к берегу.
Но мне все равно. Мне все нипочем — меня абсолютно не волнует, как я объясню тете, почему пришла домой в мокрой одежде, почему к спине прилипли водоросли, а волосы пахнут солью. Меня не волнует, сколько осталось до комендантского часа или даже почему Алекс так хорошо ко мне относится. Я просто счастлива — это такое незамутненное, искрящееся чувство. Залив за буйками становится темно-фиолетовым, на волнах появляются белые барашки. За буйки заплывать запрещено законом, там острова с наблюдательными вышками, а за островами — открытый океан, океан, за которым лежат неконтролируемые земли, охваченные болезнью и ужасом. Но сейчас я думаю о том, как здорово было бы нырнуть под трос и поплыть в океан.
Слева от нас виден белый силуэт лабораторного комплекса, за ним смутно вырисовывается Старый порт с похожими на гигантскую деревянную сороконожку доками. Справа — Тьюки-бридж, по нему и дальше, вдоль границы, выстроилась длинная цепочка сторожевых будок. Алекс перехватывает мой взгляд.
— Правда, красиво?
Мост весь в серо-зеленых пятнах, черных потеках и водорослях, водоросли растут по косой, и кажется, что мост кренится от ветра.
— Тебе не кажется, что он прогнил? — Я морщу нос. — Моя сестра все время говорит, что когда-нибудь он обвалится, просто возьмет и рухнет в океан.
Алекс смеется.
— Я не про мост, — он кивает чуть в сторону от моста. — Я о том, что за мостом. — Тут он на мгновение запинается и продолжает: — О Дикой местности.
За мостом Тьюки-бридж северная граница идет вдоль дальнего берега Глухой бухты. Пока мы стоим в воде у буйков, небо начинает темнеть, и в сторожевых будках один за другим загораются огни — знак того, что скоро надо будет идти домой. Вода начинает прибывать и уже закручивается вокруг меня маленькими водоворотами, но я все равно не могу заставить себя оторваться от буйка. За мостом синхронно, как беспрестанно видоизменяющаяся стена, раскачиваются густые леса Дикой местности, они образуют широкий клин, который направлен в сторону Глухой бухты и разделяет Портленд и Ярмут. Оттуда, где стоим мы с Алексом, видна лишь маленькая его часть — ни огней, ни лодок, ни домов, только загадочная непроницаемая темнота. Но я знаю, что Дикая местность тянется на мили и мили в глубь материка через всю страну и, как монстр, окружает своими щупальцами цивилизованные территории.
Может быть, виной тому наш забег к буйкам, может, моя победа или то, что Алекс не стал критиковать мою семью, когда я рассказала ему о маме, но сейчас мне так хорошо, я так счастлива, что мне хочется рассказать что-нибудь Алексу или спросить его о чем-нибудь.
— Можно, я скажу тебе что-то по секрету? — спрашиваю я.
Ответ мне на самом деле не нужен, и от сознания этого у меня голова идет кругом, я совсем не чувствую страха.
— Я много об этом думала. О Дикой местности, о том, какая она… и о заразных, существуют они на самом деле или нет… — Боковым зрением я вижу, что Алекс вздрогнул, и поэтому продолжаю: — Я думала… то есть я воображала, будто мама не умерла, понимаешь? Будто бы она сбежала в Дикую местность. Понятно, это ничем не лучше. Наверное, мне просто не хотелось, чтобы она исчезла навсегда. Мне становилось легче, когда я представляла, что она живет где-то, поет…
У меня не хватает слов, удивительно, до чего хорошо мне с Алексом. И я ему за это благодарна.
— А ты?
— Что я?
Алекс смотрит на меня как-то странно, как будто я его обидела, но это глупо.
— Ты, когда был маленьким, думал о Дикой местности? Ну, просто так, как будто играешь?
Алекс бросает на меня косой взгляд и кривится.
— Да, конечно. Много раз. — Он протягивает руку в мою сторону и хлопает ладонью по буйку. — Никаких буйков. Никаких стен. Никто за тобой не наблюдает. Свобода и простор, куда ни посмотри. Я до сих пор об этом думаю.
Я удивленно таращусь на Алекса. Сейчас уже никто не пользуется такими словами — «свобода», «простор». Это устаревшие слова.
— До сих пор? Даже после этого?
Непреднамеренно, даже не думая о том, что делаю, я слегка касаюсь шрама на шее Алекса.
Он шарахается от меня как ошпаренный, и я поскорее убираю руку.
— Лина… — У Алекса какой-то странный голос, как будто мое имя неприятное на вкус.
Я знаю, мне не следовало дотрагиваться до него. Есть границы, которые я не имею права преступать, и он должен напомнить мне об этом, о том, что значит быть неисцеленной. Мне кажется, если он начнет читать мне мораль, я умру от унижения, и, чтобы как-то замаскировать свое волнение, начинаю болтать без умолку: