– Я здесь.
Кажется, сбоку резанула светом пространство вспышка фотокамеры – как раз тогда, когда моей щеки коснулись теплые пальцы, – я не обратила на нее ровным счетом никакого внимания.
– Пойдем?
Я сидела на краешке кровати, смотрела на Кайда и не могла понять – как я могла его забыть? Но он даже не выказывал недовольства – знал, что идти ко мне придется долго, что мою память пересекут другие люди, что вспыхнут дни, погаснут ночи – много ночей. И сейчас была одна из них – за окном темно, в комнате пусто. Когда успело стемнеть?
Что-то дернулось в моем сознании, когда издалека, будто из другой реальности прозвучал царапнувший до боли от того, что был знакомым, голос: «Наращивай страсть».
Но мне не удалось отвлечься – мое внимание цепко и мягко держал Кайд. Красивый, чуть усталый, так долго идущий мне навстречу. Где он был, в каких краях терялся, у скольких костров коротал часы ночами? Мне о многом нужно его расспросить, так много рассказать… И на языке лишь один вопрос:
– Ты останешься?
Наверное, ему вскоре пора. Но у нас есть еще бесценные пять минут, а, может, сутки… Как хорошо, что он здесь.
– Я скучал…
Атмосфера изменилась, стоило фразе слететь с губ.
Его глаза – голубые, с едва незаметными искорками, бегущими по радужке, – завораживающее зрелище. Секунда, вторая, третья – чем дольше я в них смотрела, тем ярче понимала, что хочу его. Мне томно, жарко, почти невозможно оставаться вдали; нужно срочно преодолеть расстояние.
«Включай», – произнес кто-то из соседней галактики, будто режиссер фильма.
И неуловимо, будто невидимый прожектор, вспыхнуло внутри меня желание такой силы, что начала плавиться постель.
«Я хочу его… Эти губы, поцеловать эту шею, чтобы меня коснулись…»
Откуда-то я знала, что Кайд не просто коснется – он умеет давать совершенно другое – наслаждение, не имеющее границ. Физические действия не важны – он войдет в меня, будет двигаться, выйдет, но все это будет только началом настоящего соития – такому нет названия, это действо невозможно обозначить словом. Все будет бесконечно долго; процесс запущен…
А в голубых глазах насмешка и улыбка – не торопись, можешь сгореть.
Да, где-то рядом боль – он слишком силен, – но моего разума больше нет.
«Поехали», – дал отмашку невидимый человек.
И меня поцеловали. А после повалили на кровать, расстегивая блузку.
Лже-ночь полыхала вспышками невидимых фотокамер.
(Laleh – Here I Go Again)
То был контраст, сравнимый с впиванием в тело многочисленных жал, от которых невозможно скрыться. Там было жарко, там была любовь – здесь холодно, совершенно другие чувства.
Морок отпустил примерно час спустя. Вернулась прежняя память, чувства, состояния. Прежние, но гораздо хуже – я вела себя, как шлюха. Наверное, от того, чтобы встать, пойти в аптеку, купить яду и принять его, меня удерживало лишь то, что мы с Кайдом не переспали. Чертов Кайд – наваждение, гипнотезер бездушный. Я ведь ему поверила и даже не заметила, как изменилась, – все гладко.
А внутри противно.
Мы не спали – он трогал меня, целовал, а я его в ответ…
Мне было стыдно перед людьми, которые на это смотрели, перед Дрейком, перед Дэллом, но больше всего перед собой – вот так становятся подстилками. И чувства не важны: подошли, отключили прежнюю память, включили новую, как лампочку.
Снаружи во дворе постепенно темнело – наверное, уже четыре.
Я сбежала оттуда сразу, как только отыскала свою одежду.
«Именно так деградируют. Теряют личность, не помнят, кто ты есть на самом деле. И где же он – хваленый стержень, истинные приоритеты?»
Я проиграла самой себе по всем фронтам. Неизвестно, чем все закончится, но любить себя мне теперь будет сложнее. Больше не грела мысль, что все во благо; на губах до сих пор привкус Кайда.
Я надеялась, что никогда в жизни больше не встречу его – человека, согласившегося помочь.
«Конечно, куда с ним было тягаться Маку или Рену, которые никогда не специализировались на иллюзиях, но лишь на истинных чувствах? С ними бы мы взаимно отступили друг от друга прочь».
И ничего бы не вышло.
Зато отлично вышло с этим «помогателем».
Когда рядом опустился Дрейк, я не видела – Начальник умел быть тихим и «незаметным» при желании, это я узнала наверняка.
И не стала спрашивать: «Как все прошло?» – для меня оно прошло хуже некуда.
Он молчал, я тоже. Однако в какой-то момент встал поперек горла, как рыбная кость, злой вопрос:
– Что, вот так просто? Со всеми?
«Как с марионетками?»
Он понял.
– Просто, – качнул головой, – когда есть на то добровольное согласие.
Я стала себе дважды противнее.
– Против воли такие методы никто и никогда не применяет.
Верилось с трудом.
– Ты как? – спросил он почти с сочувствием. И я не стала говорить, что мне бы яду. Но и «хорошо» вытолкнуть не смогла. Потому что я даже не «нормально».
– Что дальше?
Снаружи холодно, внутри холодно. Мне до сих пор казалось, что недавно аккуратно и с вазелином изнасиловали мою «добрую» волю. И нет с собой ни Дитрина, ни алкоголя.
– Дальше я выдам тебе ключи от квартиры, в которой ты побудешь, пока мы ждем результатов. Подготовим фотографии, вышлем, зафиксируем уровень боли. В общем, по плану.
На чужой двор, который я запомню навсегда, я смотрела пустыми глазами.
А перед внутренним взором медленно и неотвратимо расползался ядерный гриб.
Эта квартира не шла ни в какое сравнение с предыдущей – маленькая, тесная, безликая. Зачем Комиссионеры придержали ее для себя, не стоило даже вопрошать – все одно пальцем в небо. Здесь было много пыли и настолько пустой холодильник, насколько он никогда не был даже в моей коморке в Соларе, – девственно-чистый.
Меня спасала только решетка Халка. Я сидела на диване, поджав ноги, мерзла и представляла, что нахожусь по одну ее сторону, а все гадкие мысли и чувства по другую. И что они никак не могут до меня добраться – только агрессивный стук с обратной стороны – бам-бам-бам. Такой слышится, когда орудием из бревна атакуют вражеские ворота.
Надо просто пережить это время. Минута за минутой. Как-нибудь…
Очень гадко. Если бы на «фотосессии» мне оставили меня – МЕНЯ, а не чье-то сознание, я бы знала, что сопротивлялась хотя бы изнутри, что была против. Но Дрейк выбрал путь наименьшего сопротивления и максимально достоверных эмоций на моем лице – он ведь не мог рисковать.
Но почему-то совсем не думал о том, что рискует другим – моими чувствами, например. Но они же не в счет. Почему я никогда ни для кого не в счет?
Решетка дрожала так, будто на нее наваливались голодные зомби всей толпой – мозг, нам нужен твой мозг…
Бесконечно сильно хотелось, чтобы кто-то обнял. Маленькая Меган сидела внутри меня такая же одинокая – понимала, что у меня нет сил даже на нее.
«Он уже их увидел?»
Самая разрушительная для нервов мысль.
У меня тряслись руки, как у невротика, – хотелось выпить.
Я еще раз проверила холодильник, затем все шкафы, после чего убедилась, что на потенциальных алкоголиков это место не рассчитано.
И тогда принялась одеваться.
Супермаркет находился недалеко – я шагала к нему, втянув голову в плечи. Везде гирлянды, благостные лица прохожих, а мне казалось, что каждый из нас окружен коконом – своим собственным миром. У одних он счастливый, наполненный предвкушением скорого празднования, выбором подарков, мыслями о чудесах. Вокруг меня же шагал мир синеватый, сумеречный и холодный – тот, в котором прошла атомная война. И она еще не закончилась. Осколки надежд, кровавые ошметки чувств, обнаженные скелеты-нервы, камни печали.
А что, если я потеряла Дэлла навсегда? Что, если я теперь одинокая и бездомная, совсем как раньше?
И что, если он не придет с боев еще сутки или двое – как мне держаться? Дитрин нельзя – его не принимают двое суток подряд, а на собственных нервах я, если и уеду далеко, то только в психушку. Спасибо Халку за подарок – жаль, что он не подозревает о том, как сильно помогает мне даже теперь.
В магазине я скидывала продукты в корзину, почти не глядя – банку соленых огурцов, ананасовые кольца в сиропе, хлеб, колбасу, водку. Последнюю я ненавидела, но шампанским празднуют, а мне праздновать нечего. Мне только поминать. И чтобы подействовало сразу и наверняка.
На кассе мне предложили коробку шоколадных конфет со скидкой – с яркой упаковки с блестками на меня смотрел веселый подмигивающий старец в красной шапке.
Я любила шоколад, но сейчас покачала головой – конфеты пахли праздником.
Мой мир пах тленом и гарью.
На решетке и водке, отупевшая от борьбы с собственной болью, я продержалась до половины восьмого вечера.
Он их уже увидел?
Уже увидел?
Мне никогда не было так страшно, как теперь. Дрейк, конечно же, позаботится о том, чтобы Дэлл вернулся сегодня домой – отзовет его с любого задания. Значит, это случится в любую минуту. И хотелось срочно бежать домой, чтобы изъять конверт, потому что еще не поздно, потому что еще все хорошо (последние секунды), потому что все еще можно изменить. Зачем я согласилась на абсурд?
Может, правда, домой? К черту Дрейков метод – мы найдем выход. Вместе, как-нибудь…
А после ожил лежащий на столе телефон – звонил Мак Аллертон.
«Сейчас он скажет, что Дэлла ранили, что он у Стива. И, значит, у меня есть время…»
Не знаю, откуда взялась эта надежда, но я совершенно иррационально обрадовалась ей, как фениксу.
Пусть его ранили – его вылечат. А я заберу фото, я скажу Дрейку «нет», и все отныне, наконец-то, пойдет хорошо. Я забуду, что была дурой, сумею закопать вкус измены поглубже, а когда все наладится…
– Меган?
От того, как именно прозвучало это слово, что-то внутри меня упало. Что-то тяжелое.