Вспомнилась гладкая стена, холодившая спину и зад накануне вечером, и натиск горячего тела, ладони, сжимающие лицо, и жадные ищущие губы. А потом – ощущение наполненности… как хорошо, до идиотизма хорошо, когда он внутри…
Я закрыла глаза.
Сегодня будильник не зазвонит – его никто не заводил.
Не нужно на работу, к Тони, не нужно торопиться в Солар. Как странно, но как хорошо. Пусть будет завтрак без спешки, запах кофе, новые разговоры, ощущение тепла, а следом и новый день.
А пока – теплая рука, покрытая светлыми волосками, которую можно погладить, осторожно коснуться, провести сверху вниз…
И он не проснется. Потому что он устал.
Глава 10
Как прошли следующие пять дней?
Как в дымке, в наркотическом тумане, в постоянной эйфории, со знанием, что тропка, по который ступает нога, находится очень высоко, а рядом – глубокий, смертельно опасный, бездонный провал. Но если смотреть только вперед, то можно на какой-то момент забыть о страхе, не помнить, что соскользнуть – легко, убедить себя в полете, в ощущении крыльев за спиной. Мир для меня! Для нас! И к черту мысли…
Пять дней… Долгие и короткие, состоящие из звонков, его приездов – иногда ожидаемых, иногда застающих врасплох, – из мягких поцелуев в полумраке салона, из слов: «Как ты, девочка? Ждала?» О да… всегда ждала. Находясь в Соларе, мурчала, тщательно накладывая макияж и подбирая одежду, порхала по полутемной каморке, не замечая полумрака, словно та была ярко освещенной гримерной актрисы, нежно любимой и лелеемой одним-единственным зрителем. Хватала телефон, стоило тому ожить, с такой скоростью, что трещал пластиковый корпус…
В эти дни я была Женщиной. Настоящей, прекрасной, мудрой и немного дурной от переизбытка гормонов и счастья в крови. Секс – иногда долгий и трепетный, а иногда дикий, почти животный – настигал нас везде, словно аркан для двоих: в его доме, в машине, даже раз – в гараже… Иногда в прихожей или на кухне, в коридорах, на ковре, устилающем пол, перед телевизором. Но помимо секса было и другое: нежность поцелуев, таящая больше, нежели обычная людская страсть, глубокие взгляды, мягкие полуулыбки, моменты задумчивости, тишина, наполненная двумя.
И никогда мы не говорили о будущем.
Ни слова, ни полслова, ни даже намека на зарождение темы. Хотя каждый из нас помнил…
Солар и Нордейл будто проложили временный мост через барьер Уровней, помирились, подписали договор об отмене границ для того, чтобы маленькая наивная Меган могла быть в любой момент украдена молчаливым Дэллом, чей загадочный взгляд часто прятался под полуопущенными веками.
Мы вместе обедали и ужинали: иногда выбирались в соседнюю кофейню, где готовили артианские десерты, иногда в пиццерию или ресторанчик, расположившийся на углу Сорок Второй и Хайлейн-драйв. Названия улиц постепенно становились знакомыми, привычными, своими…
Два раза по вечерам, закончив работу, Дэлл разрешал мне спуститься в лабораторию, где учил отличать химикаты на вид и по запаху, показывал, как мастерить простые, но эффективные ловушки из подручных средств, рассказывал о поведении взрывчатых веществ в различных условиях… В такие моменты, когда его голос звучал сдержанно, а глаза становились серьезными, мой живот сводило от желания, а сердце – от нежности. Хотелось шагнуть вперед, коснуться, перебить монолог, согреться мужскими руками в прохладе полуподвала и сказать так много… много того, чего не стоило говорить. И невысказанные слова пузатыми рыбами плавали внутри и смотрели своими выпуклыми глазами сквозь аквариум тела на того, кому были предназначены, но до кого не могли дотянуться.
А когда желание поделиться чувствами становилось настолько безудержным, что сводило пальцы на руках, я из последних сил сжимала зубы и заставляла себя молчать, несмотря на сладкую боль в сердце.
Время покажет. Время всё покажет…
И быть может, он останется.
Надежда продолжала пробиваться солнечным лучом сквозь засыпанный камнями вход в грот сомнений.
В полумраке моей комнаты, так часто пустующей в последнее время, рядом с подушкой лежало ярко-желтое плюшевое солнце, выигранное им на ярмарке, но, возвращаясь домой, я никогда не касалась его, отворачивалась от улыбающегося в пустоту лица. Боялась прижаться и допустить внутрь отчаяние.
А что, если не останется?
Не сейчас, еще слишком рано.
Я уходила из квартиры, а плюшевое солнце оставалось неподвижно лежать рядом с подушкой.
Шефу я больше не звонила, а он не звонил мне. Дэлл оказался прав: единственного похода к офису хватило понять, что контора с тех пор больше не открывалась. Слепо отражали небо наглухо закрытые окна, тихо спали внутри телефоны, факсовый аппарат, принтер и компьютеры на столах. Все так же валялись рядом кипы бумаг.
Что же случилось с Тони и остальными? Не мое дело… Я завязала вовремя.
Пачка денег – одно ее наличие в шкафу на полке давало мнимую иллюзию свободы и беззаботности. Меня поили, кормили, нежили, заботились; да, пусть молча и без обсуждения будущего, но делали это с душой. И ласковые действия показывали больше слов. Против воли росла все та же пресловутая надежда.
Не хочу уходить… Этот мужчина… Хочу готовить для него завтраки, встречать с работы, хочу улавливать тончайшие оттенки настроения, расстилать для него постель. Хочу жить в этом доме и в этом городе – уютном, несмотря на осень, ставшем родным. Хочу-хочу-хочу!
Но как?..
Ответы пока не приходили. Но все еще оставались теплые пальцы, глубокий взгляд серо-голубых глаз, затаившиеся морщинки раздумий в уголках рта и многозначительная тишина, в которой притаились угрожающее «нет» и шаткое «да».
Так продолжалось до субботы.
Шел тринадцатый день с момента подписания злосчастного договора. Издыхала временна́я линейка, отмечающая окончание двух недель; горящий фитиль все ближе подбирался к бомбе, и волны отчаяния начали яростно крушить шаткий островок моего мнимого счастья.
Силы, которых раньше хватало на то, чтобы держать хрупкий каркас душевного спокойствия, вдруг иссякли, и стеклянный купол защитного шарика, ограждающий от бури, треснул, промялся.
Предпоследний завтрак на кухне… Казалось бы, еще не последний, но волосы уже дыбом, и куски застревают в горле. Предпоследняя прогулка по Нордейлу: мои судорожные, ищущие помощи и ответов взгляды на лица прохожих – что делать, как быть? Как остаться здесь, в городе, что полюбился больше, чем проклятый Солар? Проштампуйте мне запястье, вставьте чип в сердце, распишитесь хоть на лбу, но только оставьте жить здесь! Только не назад…
Уже завтра.
Тучи над городом заволокли небо, и пейзаж стал напоминать картину-драму: высотные дома из стекла и войлочные неровные серо-синие разводы поверх крыш. С деревьев летела листва; ковер под ногами становился все толще, скрадывая стук шпилек высоких полуботинок, благосклонно выданных мне во временное пользование Саймоном.
Уже завтра надевать их станет незачем и не для кого…
Дэлл шел рядом.
Повернулся, внимательно посмотрел на меня, остановился. Порыв ветра растрепал его волосы и поднял ворот куртки, как бригантинный флаг.
– Ты голодна?
А в глазах тепло, забота и что-то еще… притаившийся огонек близкой свободы?
Хотела ответить, но почему-то не смогла. Лишь забились в голове мысли: «Голодна… До тебя, до этого места, до спокойной размеренной жизни в любви, в твоем доме. Не уходи… Не уходи, слышишь?!»
Стенка шарика промялась сильнее.
– Поцелуй меня… – вдруг хрипло выдохнула совсем не то, что намеревалась.
И он подошел, мягко провел по щеке подушечкой пальца и поцеловал. Так знакомо, сладко, волнующе, что хотелось зарыдать. Зарыдать и начать колотить кулаками по его спине, царапать и рвать куртку, топать ногами по шуршащим осенним листьям и орать в голос. Орать, как последняя истеричка, как психопат, как больной в период припадка, как отчаявшийся человек, не готовый потерять самое дорогое… И плевать, что это зрелище вызвало бы жалость на лицах у прохожих, плевать… Потому что, когда так больно, уже на все плевать.
Соберись, Меган, соберись, девочка… Ты должна…
Отстранилась первая, выдохнула. Пересилила минутную слабость и заставила себя улыбнуться, выстроив стену в глазах.
– Да, пойдем, пообедаем.
– Куда?
– Не знаю… Выберем что-нибудь новое.
Взяла его под руку, коснулась черной кожи куртки, и мы зашагали вперед.
Часов в шесть вечера Дэлл ненадолго оставил меня одну – позвонили с работы, – и какое-то время я стояла в его кабинете, слепо глядя на стену, увешанную пистолетами. В центре коллекции все так же зияло свободное место – два зажима-держателя и табличка снизу «Brandt XT-5». Матово отражал оконный свет погашенный монитор, рядом лежала черная ручка с эмблемой какого-то ресторана.
Кожаное кресло, ворсистый бежевый ковер на полу, длинный стол у стены…
Зачем я здесь? Некстати всплыли в мозгу когда-то прочитанные строчки:
Неужели последняя ночь в этом месте?
Утро. В путь. Но за что?
Кто решил – ты, я? Кто?
Мне скажи, мы с тобою теперь… отдельно иль вместе?
Плотные шторы пропускали в комнату сереющий свет уходящего дня.
Потерянная во времени и в собственной жизни – зачем я стою здесь, смотрю на чужие вещи? Тишина дома давила, наполненная тиканьем несуществующих часов. Медленно, стараясь не дышать, я развернулась и вышла из кабинета. Постояла в коридоре (как все знакомо), затем сделала несколько шагов и вошла в спальню.
Посмотрела на тумбу у стены, два светильника, электронный будильник. Перевела взгляд на кровать и едва не согнулась от боли. Безмолвно и бесшумно, будто кто-то перекрыл приток воздуха к легким, опустилась вдоль косяка на пол и закрыла глаза.
Шеф в этот день пребывал в странном настроении – на