И он скрылся, а Проспер пошел отворять Раулю. Первым движением Рауля было броситься на шею к кассиру.
— Мой бедный друг! — воскликнул он, пожимая ему руки. — Дорогой мой Проспер!
Но в этих демонстративных излияниях было нечто принужденное, что если и осталось незамеченным для Проспера, то, во всяком случае, было отлично видно Вердюре.
Они вошли в гостиную.
— Твое письмо, — продолжал Рауль, — меня прямо-таки поразило. Оно задело меня за живое. Я даже подумал: не сошел ли ты с ума? Но я все бросил и вот приехал к тебе.
Проспер едва понимал его, озабоченный содержанием письма, которого он вовсе даже и не писал. Что ему было отвечать? Что же это был за человек, который принимал в нем такое участие?
— Бодрись! — продолжал Лагор. — Зачем отчаиваться? Мы еще молоды, еще хватит времени начать жизнь сначала. У тебя друзей сколько угодно. И если я приехал сейчас к тебе, то только для того, чтобы сказать тебе: рассчитывай на меня вполне. Я богат, и половина моего состояния к твоим услугам.
Это благородное предложение, сделанное с редкой простотой, глубоко тронуло Проспера.
— Благодарю, Рауль, — отвечал он растроганным голосом. — Но никакие деньги в мире не в состоянии мне помочь.
— Неужели? Что же ты предполагаешь делать? Не думаешь же ты оставаться в Париже?
— Не знаю, мой друг. Ничего я не предполагаю. Я совсем потерял голову.
— Да ведь я же сказал тебе, что нужно начать новую жизнь! Прости меня за откровенность, я от души. Пока эта таинственная кража не будет объяснена, до тех пор тебе в Париже оставаться невозможно.
— А если она не будет вовсе объяснена?
— Самое главное, чтобы о тебе все забыли. На этих днях я говорил о тебе с Кламераном. Ты несправедлив к нему, он очень к тебе расположен. На месте Проспера, сказал он, я все распродал бы и уехал в Америку, нажил бы там состояние и, возвратившись обратно миллионером, убил бы конкуренцией Фовеля.
Этот совет затронул в Проспере его самолюбие. Он не возразил ничего. То же самое советовал ему и этот неизвестный для него Вердюре.
— Ну? — спросил Рауль.
— Я подумаю, — отвечал кассир, — посмотрю… Хотелось бы узнать, что говорит теперь господин Фовель?
— Мой дядя? Ты ведь знаешь, что с тех пор, как я отклонил его предложение поступить к нему в банкирскую контору, мы с ним не разговариваем. Вот уже месяц, как я у него не бываю. Но я получаю оттуда кое-какие сведения…
— Через кого?
— Через твоего протеже, Кавальона. Дядя после кражи чувствует себя еще хуже, чем ты. Его очень редко стали видеть в банкирской конторе, говорят, что он выдержал какую-то ужасную болезнь.
— А госпожа Фовель и… — робко спросил кассир, — и Мадлена?
— О, — весело отвечал Рауль, — тетка ударилась в религию и все молится об отыскании виновного. А что касается до моей прелестной кузины, то она не снисходит до вульгарных вопросов и вся поглощена приготовлениями к костюмированному балу, который будет послезавтра у Жандидье. Одна из ее подруг передавала мне, что она увлечена теперь какою-то совершенно неизвестной швейкой, которая шьет для нее костюм фрейлины Екатерины Медичи и у которой он выходит чудесно.
Проспер очень страдал, но последнее известие его доконало.
— Мадлена!.. — прошептал он. — Мадлена!..
Лагор сделал вид точно не расслышал и стал прощаться.
— Мне пора, дорогой Проспер, — сказал он. — В субботу я увижу на балу этих дам и привезу тебе новостей. Не падай же духом и помни, что, что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на меня вполне.
В последний раз Рауль пожал руку Проспера и удалился. А несчастный кассир так и остался недвижимый и уничтоженный. И нужен был веселый голос господина с рыжими бакенбардами, чтобы вывести его из оцепенения.
— Вот друзья! — воскликнул Вердюре, выйдя из засады.
— Да, — грустно отвечал Проспер. — Слышали? Он предлагал мне сейчас половину своего состояния.
— Это очень скупо с его стороны, — пожал плечами Вердюре. — Почему бы ему не предложить вам всего своего состояния? Я уверен, что этот красивый молодой человек с удовольствием дал бы вам миллион, чтобы только видеть вас по ту сторону океана.
— Он? Но почему же?
— Кто знает? Быть может, по той самой причине, которая заставила его дать вам понять, что вот уже целый месяц он не бывает у своего дяди.
— Но это совершенно верно, я знаю это!
— Да я этого и не отрицаю! А теперь приоденьтесь, и мы отправимся вместе к господину Фовелю.
Это предложение вывело Проспера из себя.
— Ни за что на свете! — закричал он. — Никогда! Я видеть его не могу!
Это нисколько не удивило Вердюре.
— Я вас понимаю, — отвечал он, — и вполне вас оправдываю, но я надеюсь, что вы согласитесь со мною. Я хотел повидаться с господином Лагором, теперь мне надо познакомиться с господином Фовелем. Понимаете ли, это необходимо! Неужели вы не можете потерпеть каких-нибудь пяти минут? Я ему представлюсь как ваш родственник, и вам не придется сказать ему ни единого слова.
— Если это действительно необходимо, — сказал Проспер, — если вы этого хотите…
— Да, я этого хочу. Идем, черт возьми! Ну, живее переодевайтесь! Уже поздно, и хочется есть. Мы позавтракаем по дороге.
Едва кассир вошел в спальню, как раздался новый звонок.
Вердюре пошел отпирать. Это был швейцар, принесший объемистый пакет.
— Письмо к господину Бертоми! — сказал он.
Это было совсем особенное письмо. Адрес был написан не от руки, а составлен из печатных букв, тщательно вырезанных из книги или из газеты и наклеенных на конверт.
— Вот так письмо! — воскликнул Вердюре. И, обратившись к швейцару, он сказал: — Подождите здесь, через минуту я выйду.
Он оставил швейцара в столовой, вошел в гостиную и затворил за собою дверь. Здесь он нашел Проспера, который, услыхав звонок и чужой голос, шел было узнать, кто это пришел.
— Посмотрите-ка, что вам принесли! — сказал Вердюре и без церемоний разорвал пакет.
Оттуда посыпались банковые билеты. Он сосчитал их. Оказалось десять. Проспер побагровел.
— Что это должно означать? — спросил он.
— А вот узнаем! — отвечал Вердюре. — Кстати, вот и записка!
Записка, как и адрес, тоже была составлена из печатных букв, вырезанных из книги и наклеенных на бумагу.
Она была коротка, но выразительна:
«Дорогой Проспер, друг, которого ужасает ваше положение, посылает вам эту помощь. Это от всего сердца. Уезжайте, бросьте Францию, вы еще молоды, будущее еще перед вами. Уезжайте, и пусть эти деньги послужат вам на счастье».
— Весь мир сговорился против меня! — воскликнул Проспер. — Все хотят, чтобы я уехал!
Вердюре самодовольно улыбнулся.
— Наконец-то! — сказал он. — Открыли глаза, начинаете понимать! Да, мой друг, на свете есть люди, которые вас ненавидят за причиненное вам зло; есть люди, для которых ваше присутствие в Париже будет служить постоянной угрозой и которые желают откупиться от вас деньгами.
— Но кто эти люди? Скажите мне! Объясните, кто прислал мне эти деньги?
Вердюре печально покачал головой.
— Если бы только их знать! — ответил он. — Тогда бы я считал свою миссию исполненной, так как знал бы, кто совершил ту кражу, которую приписывают вам. Но мы еще поищем! Начнем со швейцара!
И он отворил дверь и крикнул:
— Подите-ка сюда, любезный!
Швейцар подошел.
— Кто вам передал этот пакет? — спросил его Вердюре.
— Комиссионер. Он сказал мне, что доставка уже оплачена.
— Он вам известен?
— Даже очень хорошо. Он стоит всегда у винного погреба на углу улицы Цигаль.
— Позовите его ко мне.
Швейцар вышел, а Вердюре достал из кармана памятную книжку, разложил перед собою банковые билеты и, глядя то на них, то в книжку, старался сличить номера с написанными в книжке.
— Эти билеты присланы вам не вором, — сказал он решительно.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен. У меня выписаны все номера украденных билетов.
— Как! Их не было даже у меня!
— Зато они были в банке. И это к счастью. Ну-с, посылка эта исходит не от вора. Очевидно, эти деньги посылает вам то другое лицо, которое находилось у кассы в момент кражи, которое не могло помешать и страдает теперь угрызениями совести. Вероятность присутствия при краже двоих лиц, подтверждаемая царапиной, теперь становится очевидной. Ergo — я прав.
Кассир из всех сил старался понять эти слова, боясь перебивать Вердюре.
— Поищем теперь, — продолжал высокий господин, — поищем теперь, кто это второе лицо, находившееся при краже.
И он взял письмо, медленно прочитал его три или четыре раза, изучая построение фраз и каждое слово.
— Да, это несомненно, — проговорил он. — Это письмо составлено женщиной. Мужчина, оказывая приятелю денежную услугу, никогда не написал бы «помощь». Это обидно для получателя. Мужчина в этом случае употребил бы слово «взаймы», «безделицу», или попросту — «эти деньги», но никогда не «помощь». Только одна женщина, которой непонятны глупые мужские условности, может выражаться так прямо. А фраза «Это от всего сердца» — уже совсем бабья.
— Вы ошибаетесь, — обратился к нему Проспер. — В этом деле не может быть замешана никакая женщина.
Вердюре не обратил на его слова внимания.
— Посмотрим теперь, — продолжал он, — откуда вырезаны все эти буквы.
Он подошел к окну и с вниманием ученого стал рассматривать наклеенные слова.
— Эти буквы не из газеты, — сказал он, — не из романа и даже не из прейскуранта. Они такие характерные, что, кажется, я их где-то видел!
Он остановился, полуоткрыл рот, стараясь припомнить, а затем вдруг ударил себя по лбу.
— Знаю! — воскликнул он. — Знаю! Черт возьми! Как я об этом сразу не догадался! Все эти буквы вырезаны из молитвенника. Надо проверить…
И осторожно он провел кончиком языка по бумаге, смочил им наклеенные буквы, и как только клей растаял, он стал их отдирать булавкой. На другой стороне одного из слов было напечатано по латыни «Бог».