Не доезжая с полверсты до этого села, Вердюре остановил извозчика, вышел из кареты и протянул ему стофранковый билет.
— Вот тебе обещанное! — сказал он ему. — Отправляйся в первый попавшийся трактир, по правой руке, как войдешь в деревню. Если в час ночи мы не придем к тебе, то ты можешь возвращаться обратно.
Извозчик рассыпался в благодарностях, но ни Проспер, ни Вердюре его не слыхали. Они бросились бежать по дороге.
Погода стала еще хуже, чем была, когда они договаривались с извозчиком. Дождь лил ручьями, и сильный ветер неистово дул в ветвях деревьев, которые как-то похоронно гудели. Темнота была непроницаемая, и только вдалеке, на станции железной дороги, мерцали огни, которые чуть не гасли от порывов ветра.
Они бежали с пять минут, усталые, залепленные грязью, то и дело попадая в лужи. Наконец кассир остановился.
— Вот здесь… — сказал он. — Это дом Рауля.
У железной решетки дома-особняка стояла та самая карета, которую видели перед собою Вердюре и его спутник.
Сгорбившись на козлах и укутавшись от ветра и дождя в свой капюшон, извозчик дремал в ожидании тех, кого привез.
Вердюре подошел к карете и дернул его за капюшон.
— Послушай-ка! Любезный!
Спросонья извозчик потянул за вожжи и забормотал:
— Пожалуйте, сударь, пожалуйте!
Но, увидав при свете своих фонарей таких грязных людей, он испугался за свой кошелек и даже за свою жизнь и в страхе замахал своим бичом.
— Я занят… — заговорил он. — Я занят.
— Да я знаю это, болван! — крикнул на него Вердюре. — Я хочу предложить тебе сто су за то, чтобы ты сообщил мне, не даму ли ты сюда привез?
Казалось, что пять франков прельстят его, но он грубо отвечал:
— Идите своей дорогой, а не то закричу!
Вердюре живо отошел от него.
— Уйдемте, — сказал он на ухо Просперу. — Он и впрямь кликнет полицию, и тогда прощай наш план! Надо перелезть где-нибудь в другом месте, а не через решетку.
И они стали разыскивать, где бы им можно было перелезть поудобнее, но в темноте трудно было отыскать подходящее место, тем более что решетка сменилась стеной, которая была десять или двенадцать футов вышиной. К счастью, Вердюре был очень ловок. Он отошел от стены, разбежался, вспрыгнул, ухватился за край ее руками и, взобравшись, сел на нее верхом. Затем он помог взобраться и слезть с нее Просперу.
Очутившись в саду, Вердюре стал исследовать место.
Дом Лагора находился в саду и представлял собой узкое, несоразмерно высокое здание в два этажа, кроме подвального.
Было освещено только одно окошко во втором этаже.
— Вы двадцать раз бывали в этом доме, — обратился к Просперу Вердюре. — Не можете ли вы мне сказать, в какой это комнате горит огонь?
— Это спальня Рауля.
— Отлично. А что в подвальном этаже?
— Кухня, буфет, бильярдная и столовая.
— А на первом?
— Две гостиные, разделенные драпировкой, и рабочий кабинет.
— Где помещается прислуга?
— В такую пору Рауль остается без прислуги. Ему прислуживают здешние жители, муж и жена, которые приходят утром и уходят вечером после обеда.
— Превосходно! В таком случае идемте!
И они направились прямо к крыльцу, но дверь оказалась запертой.
— Какая досада! — проворчал Вердюре. — Всегда инструменты надо иметь с собою! Ни отмычки, ни долота, хоть бы маленький кусочек железа!..
Видя, что ничего не выходит, он бросился от двери ко всем окнам подвального этажа. Но, увы! И здесь все окна были на запоре и ставни были плотно закрыты.
Вердюре был обозлен. Он бегал вокруг дома, как лисица вокруг курятника, стараясь отыскать вход и не находя его. В отчаянии он опять пошел на то место сада, откуда лучше виднелось освещенное окно.
— Ах, если бы можно было увидеть! — воскликнул он. — И только подумать, что там, именно там, — и он показал на окно, — ключ к загадке и что мы от него всего только в каких-нибудь тридцати или сорока футах…
Никогда еще Проспер не был так удивлен поступками своего странного компаньона. В этом саду Вердюре чувствовал себя как дома, несмотря на то, что проник в него воровски. Он разгуливал здесь без всяких стеснений, и можно было подумать, что он уже привык к такого рода экспедициям. Говоря об отмычках, он находил настолько же естественным отпереть ими дверь, насколько и чиновнику кажется естественным открыть свою табакерку. И, не входя в рассуждения ни о чем, он шлепал по грязи под ветром и под дождем, который по-прежнему лил на него ручьями.
Он приблизился к дому и стал что-то вычислять.
— Я хочу увидеть, что там делается, — сказал он, — и я обязательно увижу.
Вдруг Проспер вспомнил.
— Здесь есть лестница, — сказал он.
— И вы молчите!.. Где?
— В глубине сада, под деревьями.
Они побежали туда и без труда ее отыскали: она лежала около стены. Они подняли ее и в одну минуту поднесли ее к дому.
Но когда они приставили ее, то оказалось, что она не доставала до освещенного окна на целых шесть футов.
— Недостает! — проговорил, разочаровываясь, Проспер.
— Достанет! — перебил его торжествующий Вердюре.
И, отойдя от дома на аршин и повернувшись к нему лицом, он взял лестницу, осторожно приподнял ее и, ухватившись за нижние ее концы, поставил их себе на плечи. Таким образом препятствие было устранено.
— Теперь лезьте! — обратился он к Просперу.
Проспер был достаточно возбужден и заинтересован, и потому не медлил. Энтузиазм наполнил его душу надеждой на успех, и он почувствовал в себе наплыв бодрости, которой не замечал за собою раньше. Без всякого шума он добрался до нижних ступеней и стал подниматься по лестнице, которая шаталась и раскачивалась у него под ногами.
Но едва только его голова достигла окошка, как он издал крик, ужасный крик, подхваченный непогодой и потерявшийся в вое ветра. И, сорвавшись с лестницы, он упал на мокрую землю.
— Несчастная!.. — забормотал он. — Несчастная!..
С быстротой и невероятной силой Вердюре спустил на землю лестницу и бросился к Просперу, думая, что он расшибся.
— Что вы увидели? — спросил он. — Что там происходит?
— Там Мадлена… — отвечал Проспер слабым, заплетающимся голосом. — Понимаете ли, там, в этой комнате, Мадлена, одна, с Раулем!..
Вердюре смутился. Это сбило его с толку. Он отлично знал, что у Лагора должна быть женщина, но по своим соображениям и судя по записке Жипси, присланной ему в кабачок, он полагал, что это — сама госпожа Фовель.
— Вы не ошибаетесь? — спросил он.
— Нет, нет! Я не мог принять другую женщину за Мадлену. Ах! Вы, который слышали все вчера, научите же меня, что мне теперь делать? Как относиться к этой подлой измене? «Она вас любит, — утверждали вы, — она еще вас любит!»
Вердюре не отвечал. Сбитый с толку, он старался сообразить положение и уже начинал понимать.
— Она здесь, — продолжал Проспер, — и это не тайна даже для Нины. Мадлена, эта благородная и чистая Мадлена, в которую я верил как в свою мать, — и вдруг любовница этого негодяя, похитившего свое имя! И я, честный дурак, сделал из этого жалкого человека лучшего друга, которому поверял все свои тайны и надежды. Он ее любовник! А я… я служил только ширмой для их свиданий, и они смеялись над моей любовью, над моей глупой доверчивостью!.. Но довольно этих унижений!
И он направился к крыльцу.
— Что вы хотите делать? — спросил его Вердюре.
— Мстить!
— Вы не сделаете этого, Проспер!
— А кто мне может помешать?
— Я!
— Вы? Как бы не так!..
И если бы Вердюре не отличался железной силой, то Проспер действительно пошел бы мстить. Но между ними произошла борьба, и Вердюре осилил.
— Если вы поднимете шум, если нас увидят, — сказал он, — то конец всем нашим надеждам!
— Мне больше не на что надеяться.
— От нас улизнет Рауль, и вы навсегда останетесь под подозрением.
— Не все ли это равно для меня?
— Для вас — да, но для меня это не все равно, несчастный! Я поклялся доказать вашу невиновность. В ваши годы более стараются вернуть любовниц, чем свое честное имя!
— Я желаю отомстить за себя! — настаивал Проспер.
— Ладно, мстите, — воскликнул Вердюре, — но мстите, как подобает это мужчине, а не как ребенок! Что вам делать в этом доме? Есть у вас оружие? Нет! Вы броситесь на Рауля и сцепитесь с ним один на один? А в это время Мадлена сядет в карету и улизнет!
Проспер молчал.
— Что же делать? — спросил он потом.
— Ждать.
Проспер колебался. Затем с решимостью, в которую не поверил бы ранее сам, он поднял лестницу и поставил ее нижними концами на плечи так, как это делал и Вердюре.
— Лезьте вы! — сказал он ему.
В одну секунду Вердюре был уже у окна.
Проспер не ошибся. Это действительно была Мадлена, одна, у Рауля Лагора, в такой поздний час.
Стоя посредине комнаты, она о чем-то горячо говорила. Ее поза, движения, лицо говорили о негодовании, которое она плохо скрывала. Рауль сидел в кресле у камина и ковырял щипцами в углях. По временам он пожимал плечами с видом человека, решившего выслушать все, но ответить так: «Я ничего не могу для вас сделать».
Дул ветер, и до слуха Вердюре долетал лишь один звук их голосов, приставить же ухо к стеклу он не решался из боязни быть замеченным.
«Очевидно, — думал он, — у них очень серьезный разговор, но отнюдь не любовный».
И он продолжал наблюдать.
В отчаянии Мадлена стала умолять; она сложила руки, наклонилась и уже готова была встать на колени.
Рауль отвернулся. Он отвечал ей только односложными словами.
Два или три раза Мадлена направлялась к выходу, но затем возвращалась снова, точно в ожидании милости, не решалась уйти, не получив ее.
В последний раз она, по-видимому, решилась на крайнее средство, потому что Рауль вдруг встал, достав ключ, отпер маленький шкафчик, стоявший у камина, достал оттуда пачку бумаг и подал ей.
«Что это? — подумал Вердюре. — Уж не переписка ли, которая может компрометировать эту барышню?»