Но Рауль улучил время и, увидав на верхней полке кассы три пачки процентных бумаг, схватил их левой рукой и сунул себе под сюртук между жилеткой и рубашкой.
Израсходовав себя всю на это движение и будучи не в состоянии сладить с охватившим ее волнением, госпожа Фовель выпустила руку Рауля и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку кресла Проспера.
— Умоляю тебя, Рауль, — сказала она, — заклинаю тебя, положи обратно в кассу эти билеты… Завтра я тебе достану эти деньги, клянусь тебе в этом, я дам тебе их в десять раз больше, только, умоляю тебя, пожалей свою мать!
Он не слушал ее и рассматривал царапину, оставленную на дверце. Она была очень заметна и беспокоила его.
— Не бери хоть всего, — настаивала госпожа Фовель. — Возьми, сколько нужно, и положи обратно остальное.
— Для чего? Чтобы менее заметили кражу?
— Да. Пойми ты, я все устрою. Предоставь действовать мне. Я придумаю какое-нибудь извинение, скажу Андре, что это мне понадобились деньги.
С тысячами предосторожностей Рауль снова запер кассу.
— Идем, — обратился он к матери. — Удалимся скорее, а то нас могут хватиться. Прислуга может войти к тебе в будуар и, не найдя нас, поднимет тревогу.
Это жестокое равнодушие, эта способность рассуждать в такой момент возмутили госпожу Фовель.
— Отлично! — воскликнула она. — Хорошо же! Пусть нас ловят на месте преступления! Тогда все будет кончено, Андре меня выгонит, как последнюю тварь, но я не стану губить невинных. Завтра в этом кабинете обвинят Проспера. Кламеран отнял у него любимую женщину, а ты хочешь украсть у него и честь, — нет, довольно!
— Идем же! — крикнул он, схватив ее за руку.
Но она упиралась. Она уцепилась за край стола и не хотела идти.
— Я уже предала вам Мадлену, — сказала она, — поэтому не хочу предавать вам еще и Проспера!
Рауль понял, что необходим очень веский мотив, чтобы изменить решение госпожи Фовель.
— Эх, простота! — засмеялся он с цинизмом. — Разве ты не понимаешь, что сам Проспер мой сообщник и что мы эти деньги поделим поровну? Он уже дожидается меня.
— Это невозможно!
— А что ж по-твоему, откуда бы я мог узнать слово?
— Проспер честен.
— Конечно; мы оба честны! Только нам нужны деньги.
— Ты лжешь!
— Нет, милая маменька, Мадлена прогнала от себя Проспера, надо же ему, бедному мальчику, чем-нибудь утешаться, а для этого нужны ведь деньги…
Он взял лампу и осторожно, но с силой повел госпожу Фовель по лестнице. Она уже не владела собою и машинально переступала со ступени на ступень.
— Надо положить ключ обратно в стол, — сказал Рауль, когда они были снова в спальне.
Но она не слышала его, и он сам положил его туда, так как видел, откуда она его взяла.
Затем он снес на руках госпожу Фовель в ее будуар, где она сидела во время его прихода, и усадил ее в кресло.
И так велик был упадок ее сил, так дико смотрели в пространство ее глаза, по которым можно было судить об ужасе, охватившем ее душу, что испугался даже сам Рауль, и ему показалось, что она сошла с ума.
Он поцеловал ее в лоб и ушел.
В том самом ресторане, в котором они обедали, Кламеран, мучимый неизвестностью, поджидал своего сообщника.
И едва только показался Рауль, как он стремительно вскочил с места, побледнел от беспокойства и едва слышно спросил:
— Ну?
— Все исполнено, дяденька, спасибо тебе. Теперь я последний из негодяев.
Он быстро расстегнул жилет и, бросив на стол, еще залитый тем вином, которым он опьянял себя для храбрости, четыре связки банковых билетов, он с ненавистью и презрением сказал:
— На, подавись! Эти деньги будут стоить чести и, быть может, жизни трех человек.
Кламеран не почувствовал обиды. Дрожавшей рукой он сгреб банковые билеты и стал их ощупывать, точно стараясь убедиться в успехе.
— Теперь Мадлена моя! — сказал он.
Рауль молчал. Вид этой радости после всего того, что он испытал за этот час, его возмущал и унижал.
— Трудно было? — спросил Кламеран с улыбкой.
— Я тебе запрещаю, — закричал вне себя Рауль, — понимаешь? Я тебе запрещаю когда бы то ни было говорить со мной об этом вечере! Я должен его позабыть…
Кламеран нетерпеливо пожал плечами.
— Забывай, забывай, милый племянничек, — насмешливо проговорил он, — сделай такое одолжение! Только я не думаю, чтобы из боязни воспоминаний ты отказался от этих трехсот пятидесяти тысяч франков. Возьми же их! Они твои.
Это великодушие не удивило и не удовлетворило Рауля.
— По нашему условию я имею право на большее, — сказал он.
— Совершенно верно. Это — в счет платежа.
— А когда я получу остальное?
— В день моей свадьбы с Мадленой. Не раньше.
— Ладно, я соглашаюсь. Но от поручений, подобных нынешнему, я положительно отказываюсь.
Кламеран расхохотался.
— Хорошо, хорошо, — отвечал он. — Теперь ты можешь сделаться честным сколько влезет: момент удобный, ты богат. А так как тебя пугает твоя трусливая совесть, то я больше уже не буду давать тебе никаких поручений. Итак — иди за кулисы. Теперь начинается уже моя роль.
Глава XXI
По уходе Рауля госпожа Фовель целый час оставалась в оцепенении, близком к полной нечувствительности ко всему, что бывает следствием одинаково как крупных моральных потрясений, так и сильных физических страданий.
Мало-помалу она стала приходить к сознанию настоящего положения и вместе со способностью мыслить возвратились к ней и страдания.
Теперь она поняла, что была жертвой гнусной комедии, что Рауль мучил ее сознательно, хладнокровно, с заранее обдуманным планом, делая из ее страданий себе забаву, спекулируя на ее нежности.
Но Проспер? Был ли он сообщником Рауля? Способствовал ли он ему в краже?
В этом вопросе для госпожи Фовель заключалось все. Если не он, то кто же другой мог сообщить Раулю слово и заранее положить в кассу такую громадную сумму денег, когда, согласно формальным приказаниям патрона, она всегда должна была оставаться пустой. Да и самое поведение Проспера делало вероятным сообщение Рауля. Она знала, что он живет с одной из тех тварей, по капризу которых бросаются на ветер целые состояния и которые губят даже лучших людей. Она считала ее способной на все.
Разве она не знала по опыту, до чего может довести увлечение?
Тем не менее она извиняла Проспера и его падение приписывала себе. Благодаря кому именно Просперу было отказано от дома, который он считал своим? Кто разрушил хрупкое здание его надежд и испортил его чистую любовь?
Она думала об этом и не знала, как теперь поступить, сообщить ли обо всем Мадлене или нет?
И она решила, что преступление Рауля должно остаться в тайне. И когда в одиннадцать часов вернулась из гостей Мадлена, она ей не сказала ничего.
Ее спокойствие не изменило ей и тогда, когда пришли домой и Фовель с Люсьеном. Но под внешним спокойствием было скрыто ее тяжкое страдание. Что, если банкир вздумает сейчас сойти вниз, в контору, и осмотреть кассу? Это бывало редко, но все-таки бывало.
Наступившая ночь была для госпожи Фовель одним долгим и невыносимым страданием.
— Через шесть часов… — говорила она себе. — Через четыре часа… Через три часа все будет открыто. Как-то все обойдется!
Настал день, стали в доме пробуждаться. Вот заходила прислуга. Вот стали отпирать контору, вот донеслись до нее голоса приказчиков.
Она хотела встать и не могла. Непобедимая слабость и тяжкие страдания овладели ей. Тогда она стала ожидать, присев на краю кровати и насторожив слух. Отворилась дверь, и в ее комнату вошла Мадлена. Несчастная была бледна как смерть и дрожала как осиновый лист.
Госпожа Фовель поняла, что преступление открыто.
— Ты знаешь, тетя, что случилось? — спросила Мадлена прерывающимся голосом. — Обвиняют Проспера в краже. Сейчас внизу полиция, и его отведут в тюрьму.
Госпожа Фовель застонала.
— Все это штуки Рауля или маркиза… — продолжала молодая девушка.
— Как? Почем ты знаешь?
— Я ничего не знаю. Проспер не виноват — вот и все. Сейчас я его видела, говорила с ним. Если бы он был виновен, то он не осмелился бы так честно смотреть мне в глаза.
Госпожа Фовель уже открыла было рот, чтобы сообщить ей обо всем, но не смогла.
— Чего хотят еще от нас эти два чудовища? — воскликнула Мадлена. — Каких им жертв еще надо? Обесчестили Проспера!.. Лучше бы убили его…
Приход Фовеля прервал ее. Банкир так был возмущен, что не мог говорить.
— Негодяй! — пробормотал он наконец. — И он осмелился обвинить меня!.. Сказал во всеуслышание, что это я сам себя обокрал… Теперь маркиз Кламеран может заподозрить меня.
И, не замечая выражения лиц двух дам, он рассказал, как все случилось.
В этот день преданность Мадлены своей тетке выдержала тяжкое испытание. На глазах у благородной девушки втаптывали в грязь человека, которого она любила; она верила в его невиновность как в свою собственную.
Она знала тех, кто подставил ему ловушку, и не могла его защищать.
А госпожа Фовель поняла, что ее недомогание может послужить уликой, и, полумертвая, собралась с последними силами и вышла к завтраку.
Это был печальный завтрак. Никто не ел. Прислуга ходила на цыпочках и перешептывалась, точно в доме был покойник.
В два часа Фовель сидел запершись у себя в кабинете, когда к нему пришел вдруг казачок и доложил, что его желает видеть маркиз Кламеран.
— Как! — воскликнул банкир. — Он смеет…
А потом он подумал и сказал:
— Проси.
Но маркиз не пожелал входить. Возвратившийся мальчик доложил, что по важным соображениям он хочет видеть господина Фовеля в банкирской конторе.
— Что еще за новости? — воскликнул банкир.
Но, не найдя отговорок, он все-таки сошел вниз. Кламеран ожидал его, стоя в первой комнате перед кабинетом кассира. Фовель направился к нему.
— Что вам еще нужно от меня, милостивый государь? — резко спросил он его. — Ведь вы же получили все? У меня ваши расписки…