Даже Рауль уже не мог владеть собой.
— Вы агент тайной полиции? — спросил он.
Вердюре улыбнулся.
— Я друг Проспера, — отвечал он. — И судя по тому, как вы себя поведете, так поступлю и я.
— Чего же вы от меня хотите?
— Где украденные вами триста пятьдесят тысяч франков?
Молодой бандит помедлил.
— Здесь! — ответил он наконец.
— Отлично! Это сознание послужит вам на пользу. Я это знал и знаю также, что они лежат именно здесь, в этом несгораемом шкафу. Давайте-ка их сюда!
Рауль понял, что шутки плохи. Он подбежал к шкафу и достал оттуда несколько пачек банковых билетов и целую кипу расписок из ломбарда.
— Превосходно! — сказал Вердюре. — Отлично: что хорошо, то хорошо!
Рауль в это время высчитал момент. Тихо, притаив дыхание, он подкрался к двери, быстро отворил ее и тотчас же скрылся, заперев ее за собой.
— Он убегает! — воскликнул Фовель.
— Ну, конечно! — ответил Вердюре, не поворачивая даже головы. — Я так и предполагал.
— Как же так?…
— А вы разве хотите все это растрезвонить? Уж ограничьтесь, пожалуйста, только тем, что вам придется быть свидетелем перед исправительной полицией, которая будет разбирать то, жертвой чего стала ваша жена.
— О милостивый государь!..
— Предоставьте этому негодяю убегать. Вот вам ваши триста пятьдесят тысяч франков, я сосчитал их, они все налицо. Вот вам расписки от заложенных им вещей. Будем считать, что мы удовлетворены. Правда, он унес с собой еще пятьдесят тысяч, но это тем лучше. Эта сумма понадобится ему для того, чтобы удрать за границу, и мы уже больше никогда не услышим о нем.
Выражение крайней благодарности засветилось в глазах у Фовеля. Он схватил за руки Вердюре, почти поднес их к своим губам и взволнованным голосом сказал:
— Как мне благодарить вас, милостивый государь?… Чем отплатить вам за ту громадную услугу, которую вы мне оказали?…
Вердюре подумал.
— Я попрошу у вас только одной милости, — отвечал он.
— Милости, вы!.. От меня? Говорите же, говорите! И я, и мое состояние к вашим услугам!
— Я друг Проспера. Прошу вас, помогите мне реабилитировать его. Вы столько можете сделать для него!.. Он любит Мадлену…
— Мадлена будет его женой, — перебил его Фовель, — даю вам в этом слово. Да, я реабилитирую его, и с таким треском, что ни одна душа не осмелится упрекнуть его в моей роковой ошибке!
Вердюре подошел к углу и взял оттуда свою палку и шляпу с таким видом, точно был просто в гостях.
— Простите, я вам надоедаю, — сказал он, — но госпожа Фовель…
— Андре!.. — проговорила бедная женщина. — Андре!..
Банкир помедлил несколько секунд, а потом, решившись, бросился к жене и сжал ее в своих объятиях.
— Нет, — сказал он, — не могу более бороться с сердцем! Валентина, я не прощаю тебя, нет; я забываю, забываю обо всем…
Вердюре более ничего не оставалось делать в Везине.
Не простившись с банкиром, он незаметно вышел, нанял карету и приказал кучеру везти его в Париж, в гостиницу «Лувр», и как можно скорее.
Беспокойство его угнетало. С Раулем дело было улажено. Теперь уже он должен быть за тридевять земель. Но можно ли Кламерана притянуть к тому наказанию, которого он так заслуживал? Очевидно, нет. Как предать его суду, чтобы в то же время не скомпрометировать госпожу Фовель?
«Есть только один повод, — думал дорогой Вердюре, — это отравление в Олороне. Стоит только пошевелить немножко общественное мнение, раздуть слухи — и дело в шляпе. Но для этого необходимо время, а Кламеран не такой дурак, чтобы ожидать, когда его схватят».
И Вердюре стал уже отчаиваться в своем умении, когда карета остановилась у гостиницы «Лувр». Наступали сумерки.
У крыльца и у аркад гостиницы толпилось множество людей и, несмотря на просьбы полицейских разойтись, разговаривали о каком-то важном происшествии.
— Что случилось? — спросил Вердюре у одного из зевак.
— Неслыханное дело, сударь, — отвечал за него другой. — Он вылез из слухового окна, почти совсем голый. Его хотели схватить, но не тут-то было!.. С ловкостью обезьяны или сомнамбулы он бросился на крышу, крича, что его хотят зарезать.
Вердюре с трудом пробрался во двор гостиницы.
Здесь, у парадного крыльца, стояли Фанферло и с ним трое каких-то других мужчин с особенным выражением лиц.
— В чем дело? — спросил Вердюре.
Все четверо поклонились.
— Патрон!.. — сказали они.
— Да говорите же, в чем дело? — крикнул Вердюре.
— А в том дело, патрон, — отвечал Фанферло с грустью, — в том дело, что сорвалось! В первый раз в жизни я напал на действительно настоящее дело, и вдруг — паф! — полное сыскное банкротство!
— Значит, это касается Кламерана?
— Да, его… Узнав сегодня утром меня, этот плут вдруг навострил лыжи и, как заяц, пустился бежать во весь дух; я подумал, что он этаким манером самое меньшее добежит до Иври. Но не тут-то было! Дойдя до бульвара Эколь, он вдруг что-то сообразил и побежал сюда. Весьма возможно, что он вернулся сюда за деньгами. Но тут его ожидали трое наших товарищей. Это было для него как удар молотом по башке. Он понял, что пришел ему конец, и рехнулся.
— Но где же он?
— Должно быть, в участке; я видел, как городовые связали его и посадили в карету.
— Тогда идем!..
Приехав на место, Вердюре и Фанферло нашли Кламерана в отдельной камере, предназначенной для буйных. На нем был надет смирительный халат, и он сражался с доктором и тремя служителями, которые хотели влить ему в рот какое-то лекарство.
— Караул! — кричал он. — Ко мне! Помогите!.. Разве вы не видите? Ко мне подходит брат, он хочет меня отравить!..
Вердюре попросил врача объяснить ему, в чем дело.
— Этот несчастный сошел с ума, — ответил доктор. — Он помешался на том, что его хотят отравить, не желает ничего ни пить, ни есть… и, по всей вероятности, умрет с голоду, предварительно испытав все муки от отравления.
Вердюре содрогнулся и вышел в участок.
— Госпожа Фовель спасена, — проговорил он. — Сам Бог наказал Кламерана.
— А я-то, я! — вздыхал Фанферло. — Остался ни в сих, ни в оных! Какая неприятность!..
— Это правда, — отвечал Вердюре. — Дело номер сто тринадцать так и не выйдет из канцелярии на свет божий. Но утешься. В конце этого месяца я пошлю тебя с письмом к одному из моих друзей, и все то, что ты потерял на славе, ты выручишь на презренном металле.
Глава XXV
Четыре дня спустя, утром, Лекок — официальный Лекок, тот самый, каким его знали в качестве начальника сыскной полиции, — прохаживался по своему кабинету, то и дело посматривая на часы.
Наконец, в определенный час, верный Жануль ввел к нему Нину и Проспера Бертоми.
— Ах, — воскликнул Лекок, — вы влюбленные и вдруг так точны! Это хорошо!
— Мы не влюбленные, — отвечала Жипси, — и только по особому приказу господина Вердюре мы опять вместе. Он назначил нам свидание именно здесь, у вас.
— Очень приятно!.. — сказал знаменитый сыщик. — В таком случае потрудитесь подождать здесь несколько секунд. Я пойду его позову.
С четверть часа Нина и Проспер сидели вдвоем одни и не обмолвились ни единым словом.
Наконец дверь отворилась и вошел Вердюре.
Нина и Проспер хотели броситься к нему, но он взглядом, которому нельзя было не повиноваться, приказал им оставаться на местах.
— Вы пришли сюда, чтобы узнать, кто я такой, — сказал он строгим тоном. — Я вам это обещал, и я сдержу свое слово, чего бы это для меня сейчас ни стоило. Слушайте же. Мой самый лучший друг — это Кальдас. Целых восемнадцать месяцев этот друг был счастливейшим из людей. Полюбив одну девушку, он жил только ею и для нее, и, глупенький, он воображал себе, что и она его тоже любит.
— Да! — воскликнула Жипси. — Да, и она его любила!..
— Пусть будет так. Она его любила так сильно, что в один прекрасный вечер убежала с другим. Кальдас хотел себя убить. Потом, раздумав, он решил жить и мстить.
— Ну и что же?… — с беспокойством проговорил Проспер.
— А то, что Кальдас отомстил уже за себя, но совсем по-иному. В глазах той женщины, которая бросила его, он показал свое высшее превосходство над тем другим. Слабый, робкий, не зная, что делать, этот другой стоял уже на краю пропасти, готовый упасть в нее, и мощная рука Кальдаса его удержала. Эта женщина — вы, Нина. Этот обольститель — вы, Проспер. А Кальдас — это…
Быстрым движением руки он сорвал с себя парик, бакены и предстал перед ними тем Лекоком, каким его никто никогда не знал: настоящим, обыкновенным смертным.
— Кальдас!.. — воскликнула Нина.
— Нет, не Кальдас и не Вердюре, а Лекок, агент тайной полиции.
Произошло маленькое замешательство, после которого Лекок обратился к Просперу Бертоми.
— Не мне одному вы обязаны своим спасением, — сказал он. — Женщина, решившая довериться мне, во многом мне помогла. Эта женщина — Мадлена. Только благодаря ей я поклялся, что господин Фовель никогда не узнает ни о чем… Ваше же письмо испортило мне все дело. Не моя в этом вина…
И он уже хотел удалиться в свою комнату, но Нина загородила ему путь.
— Кальдас! — воскликнула она. — Клянусь тебе, я так несчастна! Если бы ты только знал… пожалей… прости!
От Лекока Проспер ушел один.
Пятнадцатого числа того же месяца в церкви Нотр-Дам-Делорет произошло венчание Проспера Бертоми с девицей Мадленой Фовель.
Банкирский дом по-прежнему помещается на улице Прованс, но только Фовель, задумав переехать на жительство в усадьбу, счел необходимым переменить на нем вывеску, которая гласит теперь так: