Не глядя по сторонам, он пробирался по улицам Термитника, ступая совершенно бесшумно, как заправский вор.
Он не скрывался, но никто его не замечал, будто он был пустым местом.
Невидимкой.
К вечеру пошел мелкий снег, и грязное месиво под ногами Джека было припорошено белой крошкой. Но несмотря на это, он почти не оставлял следов.
Как будто действительно был невесомым невидимкой.
Узкие коридоры безымянных улиц Термитника (большинство из них были просто пронумерованы) были наполнены привычным гулом. Там, за закрытыми дверями, кипела жизнь.
Здесь на каждой улице есть свой бордель, мастерская или подпольное кабаре.
И в каждом доме найдется Тварь.
Почти все Твари Рурка живут в Термитнике.
Джек шел быстро, уверенно ориентируясь в одинаковых улочках. Он зашел в один из высоких облупленных домов, поморщился от резкого запаха чьей-то рвоты в общем коридоре, поднялся на четвертый этаж и резко постучал в дверь первой от лестницы двери.
Сначала никто не открывал, и это, кажется, встревожило Джека.
Он заколотил в дверь с такой силой, что чуть не выбил ее.
— Марла, открой, это я, — позвал он.
Кошка, представшая его взгляду, выглядела ужасно: глаза опухли, волосы растрепались, и вместо яркого платья на ней был куцый халатик, больше похожий на лохмотья.
— Чего надо? — нелюбезно спросила она.
Джек вздохнул.
— Можно войти? — спросил он, заглядывая ей через плечо. — А где Ника? И твоя сестра?
Марла посторонилась, впуская его, а потом закрыла дверь.
— Сестра у соседки. А птичку Фрост забрал, — ответила она.
Джек нахмурился.
— Капитан? Когда?
— Около часа назад. Пришел весь из себя загадочный, сказал, что забирает девчонку обратно, дождался, когда она вещи соберет, и они ушли. Ты бы видел, как она пищала от радости. Убила бы….
— Он с ума сошел?! — Джек, кажется, пришел в ужас.
— На сумасшедшего был не похож. Скорее, на одержимого, — Марла сделала вид, что зевает. — Мне было все равно. За два дня эта птаха мне надоела, как заноза в заднице.
— Он не сказал, почему решил забрать Нику?
— Я же сказала: мне было все равно! — кошка топнула ногой, а потом развернулась и подошла к окну.
Джек помолчал, глядя ей в спину. Его взгляд стал сочувствующим.
— Томас сказал это в сердцах. Не подумав. Я думаю, он уже раскаивается.
— Мне плевать, — буркнула кошка. Ее голос был тонким.
— Не ври.
— Тебе поговорить не с кем, Роквелл? Вали отсюда!
Джек помолчал, продолжая буравить ее спину взглядом.
— Тебе больно. И это нормально. Но Томас и не понимал, что говорит. Он…
— … он просто шакал, который жрет гнилье, — резко перебила Джека Марла. — И он будет продолжать жрать гнилье, пока сам не протухнет.
— Марла…
Кошка резко обернулась. Ее глаза горели животным огнем и сдерживаемым гневом.
— Я - грязная шлюха, Джек. Я этого и не отрицаю. Я этим даже горжусь. Поэтому твой любимый шакал меня не обидел. На правду не обижаются. И закончим на этом. Тебе Ника нужна? Она у Капитана. Убирайся отсюда. Мне надо привести себя в порядок и идти на работу. На ту работу, где мне платят. И сегодня я буду работать особенно усердно.
Джек покачал головой
— Не надо. Не усугубляй, — попросил он.
— Да пошел ты. Я сказала: прочь из моего дома. Той, кого ты ищешь, здесь нет.
Джек вздохнул, но больше ничего не сказал. Открыв дверь, он медленно спустился по лестнице, вышел на улицу и медленно побрел по узким улицам Термитника к Лагуне.
Никто не видел, что на его лице написаны смятение и злость.
Никто не слышал его бесшумных шагов.
Никто его не заметил.
Будто он действительно был невидимкой…
Мэри
Мэри стоит у окна и меланхолично рисует пальцами по стеклу. Она представляет себе бесконечную спираль, уходящую в небо. Почему-то так ей становится легче. Проще отрешиться от всего, что произошло.
И продолжает происходить.
Кира исчезла вчера утром. А к сегодняшнему вечеру от Теней ничего не осталось. Как будто именно она была самым главным кирпичиком, фундаментом, крепкой нитью, соединяющей их всех.
Они так ни до чего и не договорились.
Марла ушла первой, заявив, что ей нужно домой. Кошка была обижена. А еще ей действительно было больно.
Стоило двери за ней закрыться, как Мэри услышала в эмоциях Томаса сожаление. Кажется, он и сам не понимал, что ему нужно в тот момент.
Разговор не клеился, никто не хотел думать о деле ткачей. Да и не могли они.
Мэри и не знала, что стало с теми папками, что принес Джек. Остались ли они лежать на столе Томаса, или Джек взял их с собой?
Джек ушел вслед за Марлой, и Мэри не решилась попросить его проводить ее до дома. Пока он был тьмой без единой искорки эмоций, она чувствовала рядом с ним тревогу.
Она нашла себя в том, что "видит" людей своим даром. Но сейчас Джек был для нее невидим.
Будто его и не было.
Мэри оставила Томаса в совершенно растрепанных чувствах, но, к сожалению, она ничем не могла помочь другу-шакалу.
Наоборот, она слышала, что он хочет остаться один. Она понимала его.
Ни о каком деле речи не пойдет, пока они не вернут Киру.
Если бы еще знать, как ее вернуть…
А ведь, она, Мэри, может помочь! Она может нарисовать Киру.
Думать о подруге и применить свой дар.
Почему это не пришло ей в голову раньше? Она могла сделать это еще вчера!
Время. Время идет. И сейчас, когда Мэри осознала всю степень своей глупости, оно больше не кажется вязкой субстанцией, обволакивающей все вокруг.
Нет.
Теперь оно летит с бешеной скоростью, и Мэри кожей чувствует: что-то происходит. Прямо сейчас.
И она не в силах это предотвратить.
Она опоздала.
Хлопок двери заставляет ее сердце колотиться от ужаса. Задумавшись, она не почувствовала чьего-то приближения!
Раскрыв свои слепые глаза, Мэри пятится от окна, пытаясь нащупать руками хоть что-то похожее на оружие.
Дыхание. Она слышит дыхание!
Что с ней? Почему она ничего не "видит"? Неужели дар решил покинуть ее именно сейчас, когда он так нужен!
— Что с тобой? — слышит она тихий голос Джека.
Облегчение накрывает ее штормовым шквалом, ноги подкашиваются, и Мэри, всхлипнув, опускается на пол.
Руки Джека подхватывают ее, не дают упасть, и она носом утыкается ему в плечо, наконец, начиная чувствовать запахи.
Пыли и влажной шерсти, будто Джек надел новый плащ, который еще не успел пропахнуть его одеколоном, вишневым табаком Киры и совершенно непередаваемым запахом полицейского участка.
Она слегка ведет головой, задевает щекой его подбородок и понимает, что сегодня утром он пренебрег бритьем. В голову приходит совершенно нелепая и неуместная сейчас мысль: пока ее глаза не ослепли, она никогда не видела его с щетиной на лице.
Ей становится стыдно.
— Я тебя не слышала, — тихо говорит она. — И испугалась… немного.
Ей хочется провалиться сквозь землю из-за того, что ей приятно стоять вот так, в кольце его рук.
Она никогда не позволяла себе мечтать о Джеке.
Никогда.
Потому что он — человек.
Потому что она — Тварь.
— Прости, — его дыхание шевелит ее отросшие волосы, и она чувствует, как щекам становится горячо.
Надо отстраниться.
Твари не место рядом с человеком. Даже если эта Тварь — слепая.
— Все нормально, — неловко отвечает Мэри. И невероятным усилием воли выпутывается из рук Джека. — Зачем ты пришел?
Он будто бы отступает на шаг. Так странно: она едва слышит его дыхание, а шаги и вовсе бесшумны.
И только шелест его дыхания подсказывает Мэри, что Джек все-таки есть. Что он существует. Это необычно…
— Я хочу, чтобы ты нарисовала Киру, — говорит Джек. — Ты ведь сможешь?
— Я… я только что об этом думала, — говорит Мэри. — Странно, что мне не пришло это в голову раньше…
— Мне тоже, — бросает Джек. — Ты можешь сделать это прямо сейчас?
Мэри не хочет говорить, что ей кажется, будто они опоздали.
Она может ошибаться.
Нет, не так.
Она точно ошибается. Они должны вернуть Киру!
— Мы должны вернуть Киру, — эхом ее мыслей произносит Джек. — Она нужна мне.
Сквозь тьму, в которую он превратился, пробивается луч эмоции. Серый луч непроглядной тоски.
Мэри кажется, что Джек весь состоит из этой серой тоски.
Он не должен быть таким. Он должен излучать саму жизнь и согревать всех вокруг своим озорством и шутливым подначиванием.
Но он — серый.
Мэри внезапно даже для себя самой спрашивает:
— Ты тоже ее любишь? Ты любишь Киру?
Джек молчит. Серая тоска сменяется голубоватым оттенком нежности.
— Мы все ее любим, разве нет? — в его голосе слышится теплота.
Мэри хочет уточнить, что она имеет в виду совсем не такую любовь, но он продолжает:
— Ты не понимаешь, Мэри. Она мне не просто подруга. Она мне, как сестра. Она знает обо мне все. И она всегда принимала меня таким, какой я есть, без условий. Когда я осел в Рурке и устроился работать в полиции, именно Кира первой разглядела во мне именно человека.
Мэри стыдно от того, что она чувствует облегчение.
— Ты и есть человек, — говорит она, надеясь, что это совершенно неуместное, ненужное, неправильное облегчение не отразилось на ее лице.
Джек глубоко и шумно вздыхает. Он как будто вернулся. Он все еще серый, но теперь Мэри его хотя бы "видит".
— Утром ты была не такая разноцветная… — бормочет он. — Давай я тебя подстригу.
Мэри не находится с ответом.
Она позволяет ему отвести себя в ванную. Там он немного неуклюже смачивает ее волосы, и они идут обратно в комнату.
Джек вешает чистый холст, находит ножницы и, предупредив, что раньше никогда такого не делал, начинает ровнять ей кончики.
Мэри так и не дожидается от него шутки про то, что он боится отстричь ей уши.
Джек тоскливо-серый. А еще у него нежные руки и горячее дыхание.
Мэри закрывает глаза и пытается думать о Кире.