Почти параллельно слову «дело» в романе идет фраза «потеряла кибитка колесо». Она попала на страницы романа позже, чем слово дело, но имеет немаловажное композиционное и идейное звучание. Эту фразу из песни городского дурачка Антонушки вспомнил Никита вскоре после смерти отца. Ее пропел сам Антонушка во время похорон Ильи Артамонова. Она снова всплывает на поверхность сознания Никиты, когда он после неудачной попытки самоубийства, попрощавшись с родными, уходит в монастырь. Умер основатель дела, стала распадаться семья — ушел Никита, — «Кибитка потеряла колесо» — так завершается первая часть.
Во второй части Тихон Вялов снова произносит эти слова после похорон убитого Петром мальчика Никонова. Третья часть начинается с описания пьяного гульбища Петра на ярмарке. Теперь уже сам Петр, порвавший в предыдущей части с сыном и переживающий тяжелую духовную травму, поет: «Кибитка потеряла колесо». После свержения самодержавия Вялов вспоминает эту фразу. Ею завершается роман. Она прошла через все произведение, подчеркивая этапы крушения дела хозяев.
Интересно отметить движение еще одного слова в романе. Это слово — «правда». В начале романа Петр как-то пытается еще соединить это слово со словом «дело». Это весомое слово снова вспыхивает во время спора Петра с сыном: они яростно спорят о двух правдах: правде предпринимателей и правде трудящихся. Когда Петр в дальнейшем слушал споры Мирона с Горицветовым о развитии промышленности, он недоумевал, где же настоящая правда? Петру не суждено было узнать настоящую правду, хотя роман и завершается торжеством подлинной правды, правды революционного народа.
Для раскрытия композиционной структуры романа следует остановиться и на некоторых обобщенно-символических картинах. Горький любил рисовать такие сцены, которые несут как бы двойную нагрузку — они одновременно являются сюжетно-бытовыми звеньями повествования и имеют обобщенно-символический смысл (например, изображение портового города в начале рассказа «Челкаш», сцена разгрузки баржи в повести «Мои университеты» и др.). К числу таких сцен относится и сцена разгрузки котла в романе «Дело Артамоновых». Котел — это не только источник энергии для фабрики. Это огромное, тупорылое чудовище, как бы символизирующее дело, ради которого живут и трудятся и рабочие и хозяева. Здесь и пафос трудового подъема и трагедия не соразмерившего своих сил хозяина, жадного на работу, но погибшего от перенапряжения. Это одна из самых сильных и трагических сцен романа, имеющих первостепенное значение для дальнейшего движения сюжета.
Или вспомним еще одну знаменательную сцену уже из четвертой части. Умер Никита. Движется похоронная процессия, возглавляемая страховидными монахами. Духовенство отпевает усопшего. И вот процессия сталкивается с монархической демонстрацией солдат и обывателей, пытающейся показать «национальное воодушевление» по поводу начала первой мировой войны. Панихидное пение перемешивается с звуками гимна «Боже, царя храни», с криками «ура», как бы предвещая миллионы бессмысленных смертей на полях братоубийственной бойни и конец тех, кто затеял эту войну.
В романе Горького отражен сложнейший и интереснейший этап нашей истории. Первые события, которые в нем рисуются, происходят «года через два после воли», то есть после так называемого «освобождения крестьян» — примерно в 1863 году. Последние — в 1917 году. Таким образом, более чем полувековая история запечатлена на страницах романа.
Однако тема романа — это история дела Артамоновых, развернувшаяся в глухом городишке. Дремовцам нет никакого дела до того, что творится в мире. События большой истории страны, естественно, почти не показаны на страницах романа. Глухо упоминается об убийстве Александра II, затем о росте народного недовольства и в связи с этим о проповеди Льва Толстого — вот, пожалуй, и все события, о которых узнали дремовцы в течение последней трети XIX века.
Петр Артамонов даже демонстративно заявлял, что ему нет дела до большой истории. Он не понимал, не мог понять желания сына изучать историю. Для Петра история ограничивалась собственной фабрикой. Но большая история, которую изучал его сын Илья, в которой он активно участвовал, опрокидывала реакционные и наивные представления Петра. Его брат Алексей, его племянник Мирон уже сами стараются принимать участие в большой истории, чтобы подчинить ее движение своим корыстным интересам.
В романе нарастает ощущение убыстренного развития исторического процесса. Даже Петр чувствовал: «Все вокруг незаметно, но быстро изменялось, всюду, в словах и делах, навязчиво кричало новое, беспокойное». Это новое было связано прежде всего с рабочим движением, которое поднимало весь народ к борьбе.
Горький, как отмечал Е. Б. Тагер, дает в разных местах романа удивительно яркий зрительный образ растущей артамоновской фабрики. Рядом с этим образом дан и звуковой образ: вначале это шум стройки, затем непрерывный рабочий гул, потом в нем хозяева улавливают зловещие звуки, нарастают грозные шумы, прорываются полные негодования и силы голоса[13]. Этот шум сливается с нарастанием народного гнева в стране.
Двадцатый век заставляет даже дремовцев интересоваться большой историей. В семье Алексея идет спор о русско-японской войне. В искаженном свете доходят до дремовцев сведения о шествии рабочих к царю в 1905 году, о революции, о героическом броненосце «Потемкине». Семья Алексея обсуждает вопрос о дряхлости самодержавия, об участии в Государственной думе, о Распутине, о свержении самодержавия. В четвертой части изменяется сама атмосфера повествования. Жизнь артамоновской семьи рисуется на фоне рассказов о рабочем движении, о рабочей партии, о переполненных тюрьмах и т. д.
Параллельно истории Артамоновых Горький рисует историю рабочего класса. Артамоновы и народ развиваются в двух противоположных направлениях: история вырождения Артамоновых есть одновременно история духовного роста пролетариата.
Илье-старшему удавалось сохранить с народом видимость патриархальных отношений. Сознание рабочих было еще не развито. Они еще в полной мере не видели хищнической природы капитализма и были даже горды тем, что выходец из трудовой среды Илья Артамонов стал богатым человеком. Старый ткач Борис Морозов с восторгом говорил Илье: «Ты, Илья Васильев, настоящий, тебе долго жить. Ты нашего дерева сук, — катай! Будь здоров, брат, вот что!» Иные отношения с народом сложились у представителей второго поколения Артамоновых. Петр, по примеру отца, устраивает народный праздник и, важно шествуя с женой Натальей, слушает «величальную» песню, которую плотник Серафим поет в честь хозяев.
Но торжество неожиданно прерывается появлением кочегара Волкова с больным ребенком на руках. Он обращается к растерявшейся Наталье с «дерзким» вопросом: «Жена скончалась. От жары скончалась: ау! Вот прирост остался, а как быть?»
И тот же Серафим, который в официальной обстановке поет подобострастные песни, рискует, пьянствуя с Петром, петь про его брата оскорбительные вирши.
Петр, Алексей, Яков замечают, что народ становится злее, непочтительнее относится к хозяевам, выдвигает требования, что рабочие постепенно начинают понимать сущность социальных отношений. Представителю третьего поколения Мирону приходится уже вести ожесточенную борьбу с рабочими организациями, привлекая шпиков и жандармов.
Внук того старого ткача Морозова, который с восторгом говорил о хозяевах, уже пришел к простому и исторически справедливому выводу: «Все от нас пошло, мы — хозяева».
Особое место в романе занимает образ Тихона Вялова. Горький и некоторые западные писатели склонны были видеть в нем центрального героя романа. Горький в письме к Роллану говорил, что этот образ поставлен против Ильи, что это «видоизмененный тип Платона Каратаева из «Войны и Мира». Жироду… нашел, что Тихон очень удался мне и страшен. Такой он и есть в действительности, этот духовный родственник «Пейзан» Бальзака. Таков он в современной России».
Этот образ внутренне противоречив. В нем нашли отражение некоторые старые, глубоко ошибочные, представления Горького о характере русского народа. Поэтому образ Вялова иногда кажется загадочным, то в нем проскальзывают черты непротивленчества, чувство ненависти к городской, машинизированной культуре, то в его словах слышатся отголоски хитрой проповеди Луки, то он просто равнодушен к людям и чуждается передовых революционно, настроенных рабочих.
Вместе с тем Тихон советует молодежи больше думать о судьбе человека. «Слова надо понимать насквозь», — говорит он, как бы давая ключ к раскрытию своих замысловатых присловий. И сразу вслед за этим утверждает: «Человек нитку прядет, черт дерюгу ткет, так оно без конца и идет». И когда Петр замечает сыну, что Вялов говорит глупости, то Илья возражает ему: «И глупость понимать надо». Илья понимает, Петр — нет! Тихон — свидетель всех артамоновских преступлений. Он лучше всех знает, как жили и грешили Артамоновы. Он понимает уже, что власть денег — самая страшная власть в капиталистическом мире. Он ненавидит артамоновское дело, но до открытого протеста еще не дошел.
Символична последняя сцена романа: последние думы, слова, поступки умирающего Петра Артамонова даны на фоне изображения восставшего народа, прослоены репликами восставших рабочих. Тихон говори! Петру о самых тяжких преступлениях, совершенных его отцом, братьями, им самим. Слуга стал судьей своему господину, судьей строгим, как совесть. Петр этого не понимает, он уверен, что Тихон говорит прежние несуразности, хотя ему делается страшно порой от этого неумолимого голоса. Петр отталкивает не только Тихона, он отталкивает жену, отталкивает принесенный ей добытый с таким трудом кусок хлеба. Он остается один, совершенно один, а кругом идет настоящая большая жизнь. Слышатся голоса этой новой жизни. Они прерывают спор двух стариков.
Так совершается суд истории.
Прошло всего два года после выхода книги «Дело Артамоновых», Горький собирается возвратиться на родину (еще в 1921 году он по настоянию Ленина выехал за границу, чтобы полечиться от туберкулеза). Он предполагает совершить большую поездку по родной стране. И, конечно, писать, писать большую книгу о новой России. В октябре 1927 года он сообщает директору Госиздата: «Мне хочется написать книгу о новой России. Я уже накопил для нее много интереснейшего материала. Мне необходимо побывать — невидимым — на фабриках, в клубах, в деревнях, в пивных, на стройках, у комсо