И все же Киев манил. Тысячам евреев, родившимся, как и Бейлис, в бедных штетлах, то есть еврейских местечках, город сулил лучшую жизнь. Здесь можно было найти работу, отдать ребенка в гимназию, чтобы он стал настоящим русским евреем с более радужными видами на будущее, даже сколотить состояние на бирже, а потому многие считали, что перспектива новой жизни в Егупце стоит крупного риска.
Киевская полиция была известна ночными облавами, во время которых ловила евреев — часто целыми семьями, — заподозренных в незаконном проживании в городе. Даже евреи, располагавшие всеми необходимыми бумагами, рисковали ненароком нарушить какое-нибудь правило — и их могли выселить по прихоти полицейских в те города, где они были прописаны.
Мендель Бейлис приехал в Киев не потому, что бежал от кого-то или чего-то, и не в поисках богатства. Он не отличался честолюбием и мог остаться там, где жил. Он всего лишь хотел трудиться и кормить семью. Но притягательность города оказалась слишком велика.
Мендель Бейлис родился в 1873 или 1874 году, вероятно, в небольшом селе Нещерове, примерно в сорока километрах от Киева. Его отец Тевье был набожным хасидом, перед которым сын благоговел. Сам Мендель почти не получил образования — за плечами у него было всего несколько лет хедера, еврейской начальной школы. Первые годы его жизни, пришедшиеся на правление Александра II Освободителя, были относительно благополучным временем для евреев, надеявшихся, что их уравняют в правах с другими российскими подданными. Равных прав им не предоставили, но правительство смягчило ограничения и расширило прием евреев в средние школы и университеты. В 1881 году убийство Александра II террористом, бросившим в царя бомбу, положило конец примирительной политике. Когда на трон взошел его сын Александр III, Украину захлестнула волна погромов. По меркам XX века жертв было немного — не более двухсот человек. Но, как и первые массовые убийства евреев в Российской империи почти полутора столетиями ранее, погромы сильно травмировали еврейское население.
Однако едва ли не больший шок, чем сами погромы, вызывала реакция на них государства. Правительство полагало, что русских людей необходимо защищать от евреев. Третьего мая 1882 года были приняты «Временные правила», известные также как «Майские правила», которые больше ограничивали свободу перемещений и торговли для евреев. Как отмечает историк Сало Барон, эти правила давали местным властям право на «административное преследование» евреев. (Самый яркий пример — 1891 год, когда в первый день праздника Песах из Москвы выселили всех евреев, кроме нескольких наиболее привилегированных.) «Временные правила» оставались в силе вплоть до падения династии Романовых.
В возрасте примерно восемнадцати лет Менделя Бейлиса забрали в Российскую императорскую армию и отправили почти за тысячу километров на северо-восток, в Тверь, где, как и девяносто семь процентов рекрутов-евреев, он служил в пехоте, получая смехотворное жалованье — около двадцати рублей в год. В суровых условиях жили все новобранцы, но за мелкие проступки евреев наказывали жестче, чем их русских товарищей. В каждом еврее видели потенциального дезертира, поэтому они находились под строгим надзором, но все же воинская служба уже не была для еврея катастрофой, как раньше.
Александр II отменил жестокую систему, при которой «кантонистов», то есть еврейских мальчиков — формально не моложе двенадцати лет, но на деле иногда восьми-девятилетних, — отправляли в армию, часто при этом заставляя принять православие. Первоначальный срок службы — двадцать пять лет — сократили приблизительно до пяти, после чего военнослужащих на девять лет увольняли в запас. Попыток обратить новобранцев-евреев в другую веру больше не предпринимали. Солдаты-евреи не могли соблюдать кашрут, но им разрешали собираться в полковых столовых и казармах, чтобы отмечать основные еврейские праздники, и давали увольнительную, чтобы они могли посетить седер и богослужения в ближайших к месту службы еврейских общинах. Наиболее прагматичные русские командиры активно поощряли соблюдение религиозных обрядов, здраво полагая, что такое времяпрепровождение предпочтительнее обычного солдатского распутства и пьянства.
Воинская служба не отнимала у еврейских новобранцев их религии, но делала их уже другими. Для Менделя Бейлиса, как и для тысяч других солдат-евреев, армия стала своего рода школой. Как отмечает историк Йоханан Петровский-Штерн, солдат-еврей проходил обучение, служил, сражался и принимал пищу бок о бок с русским солдатом, православным христианином, и иудаизм первого из образа жизни превращался в вероисповедание, подкрепляемое непоследовательным соблюдением обрядов. В плавильном котле армии Бейлис лучше овладел русским языком. Общение с русскими придало ему уверенности в себе. Он стал меньше придерживаться религиозных обычаев. Можно сказать, что армия подготовила его к большому городу.
Бейлис туда не рвался и оказался в «нечестивом Егупце» благодаря случайному стечению обстоятельств, которым был обязан глубоко почитаемому отцу, известному своим благочестием.
Мендель Бейлис, человек твердых моральных принципов, не отличался стремлением строить собственную судьбу. Повинуясь течению жизни, он попал в армию, позже сблизился с женщиной по имени Эстер, на которой женился через год после увольнения. Ее дядя владел печами для обжига кирпича в городке в тринадцати километрах от Киева, куда Бейлис и устроился на работу. Но однажды, в 1896 году, Бейлис получил письмо от двоюродного брата, работавшего у «сахарного короля» Ионы Зайцева, с предложением места на кирпичном заводе, который Зайцев строил в Киеве.
До службы в армии Бейлис работал на ликеро-водочном заводе, тоже принадлежавшем Зайцеву. Это место он получил благодаря своему отцу Тевье, состоявшему в дружеских отношениях с Зайцевым, одним из богатейших людей губернии, и даже несколько раз получавшему от состоятельного заводчика приглашение его навестить. Через много лет Зайцев принял участие в сыне своего бедного благочестивого друга, к тому времени уже умершего, и, вероятно, радовался, что может предоставить молодому человеку, который обзавелся семьей, приличную работу в городе.
Бейлис был доволен своим местом заводского приказчика, отвечавшего также за отправку грузов. Он получал сорок пять рублей в месяц и не платил за жилье, поскольку работал в этом помещении шесть дней в неделю. Зато мог оплачивать обучение старшего сына Пинхаса в русской гимназии, куда мальчика взяли в соответствии с правилом, допускавшим принимать до пяти процентов учеников из евреев. (Евреи в целом на тот момент составляли около пятнадцати процентов населения Киева, насчитывавшего 450 тысяч человек.) Давид, которому исполнилось восемь, учился в хедере. Из шестерых детей супруги потеряли только одного — сестру-близняшку двухлетней дочери. «Я благодарил Бога за то, что имел <…>, — позже напишет Бейлис. — Все указывало на мирное будущее».
Арест Бейлиса предполагалось держать в тайне, пока его формально не передадут полиции, но новость стала достоянием общественности.
Наконец, кажется, дело выходит на путь истинный, — торжествующе сообщала газета «Земщина», — арестованный по предполагаемой прикосновенности к делу служащий завода Зайцева — жид Мендель Бейлис был подвергнут вторичному допросу следователем Фененко.
Ликование было преждевременным. На самом деле Фененко, следователь по особо важным делам, отказывался допрашивать или арестовывать Бейлиса. Будучи решительным противником обвинения в ритуальном убийстве, Фененко считал, что Бейлис невиновен. За кулисами шла ожесточенная борьба, которой предстояло решить судьбу узника.
Во время ареста Бейлиса прокурора Чаплинского в Киеве не было — он отправился за триста с лишним километров в имение министра юстиции Щегловитова, чтобы обсудить с ним дело, приобретавшее государственное значение. Переход Чаплинского из католицизма в православие, а заодно и в ряды русских националистов, начинал приносить желанные плоды, обещая благотворно повлиять на карьеру прокурора. Он, несомненно, рассчитывал провести выходные, выслушивая от министра похвалы за успешное задержание еврея, виновного в убийстве мальчика. Но 23 июля Чаплинскому подали клочок бумаги, испещренный цифрами — шифрованную телеграмму из судебной палаты, написанную без знаков препинания, в лихорадочной спешке, объяснявшейся ее тревожным содержанием. Телеграмма гласила:
Мендель Чеберякова арестованы порядке охраны Шаховские опровергнут показание агента завтра допросить Волкивну.
То есть Мендель Бейлис и Вера Чеберяк арестованы «в порядке государственной охраны». Шаховские — фонарщики — отрицают показания о мужчине с черной бородой, то есть якобы «Менделе», данные ими Адаму Полищуку, а значит, обвинение рассыпалось. Наконец, на завтра был назначен допрос Анны Волкивны, пьяницы-побирушки, на которую сторонники антисемитской версии преступления возлагали большие надежды. Шаховских, тоже беспробудно пьющих, формально не допрашивали, их свидетельства существовали лишь в пересказе Полищука. Супруги действительно рассказывали то, что записал Полищук, но их показания содержали море противоречий и не вызывали доверия. Теперь же чету допрашивали в самом опасном с точки зрения обвинителей состоянии — трезвом.
Через несколько часов после ареста Бейлиса фонарщика Казимира Шаховского впервые допросили официально. Ему предъявили показания сапожника Наконечного, обвинившего Казимира в желании «пришить к делу» Бейлиса из‐за того, что приказчик уличил его в краже дров с зайцевского завода. Шаховской отрицал, что пытался оговорить Бейлиса, но признал, что Наконечный достоверно передал содержание их разговора. Но на этот раз он решительно опроверг заявление своей жены, что якобы был свидетелем преступления. «Никогда со своей женой не говорил, что видел будто бы, как Мендель тащил Андрюшу Ющинского к печке. Этого я не мог жене своей говорить, так как я этого не видел».