Евреи бросают бомбы? А вы знаете, в каких условиях живут они в Западном крае? Вы видели еврейскую бедноту? Если бы я жил в таких условиях, может быть, и я стал бы бросать бомбы.
Столыпин не был либералом, но он был целеустремленным реформатором, как известно, заявившим, что, если ему дадут двадцать лет покоя, он преобразит страну. Свою задачу Столыпин видел в создании государства, построенного на верховенстве закона; разумеется, самодержавие никуда бы не делось, но население было бы образованным и появился бы процветающий новый класс независимых крестьян, а ради создания правового государства требовалось хотя бы до некоторой степени улучшить положение евреев.
В начале осени 1906 года, после нескольких заседаний, сопровождавшихся бурными дискуссиями, Совет министров отправил царю на утверждение скромный пакет реформ. Среди них, в частности, фигурировало предложение предоставить евреям, определенное время проработавшим в качестве ремесленников или купцов за чертой оседлости, право на постоянное проживание в этом месте. Другая мера предполагала отмену штрафов, налагаемых на семьи евреев, уклонявшихся от службы в армии. В адресованном царю рапорте Столыпин пространно изложил практические доводы в пользу облегчения участи евреев. Очевидно, он не сомневался, что царь одобрит предложенные меры, так как в рапорте отметил, что возражать против них могут лишь те, кто питает непримиримую ненависть к еврейству.
Николаю потребовалось на ответ почти два месяца. Десятого декабря 1906 года он полностью отверг все предложенные меры, которые в письме назвал «журналом»:
Петр Аркадьевич.
Возвращаю вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным.
Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нем.
Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и данном случае я намерен следовать ее велениям.
Я знаю, что вы тоже верите, что «сердце Царево в руцех Божиих».
Да будет так.
Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов Ему отдать в том ответ.
Что думал на этот счет Столыпин, мы не знаем, но, безусловно, он был шокирован. Придерживавшийся умеренно консервативных взглядов В. Н. Коковцов, единомышленник Столыпина и министр финансов, написал в мемуарах: «Ни в одном из документов, находившихся в моих руках, я не видел такого яркого проявления того мистического настроения в оценке существа своей Царской власти, которое выражается в этом письме Государя своему Председателю Совета Министров». Эпизод с «внутренним голосом» в какой-то мере объясняет и загадочное решение властей возбудить дело именно против Бейлиса.
Высказывалось мнение, что дело Бейлиса составляло часть политической стратегии некоторых чиновников. Таким образом они, по словам ряда исследователей, надеялись сорвать принятие Думой закона об отмене черты оседлости или же в целом, как пишет историк Орландо Файджес, «использовали ксенофобию на благо монархии… чтобы мобилизовать „верноподданных русских“ на защиту царя и традиционного общественного уклада». Но закон об отмене черты оседлости отвергли еще на стадии обсуждения в думском комитете в феврале 1911 года, до исчезновения Андрея; не было никаких шансов, что его примут. К тому же нельзя сказать, чтобы власти активно эксплуатировали дело Бейлиса, чтобы поднять население на защиту «матушки России». Наоборот, как видно из документов, правительство боялось народного вмешательства на протяжении всего процесса. Еще одна версия, объясняющая преследование Бейлиса давлением со стороны праворадикалов, тоже звучит неубедительно: праворадикалы были порождением режима, сильно зависели от государства, втайне финансировавшего их общества, и, кроме того, увязли в ожесточенных распрях — Союз русского народа раскололся на три соперничавшие между собой организации. При желании правительство вполне могло поставить праворадикалов на место. Можно предположить, что сановники, фабриковавшие дело Бейлиса, руководствовались не желанием мобилизовать народ или решить некие политические задачи, а стремлением угодить царю, основываясь на их понимании его личных убеждений, и продвинуться по службе.
Правда, одному члену правительства дело Бейлиса, без сомнения, внушало отвращение и тревогу. В начале сентября, когда приказчик кирпичного завода находился в карантинной камере, надежда избежать суда для него была сопряжена прежде всего с возможным вмешательством председателя Совета министров П. А. Столыпина. Столыпин не считал евреев безнадежно порочным народом, а скорее видел в евреях политическую и социальную проблему, которую, если бы царь позволил, можно было решить политическими средствами. Не сохранилось никаких свидетельств о точке зрения Столыпина на дело Бейлиса, но трудно поверить, чтобы он думал, что суд над евреем за убийство христианского мальчика отвечает интересам государства. Такое показательное зрелище лишь усугубило бы неприязнь евреев к правительству. К тому же Столыпин был серьезно обеспокоен влиянием типичных для России антисемитских эксцессов на образ империи за рубежом и на ее внешние экономические отношения. Осенью 1911 года Столыпина тревожила активная лоббистская кампания — первый в истории пример такого рода, — возглавляемая финансистом Джейкобом Шиффом, который призывал аннулировать русско-американское торговое соглашение 1832 года, наказав Российскую империю за ее антиеврейскую политику. Дело о ритуальном убийстве лишь прибавило бы доводов сторонникам этой кампании.
Позднее один прагматичный единомышленник Столыпина утверждал, что премьер-министр никогда бы не допустил, чтобы делу Бейлиса дали дальнейший ход. В предшествующий год Столыпин проявил политическую твердость, попытавшись добиться высылки двух царских любимцев — «безумного монаха» Илиодора и Распутина. Во время введения земства в западных губерниях он выдержал яростный натиск праворадикалов, поэтому, вероятно, сумел бы помешать нелепому процессу, открытого одобрения которому царь не выражал.
Жизнь Столыпина приходилось охранять ежечасно. За пять лет, что он занимал свой пост, на Столыпина покушались около семнадцати раз, причем самой масштабной попыткой был взрыв его дома, убивший двадцать семь человек и ранивший двух его детей. Он прекрасно понимал, сколько у него врагов. Завещание, написанное за несколько лет до его убийства, начиналось словами: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».
Главное мероприятие, приуроченное к приезду царя, — открытие памятника Александру II — обошлось без происшествий, равно как и другие уличные мероприятия, особенно рискованные с точки зрения охраны. Назначенное на 1 сентября представление оперы Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» в киевском городском театре, где должны были присутствовать члены царской семьи, не вызывало никаких опасений. Попасть в театр мог лишь обладатель специального пропуска — самого редкого из двадцати шести видов пропусков, выдаваемых тогда в Киеве. Охраной театра руководил лично Кулябко, начальник Киевского охранного отделения.
Царь с двумя дочерьми в сопровождении князя, наследника болгарского престола, сидели в ложе киевского генерал-губернатора, самой близкой к сцене. (Императрица Александра в тот вечер чувствовала себя нездоровой и на представление не пошла.) Первый ряд партера был занят наиболее высокопоставленными чиновниками. Столыпин расположился в пятом кресле, между генерал-губернатором Ф. Ф. Треповым и министром императорского двора бароном В. Б. Фредериксом. Когда в антракте зажегся свет, премьер встал и облокотился на барьер оркестровой ямы. Пока он беседовал с бароном Фредериксом и другим сановником, в ряд, где они сидели, проскользнул худощавый молодой человек и остановился примерно в полутора метрах от Столыпина. Молодой человек вынул из кармана пистолет и дважды выстрелил. Одна пуля попала Столыпину в руку, а от другой на правой стороне груди появилось красное пятно, причем пуля раздробила висевший на ленте орден. Киевский губернатор А. Ф. Гирс так описывал эту сцену:
Петр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось. <…> Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: «Все кончено». Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо… произнес: «Счастлив умереть за царя».
Каким-то образом получилось, что премьер-министр остался вообще без охраны, в ста шагах от него не оказалось ни одного жандарма. Чтобы не дать убийце возможности выстрелить в третий раз, около сорока присутствовавших повалили его на пол и били театральными биноклями, подстрекаемые криками других зрителей: «Убейте его!», но подоспевшая полиция не дала забить его до смерти.
Помощь Столыпину оказали лучшие киевские врачи. Поначалу они надеялись, что премьер выживет. Но по прошествии трех дней Столыпину стало хуже, и 5 сентября 1911 года он скончался.
Дмитрий Богров, убийца премьера, двадцатичетырехлетний анархист, юрист по образованию, время от времени выполнявший функции осведомителя тайной полиции, оказался евреем. (Кулябко разрешил Богрову, которого считал своим агентом, пройти в театр, поверив, что он якобы способен предотвратить покушение на жизнь премьер-министра.) Богров, родившийся в состоятельной и значительно ассимилировавшейся семье, был евреем лишь по происхождению, но после убийства значение имел только неоспоримый факт его этнической принадлежности. Черносотенные провокаторы своими речами подогревали ненависть толпы. На следующий день после смерти Столыпина банда, насчитывавшая примерно двадцать человек, бросала камни в еврейских студентов и нападала на евреев-торговцев на Александровской улице. Тысячи киевских евреев толпились на вокзале, намереваясь б