Четырнадцатого мая 1912 года Людмилу допросили отдельно от матери. В ее показаниях, утаенных от защиты, не содержалось ничего, что бросало бы подозрение на Бейлиса. Однако когда три месяца спустя, 13 августа, ее допросил новый следователь Николай Машкевич, Людмила внезапно рассказала историю, о которой обвинение могло только мечтать. Теперь она утверждала, что 12 марта 1911 года, в день, когда Андрей пропал, она вместе с Женей, Андреем и другими ребятами ходила на завод Зайцева кататься на «мяле». Бейлис и еще два еврея погнались за детьми. По свидетельству Люды, Бейлис «Женю и Андрюшу поймал», но «Женя вывернулся и убежал домой», а Бейлис якобы потянул Андрюшу за руку «по направлению к нижней печке».
Итак, улики против Бейлиса были собраны. Бейлису придется оставаться сильным, сохраняя терпение и мужество намного дольше, чем полагали его адвокаты. Если каждый прожитый в тюрьме день он воспринимал как победу, то побед ему предстояло много. Ему придется ждать еще больше года, прежде чем он сможет предстать перед судом и заявить судье, присяжным и миру: «Я невиновен».
«Хуже и страшнее всего»
Бейлис этого не знал, но к концу зимы 1913 года дело шло к суду. Следователь Машкевич почти завершил работу, по результатам которой Бейлису вновь должны были предъявить обвинение в убийстве Андрея Ющинского. Конец зимы и начало весны 1913 года оказались насыщены и несколькими важными событиями, повлиявшими на судьбу Бейлиса: судебными разбирательствами с участием Николая Красовского и Веры Чеберяк, а также внезапными смертями двух человек, в том числе одного из предполагаемых убийц Андрея.
Красовского выпустили из тюрьмы через шесть недель, после чего его ожидали бесчисленные протоколы и по меньшей мере два суда. Ему было предъявлено целых пять обвинений. (Правда, от обвинения в краже лотерейного билета во время обыска, кажется, отказались.) Пятого февраля суд оправдал Красовского по обвинению в уничтожении официальной корреспонденции, касающейся неуплаты налога в сумме шестнадцать копеек. Жене Красовского удалось отыскать утерянные бумаги в чемодане, который они собрали для отъезда домой из Киева; бумаги были переданы в соответствующие органы, и Красовского оправдали. Оправдали его и по обвинению в незаконном задержании крестьянина Ковбасы, равно как и по трем другим не вполне ясным обвинениям. Более полугода власти старались опорочить Красовского — и потерпели неудачу.
Восьмого февраля принесло защите еще одну хорошую новость. Вере Чеберяк, на которую обвинение возлагало большие надежды как на свидетельницу, вынесли обвинительный вердикт по делу о подлоге, возбужденному против нее местным бакалейщиком, и приговорили к восьми месяцам тюрьмы (впоследствии срок был сокращен до пяти). Впервые в жизни ее признали виновной в преступлении; знаменитая Чеберячка теперь официально числилась мошенницей. К тому же преступление, в котором ее обвинили, было слишком ничтожным. Ходила молва, что воры из ее притона организовывали грандиозные кражи; по слухам, во время киевского погрома 1905 года Чеберяк чуть ли не топила печь отрезами шелка, украденными из еврейских лавок. Обвинения, в конце концов ее погубившие, выглядели жалко: присяжные признали Чеберяк виновной в том, что она сделала семьдесят шесть исправлений в расчетной книге, затерев цифры и изменив «1 рубль 73 копейки» — на «1 рубль 19 копеек», «2 рубля 13 копеек» — на «13 копеек», «70 копеек» — на «10 копеек» и т. д. С этого мошенничества она получила всего несколько десятков рублей прибыли. Наконец, Чеберяк подверглась еще одному унижению: вскрылось ее истинное происхождение. В процессе разбирательства суд запросил в приходе, где была сделана запись о ее рождении, свидетельство о крещении, где вместо вымышленного отчества «Владимировна» значилось «незаконнорожд.», и присоединил его к протоколу. Теперь Чеберяк была отмечена тем же позорым клеймом, от которого страдал Андрей Ющинский.
Четырнадцатого марта профессор Николай Александрович Оболонский, декан медицинского факультета Киевского университета Святого Владимира, проводивший второе вскрытие, скоропостижно скончался от пневмонии. Профессор с самого начала не вполне удовлетворял обвинение. Он не подтвердил, что убийство Андрея было совершено ради собирания крови. Когда ему задавали наводящие вопросы, он согласился предположить, что могло произойти, если бы убийцы действительно стремились собрать кровь, но дальше этого не пошел. Оболонский был слишком известным врачом, чтобы без уважительной причины заменить его другим свидетелем; в конце концов, именно его позвали спасать умиравшего Столыпина.
Его смерть была на руку обвинению. Теперь они были вольны найти эксперта, который скажет все, что от него потребуют. Двадцать шестого марта прокурор Чаплинский направил следователя Машкевича к профессору Д. П. Косоротову. Косоротов, доктор медицины, представил заключение всего через два дня. Его вывод гласил: «Повреждения нанесены с намерением получить возможно больше крови для каких-либо целей». В первый раз патологоанатом открыто высказал такое суждение. А. И. Карпинский, киевский судебно-медицинский эксперт, проводивший первое вскрытие, не обнаружил никаких указаний на то, что убийцы пытались собрать кровь. Профессор Оболонский и прозектор Туфанов только допустили возможность подобного мотива. Доктор Косоротов оказал обвинению услугу, восполнив важный пробел в его доводах. Но даже если преступление совершали с намерением получить как можно больше крови, то для чего? Профессор Косоротов отдал дань научному этикету, воздержавшись от рассуждений на этот счет. Объяснять, что стояло за «какими-либо целями», предстояло другим экспертам.
Защита тоже лишилась свидетеля: в ночь на 28 марта 1913 года Ивана Латышева по прозвищу Ванька Рыжий поймали после взлома лавки братьев Горенштейнов на Константиновской улице, откуда он пытался унести шелка на шестьсот рублей. Латышев был известен полиции как профессиональный взломщик и член шайки Веры Чеберяк. По версии Красовского и Бразуля, он был одним из трех убийц Андрея. Когда Латышева отвели в участок, происходящее выглядело как обычный арест. Но когда следователь упомянул, что узнал его по фотографии из газетных статей о деле Ющинского, Латышев перепугался. Он кинулся к окну, открыл ставни и шагнул наружу, поставив ногу на водосточную трубу. Упал он вниз головой и через несколько часов умер в больнице. Латышев как-то заявил, что его не тревожат кошмарные сны или галлюцинации, связанные с Андреем. Но именно про Латышева говорили, что его рвало после убийства. Не исключено, что его преследовало чувство вины, в чем он, конечно, не сознавался.
Двадцать четвертого мая Бейлису выдали новый обвинительный акт на сорока двух страницах.
Обвинение выдвинуло два тезиса: что еврейские ритуальные убийства — не миф, а реальность и что убийство Андрея Ющинского — чудовищный пример этого дьявольского обычая. Оба утверждения приводились в обвинительном акте со ссылками на двух свидетелей: профессора Сикорского, который в мае 1911 года высказал суждение, что убийству Андрея якобы присущи все признаки «вендетты сынов Иакова», и ксендза Иустина Пранайтиса, который был родом из Литвы и жил в Ташкенте. Властям действительно не удалось отыскать ни одного подходящего «эксперта» среди православных священников и ни одного светского специалиста по истории религий, который бы взялся подтвердить иудейский обычай ритуальных убийств.
Это не удивительно, так как миф о ритуальных убийствах восходил в первую очередь к католической традиции; по выражению известного историка Джона Клиера, кровавый навет — «продукт „католического“ импорта», который русские повторяли скорее как «заученный жест». Многие простые русские люди верили в этот миф, а многие православные священники в проповедях и даже в церковных изданиях говорили о нем как о факте. Более того, слухи о ритуальных убийствах отчасти спровоцировали ряд погромов. Но в целом Русская православная церковь никогда не поощряла этот миф, ее духовенство мало способствовало его распространению, а порой и порицало его.
Наиболее ярыми приверженцами мифа о ритуальных убийствах в Российской империи были римокатолики и католики восточного обряда, или униаты. Самым известным и влиятельным из них был Ипполит Лютостанский, польский католический священник, лишенный сана за несоблюдение целибата (в конце концов он даже заразился сифилисом), после чего он перешел в православие, принял монашеский обет, а затем отказался от него и стал автором сочинения под названием «Об употреблении евреями талмудистами-сектаторами христианской крови для религиозных целей в связи с вопросом об отношениях еврейства к христианству вообще». Лютостанский разыгрывал в петербургском трактире комические сценки на еврейские темы, утверждал, что видные евреи якобы предлагали ему сто тысяч рублей, чтобы он прекратил свои разоблачения. Он был обвинен в клевете собственным издателем, подавшим на него в суд, публично отрекся от антисемитских взглядов и осудил погромы, но после объявил, что к отречению его принудили евреи, и продолжил антисемитскую деятельность.
Вероятно, Лютостанский оказал влияние и на Пранайтиса, фигуру того же типа, хотя и менее колоритную. В 1892 году Пранайтис написал на латыни брошюру «Христианин в Талмуде еврейском, или Тайны раввинского учения о христианах» (Christianus in Talmude Iudaeorum sive Rabbinicae doctrinae de Christianis secreta). Поначалу его работа не привлекла особого внимания, но к моменту убийства Андрея была переведена на русский, и ведущие праворадикалы ссылались на нее как на довод в пользу «ритуальной» версии. Пранайтис писал, что евреи наверняка убьют его за разоблачение, но за двадцать пять лет, прошедших с момента публикации, никто не удосужился исполнить его пророчество.
Пранайтиса, окончившего Императорскую Римско-католическую духовную академию в Санкт-Петербурге, некогда даже хотели возвести в сан епископа. И все же у обвинения имелись основания сомневаться на его счет. В декабре 1912 года, когда Пранайтис дал заключение по делу Бейлиса, Департамент духовных дел направил в полицию «неодобрительные сведения» о его прошлом. В 1894 году Пранайтис принес в багетную мастерскую Аванцо в Петербурге картину с просьбой позолотить раму. После того как картина по неосторожности пострадала, Пранайтис заявил, что это произведение испанского мастера Мурильо и собственность римско-к