Чеберяк начала хорошо, ее речь лилась ровно и уверенно. Она говорила плавно — но, пожалуй, слишком плавно, слишком гладко. Живо описала центральную сцену: как на кирпичном заводе Бейлис вместе с другими евреями погнался за детьми, как Женя едва спасся, убежав без Андрюши. Рассказ звучал чрезвычайно убедительно, но для передачи с чужих слов казался подозрительно ладно скроенным. (Ведь предполагалось, что она всего лишь передает услышанное от Жени.)
Чеберяк рассказала, как в декабре 1911 года ездила с журналистом Бразулем в Харьков и как Марголин — или кто-то из уполномоченных им лиц — предложил ей сорок тысяч рублей, если она возьмет на себя убийство Андрея, обещая обеспечить отъезд из страны или защиту лучших адвокатов, которые добьются ее оправдания. Обвинение заинтересовалось и другим рассказом Чеберяк: о том, как незадолго до исчезновения Андрея она послала Женю купить у Бейлиса молока, но мальчик якобы прибежал бледный от страха и сказал, что за ним погнались два еврея в странных черных одеяниях, но ему удалось скрыться. Один еврей был старый, другой — молодой и высокий. По словам Чеберяк, сыну показалось, что один из них похож на Шнеерсона, торговца сеном, предполагаемого хасида из знатного рода, а другой — вероятно, отец Шнеерсона. (Когда перед судом предстал сам Шнеерсон, он оказался довольно угрюмым, самоуверенным, гладко выбритым молодым человеком, совершенно не похожим на одного из описанных Чеберяк гнусных хасидов.)
Когда обвинение кончило допрашивать Веру Чеберяк, Грузенберг перешел к обычному перекрестному допросу, обращаясь к самой, вероятно, опасной свидетельнице без малейшего намека на неприязнь в голосе, почти мягко. Вера Чеберяк выглядела убедительно, пока никто не задавал ей вопросов по существу. Грузенберг начал с самого простого: «Много раз вас допрашивал следователь?» — «Много раз», — отозвалась Чеберяк, но сколько именно, припомнить не могла. Этот диалог определил дальнейшее направление допроса. Грузенберг шаг за шагом подводил ее к ловушке.
Значит, ее допрашивали много раз. Когда же, спросил Грузенберг, она впервые передала Женин рассказ о том, как на заводе евреи утащили Андрюшу? Чеберяк настойчиво утверждала, что впервые сообщила об этом следователю Фененко в июне 1911 года, тем не менее никаких доказательств ее слов найти не удалось.
Обратившись к показаниям от 24 июня, Грузенберг спокойно спросил: «А не сказали ли вы следователю, что Женя не пошел [гулять с Андреем]?»
«Не могу припомнить», — ответила Чеберяк.
«Не вызывал ли вас… следователь… еще в июле месяце?» — уточнил Грузенберг.
Тот же ответ: «Я не помню».
Грузенберг попросил председателя назвать даты, когда следователь Фененко допрашивал Веру Чеберяк. Покопавшись в бумагах, председатель ответил: 22 апреля, 24 июня, 11 июля, 26 июля и 3 декабря 1911 года. Грузенберг перебил: «Ваше превосходительство, она была еще допрошена тринадцатого сентября».
«Совершенно верно, — подтвердил председатель, — тринадцатого сентября». То есть всего шесть раз.
Грузенберг попросил судью удостоверить поразительный факт: в 1911 году Вера Чеберяк на всех шести допросах показала, что Андрей приходил и звал Женю играть, но тот не пошел. Из материалов дела было видно, что в первый раз она заявила, что мальчики отправились на завод Зайцева, где за ними погнался Бейлис, 10 июля 1912 года — через четырнадцать месяцев после убийства. Едва ли можно назвать совпадением тот факт, что новую версию Чеберяк озвучила через неделю после того, как Бразуль обвинил ее в причастности к убийству.
Упоминала ли она Менделя Бейлиса хотя бы на одном из допросов в 1911 году?
Как следовало из протокола, на одном упоминала — 26 июля, через четыре дня после их одновременного ареста. (Чуть позже на суде вспомнят о том, что поначалу серьезно рассматривали возможность предъявить им обвинение как сообщникам, но Чеберяк отпустили спустя две недели.) Она заявила следователям, что, если вдуматься, приказчик-еврей и в самом деле вызывает подозрения. Сама Чеберяк, по ее словам, не располагала сведениями из первых рук, но Наталья, тетка Андрея, рассказывала, что ей снилось, как евреи закололи Андрюшу!
Не припомнит ли свидетельница, что рассказывала следователю эту довольно странную историю, где и речи нет ни о Жене, ни о «мяле», ни о евреях с черными бородами? «Как будто говорила, — ответила Чеберяк, — но не помню в точности».
Ловушка захлопнулась. Карабчевский, приступив, в свою очередь, к допросу свидетельницы, приложил все усилия, чтобы Чеберяк уже не смогла из нее выбраться. В противовес своим цветистым речам допросы он вел с изящной простотой. Муж Веры Чеберяк, Василий, сообщил, что Женя рассказал ему о евреях, погнавшихся за мальчиками на заводе Зайцева и утащивших Андрея, в тот же день — 12 марта 1911 года. Женя, по его словам, запыхался и дрожал от страха. Говорил ли ей муж об этом? Да, ответила она. И она никак не отреагировала, никому не сказала о случившемся? «Я не обратила на это внимания, — был ответ, — не придала значения».
Карабчевский разумно воздержался от дальнейших расспросов на эту тему, позволив нелепости ответа говорить самой за себя. Даже самый простой крестьянин из присяжных должен был недоумевать: как может мать с таким безразличием отнестись к попытке утащить ее ребенка и к исчезновению его товарища?
Было бы несправедливо подвергать сомнению репутацию Веры Чеберяк как виртуозной лгуньи из‐за неудачного выступления в суде. Зал суда был не ее стихией, к тому же за долгое время она успела насочинять слишком много противоречивших друг другу историй, а все они были записаны, и каждая страница показаний заверена ее же рукой. Она объясняла изменения в своих показаниях не иначе как «я говорила со слов Жени» или «я не помню».
Увидев скромную и робеющую Веру Чеберяк, публика почувствовала себя обманутой. Но через два дня ей представился случай на мгновение увидеть и настоящую Чеберяк — когда ее вызвали для очной ставки с мальчиком Назарием Заруцким, которого, как выяснилось, она в комнате для свидетелей учила, что говорить. Мальчик подтвердил рассказ свидетельницы, сообщившей, что Чеберяк настаивала, чтобы он сказал, что гулял тогда вместе с Андрюшей и Женей, хотя это была неправда. «Смотри мне в глаза… Зачем ты на меня врешь!» — взвизгнула Чеберяк. «Мальчик вдруг съежился, — писал репортер. — Его лицо, маленькое, как яблоко, трусливо замигало и задергалось». Публика наконец увидела женщину, которая привыкла командовать, стращать, запугивать. Защита собиралась было бурно протестовать, но судья Болдырев опередил ее. Как бы он ни симпатизировал обвинению, это было чересчур. «Не смейте запугивать, свидетельница!» — рявкнул он на Чеберяк.
«Мы видели убийцу»
Одиннадцатый день суда над Менделем Бейлисом начался необычайно поздно — в половине первого, чтобы присяжные смогли немного перевести дух. В этот день предстояло допрашивать двух экзотических свидетелей обвинения — евреев из Западной Европы: намекали, что эти двое из «людей с черными бородами», то есть не привлеченных к суду пособников убийства Андрея Ющинского. Однако главной фигурой дня оказался не свидетель и даже не человек, а корова Бейлиса. Процесс, с самого начала весьма своеобразный, приобретал все более фантасмагоричный характер.
Корова, разумеется, не могла давать показания, но о ней уже были так наслышаны, что ее следовало считать полноправной, даже ключевой участницей процесса. Бейлис купил корову, чтобы обеспечить семью молоком, а продавая излишки, выручал по несколько рублей. Она упала в овраг и сломала ногу. Нога, по-видимому, зажила (пространные свидетельства на этот счет, честно говоря, противоречивы), но корова сделалась для хозяина обузой, требующей постоянных расходов. С приближением зимы кормить ее стало Бейлису не по карману, и, по его словам, в сентябре 1910 года он продал корову, чтобы уплатить долги. Обвинение пыталось доказать, что он лжет.
Спорами о судьбе коровы, занявшими на удивление много времени, суд обязан исключительно Вере Чеберяк. Она заявила, что незадолго до убийства отправила сына Женю за молоком к Бейлису, где он увидел двух евреев, одетых в «странные» длинные черные одеяния. Обвинение утверждало, что эти двое — сообщники Бейлиса. Достоверность рассказа Чеберяк зависела от местопребывания коровы в марте 1911 года. Обвинение всеми правдами и неправдами старалось доказать, что тогда Бейлис все еще держал корову.
Речь на суде все чаще шла о Вере Чеберяк, изображали ли ее как свидетельницу, чьи обвинения в адрес Бейлиса заслуживают доверия, как лгунью или даже пособницу убийства Андрея. День за днем являясь в суд в неизменной шляпе с трепещущими перьями, она все больше затмевала подсудимого, присутствие которого превратилось, по словам очевидца, в досадную формальность. Даже вопросы, не относящиеся к Чеберяк напрямую, нередко все равно возвращали к ней.
Дискуссия о корове началась со свидетельницы с подходящей фамилией — госпожи Быковой. Настойчивый вопрос: «Свидетельница Быкова, что вы знаете о корове?» — вызвал смех у публики. Свидетельница знала, что к началу 1911 года коровы у Бейлисов не было. Она вспомнила даже, что сама помогала жене Бейлиса, Эстер, снабжая ее молоком. Государственного обвинителя Виппера показания Быковой не удовлетворили.
Следующим был вызван старик Вышемирский, живший в третьем доме от Бейлиса на Верхней Юрковской улице. Вышемирский торговал скотом, и Бейлис на протяжении нескольких лет покупал у него коров, а сам Вышемирский иногда нанимался на завод Зайцева возить кирпичи. Бейлис хорошо знал Вышемирского, доверял ему. Председатель начал с вопроса, что Вышемирский знает о деле. «Ничего не знаю. Знаю только со слов», — ответил тот.
«Со слов кого?» — переспросил судья.
Вышемирский молчал. От него не ждали ничего необычного. Но Бейлис, хорошо его знавший, уловил в его поведении нечто странное. Позднее он вспоминал, что недоумевал, почему Вышемирский так долго собирается с мыслями, и на мгновение ему стало не по себе.