Что касается самого бывшего подсудимого, уже через несколько недель после оправдательного приговора Мендель Бейлис понял, что непрошеная известность не даст ему спокойно жить в России. Весной 1914 года Бейлисы эмигрировали в Палестину, где Мендель сразу почувствовал себя как дома. Первые месяцы в Палестине, вероятно, были счастливейшей порой в его жизни. Но Первая мировая война разрушила эту идиллию. Великобритания и Османская империя боролись за контроль над Святой землей. Бейлису с семьей пришлось уехать из города Петах-Тиква, когда османские войска прогнали их и разрушили их дом. До этого старший сын Пинхас, которому едва исполнилось семнадцать, несмотря на возражения родителей, вступил в ряды османской армии, потому что она сражалась против России. Вскоре он дезертировал, рискуя подвергнуться казни. Ему удалось пережить войну, но вскоре после этого Пинхас покончил с собой. В 1922 году Бейлис решился на переезд в Америку. Семья обосновалась в Бронксе. Но и в Америке Бейлис не разбогател. Он готов был взяться за любую работу, но не мог никуда устроиться. Он попробовал было себя в издательском деле, потом в качестве страхового агента, но потерпел неудачу. Воспоминания «История моих страданий», изданные в 1925 году собственными силами при содействии Марголина и других членов Американского еврейского комитета, продавались неплохо и принесли некоторую прибыль. Если бы Бейлис переехал в Америку в 1913 году и принял предложение заработать на своем имени (например, от газеты Хёрста New York American, предлагавшей ему сорок тысяч долларов за двадцатинедельный тур, на протяжении которого он должен был выступать с речами), он бы сколотил состояние. Но он об этом не жалел. В 1933 году Бейлис признался газете Jewish Daily Bulletin, что не мог бы пользоваться своим положением еврея и жертвы несправедливого преследования: «Я и сейчас поступил бы так же». К началу 1930‐х годов Бейлис жил главным образом тем, что продавал свою книгу, обивая пороги в поисках покупателей. «Мне нет еще и шестидесяти, — сказал он в беседе с репортером за год до смерти, — а кажется, я прожил тысячу лет». Бейлис умер в 1934 году, и на его похороны собрались четыре тысячи человек — последняя дань его славе, от которой он так старался убежать и которая стала для него невыносимым бременем.
Несколько лет после приговора фамилия «Бейлис» оставалась в России уничижительным обозначением еврея. Что еще более странно, в годы Первой мировой войны некоторые русские называли немецкие цеппелины «Бейлисами» — евреев считали предателями, поддерживавшими Германию.
Однако прошло около десяти лет, и имя Менделя Бейлиса, некогда одного из самых известных людей в мире, стерлось из людской памяти как в России, так и в других странах. Но кровавый навет никуда не делся. Он продолжал жить — особенно за пределами России.
Не стоит удивляться, что кровавый навет не прекратил существование на Западе. В осуждении, с каким западные страны отзывались о процессе над Бейлисом, присутствовала немалая доля лицемерия.
Возрождение в Европе кровавого навета было тревожным сигналом. Дело Бейлиса должно было заставить европейцев, критиковавших Россию, оглянуться на себя, потому что процесс оказался, говоря словами В. А. Маклакова, симптомом «опасной внутренней болезни», поразившей самое сердце Европы. На суде Виппер не скрывал, что вдохновлялся рядом недавних европейских процессов.
В 1926 году Völkischer Beobachter, официальная газета набирающей силу в Германии нацистской партии, опубликовала материал о деле Бейлиса в шести частях, назвав процесс «проверкой на прочность для российского государства и для евреев». В 1930‐е годы Юлиус Штрейхер, редактор печально известной газеты Der Stürmer, активно пропагандировал кровавый навет, посвящая этой теме целые выпуски, на страницах которых Бейлис представал как один из многочисленных еврейских убийц детей. Нацисты никогда не ставили кровавый навет в центр своей официальной пропаганды, нацистских аналогов процесса Бейлиса нет. Но, как отмечает Давид Биале, кровавый навет имел для нацистов большее значение, чем это кажется на первый взгляд. Усилиями Штрейхера и ему подобных обвинение «маячило на заднем плане, добавляя мифологического антуража», способствовавшего «демонизации евреев», за счет которой «нацистам было легче изолировать и истреблять своих жертв». Дело Бейлиса как самый громкий процесс такого рода не могло не внести своей лепты в живучесть мифа о ритуальных убийствах. Стоит упомянуть, что в мае 1943 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер разослал несколько сот экземпляров книги о еврейских ритуальных убийствах, где делу Бейлиса посвящена отдельная глава, по айнзацгруппам — эскадронам смерти, уничтожившим более миллиона евреев в Восточной Европе. Эти книги, пояснил Гиммлер лейтенанту, стоявшему во главе одного из таких эскадронов, необходимо прочесть «прежде всего людям, занимающимся еврейским вопросом».
Даже после Второй мировой войны киевский процесс сохранялся в коллективной памяти европейцев. Жители оккупированной нацистами Польши называли мыло, предположительно изготовленное в Освенциме из человеческого жира, «мылом Бейлиса». (Поляки старательно избегали пользоваться этим мылом, поставляемым фашистами.)
После войны — о чем в страшных документальных подробностях написал историк Ян Томаш Гросс — в результате учиненных в Польше погромов погибли сотни евреев, которым удалось спастись от немцев. Во многих случаях толчком к насилию послужили слухи о ритуальных убийствах. Первый послевоенный погром произошел в Жешуве 12 июня 1945 года. Никто не погиб, но многие евреи получили увечья, их дома разгромили, и около двухсот евреев покинули город. Как писала местная газета, людей привели в ярость «дикие слухи» о ритуальном убийстве, якобы совершенном «евреями, которым нужна была кровь [для переливания, чтобы окрепнуть] после возвращения из лагерей».
Самый крупный послевоенный еврейский погром в Польше произошел в городе Кельце, где были убиты сорок два еврея и около восьмидесяти ранено. Еврейская делегация попыталась добиться, чтобы Стефан Вышинский, епископ Люблинский, а позднее кардинал и примас Польши, открыто осудил антисемитизм. Как известно из отчета о встрече, Вышинский отказался публиковать заявление, осуждающее антисемитизм, и «в ходе разговора о толпе, возбужденной мифом о якобы необходимой для мацы христианской крови, епископ ясно дал понять, что во время суда над Бейлисом, когда было собрано множество древних и новых еврейских книг, вопрос о ритуальных убийствах окончательно решить не удалось». Следует, правда, отметить, что Теодор Кубина, епископ Ченстоховский, вместе с местными должностными лицами обнародовал недвусмысленное заявление, начинавшееся словами: «Все утверждения о ритуальных убийствах — ложь. Евреи никогда и никому не причиняли вреда в ритуальных целях».
Могила на участке тридцать четыре, ряд одиннадцатый, место номер четыре Лукьяновского кладбища десятилетиями оставалась без присмотра. На ней не было даже читаемой таблички. Первые признаки возродившегося интереса к ней появились в 2003 году, когда пятнадцать человек, одетых в военную форму, какую носили офицеры царской армии, и два православных священника приехали сюда из Петербурга, чтобы почтить место упокоения Андрея Ющинского.
Вскоре после их визита на участке — по словам директора кладбища, без официального разрешения — посадили аккуратно подстриженный кустарник и установили новый крест с двумя металлическими табличками с надписями. На заброшенном кладбище, где многие могилы давно поросли бурьяном, могила Андрея теперь выделялась необычайно ухоженным видом.
Надпись на первой табличке гласила:
Здесь почивают мощи Св. отрока-мученика Андрея (Ющинского). Увенчан мученическим венцом на 13‐м году, 12/25 марта 1911 г. Святый мучениче Андрее, моли Бога о нас.
Употребление слова «мученик» применительно к Андрею вряд ли уместно, поскольку убийство несчастного мальчика, какой бы страшной ни была его гибель, не имело никакого отношения к его вере. Под первой табличкой кто-то прикрепил вторую — с куда более прямолинейным и провокационным текстом:
Андрей Ющинский, умученный от жидов в 1911 году.
В феврале 2004 года, когда сообщение об этой антисемитской надписи вызвало скандал, администрация кладбища обратилась в суд за разрешением убрать табличку — иначе, по словам директора, убирать ее было бы незаконно, — но через несколько дней оскорбительную надпись кто-то сорвал, так что необходимость в юридической процедуре отпала.
Могила Андрея продолжала привлекать внимание русских и украинских праворадикалов. В феврале 2006 года ее снова подновили — на этот раз усилиями крупного украинского негосударственного вуза, Межрегиональной академии управления персоналом (МАУП), которую Государственный департамент США и Антидиффамационная лига называют рассадником антисемитской пропаганды. На могиле появилась прямоугольная мраморная плита с выбитым на ней текстом из первого заданного присяжным вопроса — о сорока семи ранах и пяти стаканах крови, — в котором, учитывая положительный вердикт, видели подтверждение версии о ритуальном убийстве. Группы местных евреев были возмущены этой надписью, но, поскольку она представляла собой выдержку из судебного протокола и не содержала прямых оскорблений, законных оснований ее убрать не нашли. Она остается там по сей день.
Преувеличивать степень антисемитизма на Украине было бы ошибкой. На государственном уровне Украина не поощряет антисемитизм. Правительство неоднократно осуждало антисемитские выпады. Тем не менее могила Андрея Ющинского превратилась в место паломничества праворадикалов. Ежегодно в годовщину убийства многочисленная организованная группа приезжает почтить память «отрока-мученика», тринадцатилетнего мальчика, имя которого по сей день используют в неблаговидных целях. Приходят сюда и небольшие компании почитателей. Придя на Лукьяновское кладбище весной, вы непременно увидите на могиле Андрея свежие цветы.