И вдруг ко мне на прием пришла женщина в таком замечательном костюмчике — цвета кофе с молоком…
— Тамара Ивановна, где вы его купили?
— Мне сшили в ателье «Россия». Могу дать вам координаты портнихи…
Я поехала. Вышла эта женщина — она даже не похожа на закройщицу. Так аристократически держится, разговаривает…
— Можно ли сшить хорошую вещь из испорченной?.. Ваш костюм — только на помойку. Если бы вы мне отрез принесли…
Я так ее просила! Объясняла, что жалко труд сына…
— Ну оставьте… Посмотрю, что можно сделать.
И на первой примерке я свой костюм не узнала. Пиджачок сидит, как влитой, и юбочка…
— Любовь Михайловна мне не хочется его снимать, так бы и ушла в нем…
Она смеется. Я потом этот костюм носила до последнего, пока он не стал рваться.
Работу хирурга можно сравнить с искусством портного. Орехов! Как красиво он делал операции…
Когда удаляешь миндалины — нельзя убрать и миллиметр ткани, иначе потом человека замучает фарингит. Надо передние и задние дужки разрезать по ребру, это очень сложно… Миндалину отслоить…
Орехов будто не касался миндалин, когда оперировал. И результат был такой красивый, когда посмотришь горло у выздоравливающего…
Однажды пришел капитан — у него была опущена переносица, и перегородка вся сложена гармошкой. Я направила его к Орехову отчасти даже с любопытством — справится ли он с таким случаем? Что вы думаете — приходит капитан, как по линеечке ровная перегородка, и дыхание свободное.
Мастер! Я представляла Орехова высоким, с длинными пальцами.
А у Олега — ангина за ангиной, с высокой температурой. В один прекрасный момент это могло дать ревмокардит. Зачем рисковать? Но вряд ли бы сын стал сидеть у меня в кресле спокойно. Операция кровавая — и я часто давала больному отдыхать. Потом быстро-быстро поработаю и опять:
— Подышите, как вам удобно, сплюньте.
Чужие — то слушались, и я делала операцию за пять-семь минут. А Олег будет отдыхать не секунды, а сколько захочет — раз со скальпелем мама!
И я решила пригласить Орехова.
— Не прооперируете ли моего сына? Когда Вы сможете?
— Да прямо сейчас и приеду…
Входит, у него дипломат со стерильным вкладышем, он работает только своими инструментами. Маленького роста, большая голова, широкие плечи… Пальцы короткие, толстые.
— Я вас совсем другим представляла, — говорю, — Как вы такими пальцами так красиво оперируете?
Олег оперирует как Орехов. Помню, он только закончил институт… Иду, а навстречу медсестра Моргунова. И говорит:
— Лидия Николаевна, мы такого еще не видели. Такой быстроты рук… Как Олег все делает — будто играючи…
Я подумала — она приукрашивает. Просто, чтобы я знала, что сын хорошо работает. Откуда ему владеть хирургическими навыками? Он только начинает.
А потом Мария Николаевна Румянцева — другая операционная сестра — слово в слово повторила то же самое. И тогда я поверила.
— Хирурги срываются на операциях?
— Бывает, когда сложные случаи. Сегодня ко мне зашла медсестра — она всю жизнь проработала в хирургии, а операционной. Принесла горячий батон:
— Скушайте горбушку с чаем, Лидия Николаевна.
Подаю ей нож, а он не режет, тупой… Как она завернула, по мужски… Она всю жизнь проработала среди мужчин в операционной.
Я знаю, когда слетела лигатура, под потолок бьет артериальная кровь, каждая секунда играет роль, а сестра подает не тот инструмент — так ее шлют матом…
Я промолчала — вижу, она не замечает, что выругалась — просто выразила недовольство, что Олег не наточил нож.
— А любовь к людям у врача сохраняется — после многих лет работы?
— Врач должен быть деловым. А больной — понять, что перед ним не нянька, не артист, а специалист высокой категории…
Есть врачи, которые сюсюкают с пациентами. Есть — исключительно грамотные, но просто не способные на такие нежности.
Олег перед сложными операциями заказывает в храме молебны. Берет у отца Павла освященную воду…
Я делала по двадцать операций в день. Начинала с утра, приходила пораньше — и пар стоял: медсестры уже подготовили мне инструменты.
Хирурги сердились, что я занимаю столько мест в отделении — им некуда класть своих больных. Я бегала по всей больнице, просила найти места. После операции медсестры и санитарки вели туда больных под руки.
А потом я спешила на прием. И все равно порой опаздывала. Операции же — вещь сложная, все может обернуться непредсказуемо.
И шестнадцать лет я ездила в командировки. То в Шигоны, то в Мирный.
В Шигонах нужно было осматривать призывников. Военкомат — огромный дом в поле. Спала на столе, подстелив пальто… И другие врачи так же. Все в одной комнате. С вечера уборщица натопит — а к часу ночи уже холодно.
Столовая работала до обеда. Щи… Белая вода и кислая капуста… Идешь в магазин — берешь кефир и пряники, чтобы погасить чувство голода. И полмесяца в таких условиях.
Дети оказывались заброшенными. Олег учился в восьмом классе — и его учительница литературы однажды встретила меня, сообщила, что сын не сдал в срок сочинение. Пусть мол, нынче же принесет.
Дома Олег сидит за столом, важный как профессор. Вижу, занимается чем-то своим.
— Почему не сдал работу? — спрашиваю.
— Вдохновения не было…
И так он это сказал, с таким чувством собственного достоинства… что я не могла сердиться.
Но ведь, чтобы поступить в мединститут, нужно отлично учиться — там огромный конкурс… Как мне присматривать за сыном, обеспечить уход? Что делать? Помог случай.
У меня было множество общественных нагрузок. И вот, к Восьмому марта, женщинам — медикам выделили по три рубля, и я поехала в Тольятти, чтобы купить подарки. Говорили, что там продают капроновые платочки как раз за эту цену.
И там я встретила Нину Владимировну Полежаеву. Замечательный врач! Из Питера… Закончила аспирантуру, была отоневрологом в большой клинике, делала сложные внутричерепные операции. А все остальные манипуляции — просто играючи. Приводят ребенка, у него косточка от вишни в ухе… Извлекать очень больно, дети даже при обезболивании кричат. А Нина Владимировна — как фокусник — все делала молниеносно. И без всякой анестезии. Сверкнет инструмент — и покатилась косточка.
Но главврач к Полежаевой придирался. И дождался того, что она бросила перед ним ключи от казенной квартиры — и ушла работать в Тольятти.
Она мне сказала:
— Я ухожу на пенсию — а ты переходи на мое место, в больницу водников.
Нина Владимировна договорилась со своим руководством — и позвонила, что меня ждут. Когда я пришла — встретили замечательно. А меня интересовал лишь один вопрос — будут ли командировки? Новое начальство только смеялось:
— Если это Вас так пугает, мы Вас даже в Куйбышев на совещания посылать не будем.
Главврач Жигулевской больницы шестнадцать дней не подписывал мое заявление. Но, в конце концов, ему пришлось это сделать, я ушла к водникам и шестнадцать лет проработала там.
Семья
При всей своей занятости я старалась навести уют в доме. Купила гарнитур, зеркало, повесила ковер… В нечастые свободные минуты хваталась за домашние дела.
Росли сыновья. Старший увлекся техническими науками.
Когда-то у Вити нянькой был… шофер. Муж много ездил по своим медицинским делам. И сын с ранних лет полюбил автомобили. Окончил школу, и пошел в политехнический институт, на факультет — «двигатели внутреннего сгорания».
Так же, как и отец, Витя с детских лет много читал. Когда был еще совсем малышом — вокруг него раскладывали журналы, и он мог часами рассматривать картинки. Взрослые за это время успевали и приготовить обед, и постирать белье.
Учеба в школе давались ему легко. Я возвращалась с работы и спрашивала у тети Поли:
— Витя уроки учил?
— Знаешь, не видела… Может учил, когда я спала?
А спала она тихо, как ребенок.
Она вообще была для меня большой поддержкой. Я прибегу:
— Кушали?
— Да неужели тебя ждать будем? Иди на кухню, да сама поешь…
А там уже ждет ароматный борщ, в сковороде — с одной стороны поджаристые котлеты, с другой — картошка, еще в одной кастрюле стынет кисель. На столе — эмалированная чашка, полотенцем накрыта — там лепешечки. Недавно Алиса у меня рецепт спрашивала — лепешки эти не черствели.
И дети сыты, и живой человек в доме. Бывало, расстроюсь, рассказываю о своих неприятностях, а тетя Поля говорит:
— Я не пойму, чего ты с ума сходишь. Вот и сумашествует, и ходит… Прекращай!
Конечно, мальчикам нужно было внимание отца.
Виктор Михайлович не ходил на родительские собрания. Зачем — ребята отлично учатся, а что хулиганят порой — так кто из мальчишек не дерется?
Но как-то у Вити в дневнике появилась надпись красным карандашом — обидел девочку. Я в тот день вернулась с работы поздно, в школе было уже темно, учителей нет. Сделала Вите замечание за проступок, он ответил повышенным тоном. И тогда вышел Виктор Михайлович:
— Чтобы я в первый и последний раз слышал, что ты с матерью так разговариваешь!
В последние годы муж работал на «скорой», его болезнь позволяла это. Он, как всегда, много читал. И старший сын не отставал от него.
Я выписывала большое количество журналов — и Витя черпал из них самые разные сведения: по химии, автомобилестроению, медицине. Еще когда он был мальчиком лет пятнадцати — соседи ходили к нему лечиться. Он и диагноз поставит, и лечение назначит — нас наслушался, начитался наших книг.
До недавнего времени Витя преподавал в техникуме. Мальчишки его очень любили, смотрели, как на отца. Он и ремонты в классах регулярно организовывал, вкладывал свои деньги.
Здоровье сына нельзя назвать крепким — у него язва желудка. Помню страшную ночь. Накануне, в воскресенье, Витя весь день пролежал. А ночью зашел ко мне в комнату:
— Мам, мне плохо.
Я спросонья даже не поняла, что случил