Всё вокруг сверкало начищенной сталью и сияло десятками ламп. С непривычки я жмурилась, но мне удалось рассмотреть множество непонятных мне агрегатов, которыми была заставлена эта комната. Всё было до того чисто и вылизано, что просто резало глаза. В этой комнате так же не было окон, но зато жужжали каике-то невидимые мне машины, я чувствовала дуновения ветерка. В комнате пахло свежим морозным воздухом и дезинфекцией. Для меня, после спёртого удушливого запаха моей тюрьмы, это бы воистину божественный аромат. Мне доводились бывать в больницах, но такой идеальной белизны и чистоты и не видела ни в одной из них. И там отсутствовали жёлтый и серый цвета. Эта комната была словно операционный кабинет хирурга… Надеюсь, ты понимаешь, о чём я, Джек?
— Я знаю, кто такие хирурги, — обиделся Спунер. — Костоправы, только и мечтающие отчикать тебе какую-нибудь часть тела. Мне рассказывали. А ещё я видел Грязного Боба после того, как он прошлой зимой отморозил себе три пальца на руке и ему их отчекрыжили. Так что я знаю, что за типусы эти хер-р-рурги.
— А я нашла в себе силы, пусть и сгорала от страха и паники, ещё подумать, зачем в психиатрической лечебнице содержать такой кабинет, столь похожий на хирургический, и оборудованный, как мне показалось, по последнему слову техники? Я далека от всего, что связано с машинами, но все эти агрегаты, такие же холодные, блестящие и жуткие, как и всё остальное вокруг, все эти приборы из стекла и стали, датчики и трубки явно не были приспособлены для лечения нервных расстройств!
И я не ошиблась. Аткинс преследовал совершенно иные цели. Мне на голову одели какое-то жуткое на вид приспособление, напоминающее шлем, утыканный десятками проводов, а к рукам прицепили металлические зажимы. Ты когда-нибудь попадал под воздействие электрического тока, Джек? Поверь мне, это действительно так больно, как говорят. Когда я увидела эту штуковину, все эти разноцветные провода, тянущиеся от неё к жужжащим в комнате агрегатам с мигающими лампочками и шкалами, я испугалась как никогда в жизни. Господи, да вся моя рубашка пропиталась потом. Я как загипнотизированная смотрела на шлем, не в силах оторвать от него перепуганных глаз, пока он не оказался на моей голове.
Доктор Аткинс тем временем переоделся в белоснежный халат и выглядел как заправский врач. Но по сути он оказался пыточных дел мастером. Ты знаешь, что такое электрошок, спросил он меня, негромко посмеиваясь? Он говорил тихо и вкрадчиво, нежно гладя меня по дрожащей руке. Его глаза оставались всё такими же бесстрастными и чуждыми ко всему человеческому. Уверена, умри я тогда на том железном столе, он бы и бровью не повёл. Приказал бы своим немым подручным выбросить моё остывающее тело, и вся недолга…
Вдоволь насмотревшись на меня, Аткинс отошёл в сторону и кивнул невидимому мне ассистенту. Я поняла только одно — сейчас произойдёт такое, по сравнению с чем все мои прежние злоключения покажутся детским шалостями. Комнату наполнил низкий, всё нарастающий вой. Он противно вибрировал, усиливаясь и вгрызаясь в мозг. Я, привязанная к столу, умирала от ужаса, извиваясь в кандалах, как червяк на крючке. Доктор Аткинс и его люди стояли в нескольких шагах от меня и смотрели. Они неотрывно смотрели. А потом, потом пришла боль.
Она набросилась на меня резко и неожиданно, словно выпрыгнувший из подворотни бешеный пёс. И так же резко укусила, но во сто, в тысячу раз сильней! Помнится, я заорала. Я и не думала, что могу ТАК кричать. Да от моих безумных воплей должна была обрушиться крыша лечебницы! Я горланила хоть святых выноси. Боль была адская. Она судорожными волнами вгрызалась в меня, начиная с головы и проникая в каждый участок тела, жадно пожирая внутренности. Для этой боли не существовало преград. Я тряслась, как припадочная, в мозгу вспух и не опадал огромный раскалённый добела шар боли. Я почти ничего не видела и не соображала. Из моих глаз ручьями бежали слёзы, а челюсти стиснулись с такой силой, что трещали зубы.
Боль исчезла также внезапно, как и появилась. Я бессильно вытянулась на столе, хватая ртом воздух. Я ничего не слышала, в глаз двоилось и троилось, меня ломало, как изнурённого воздержанием наркомана, а сердце бухало так, что чуть не проламывало рёбра. Оно стучало как сумасшедшее.
Когда ко мне частично вернулся слух, Аткинс скучающим голосом сообщил, что я превосходно держалась под напряжением целых тридцать секунд. Тридцать секунд, Джек! А мне ведь казалось, что пытка длится вечность… Полминуты, во время которых для меня прошли часы. Тридцать секунд, которых мне хватило обмочиться, надкусить язык и распрощаться с жизнью. Меня отвязали. Я была как тряпка, изо рта и носа у меня сочилась кровь, от меня ужасно пахло. Когда с моей головы сняли это кошмарное орудие боли, мои волосы стояли дыбом. Я была страшней сказочной ведьмы. Я увидела своё отражение в одном из отполированных до блеска металлических приборов. И не скажу, что увиденное меня удивило.
Передвигаться самостоятельно я не могла. Поэтому меня вновь взвалили на плечо и понесли вон из этой стерильной пыточной камеры. Аткинс шёл рядом и буднично объяснял, что стоит на пороге невероятного открытия, что изменит судьбу чуть ли не всего известного мне мира. Крошка, говорил, он, ты даже и представить себе не можешь, как ты мне помогаешь! Ты будешь одной из тех, кто в итоге окажется на страницах истории. Твоего имени никто не вспомнит, но такие как ты незаменимы в достижении высших целей… И что-то подобное в том же духе. Я, полуживая и совершенно очумевшая, особо не вникла в его бредовый бубнёж… Всё, что происходило со мной, казалось мне каким-то нереальным и неправильным. Будто это вовсе не меня опять несут неизвестно куда, а я иду рядом с Аткинсом и смотрю на себя со стороны.
Я была одержима лишь одной мыслью. Боль закончилась. Она ушла! А теперь представь себе моё состояние, когда меня бросили в огромную металлическую ванную, сорвали с меня смирительную рубашку и абсолютно голую залили ледяной, воняющей хлоркой водой. Я повторно заорала, а меня поливали из шланга и всё так же молча наблюдали за моими страданиями. Аткинс стоял в стороне, пока я, воя, корчилась под бьющими упругими струями ледяной воды, обжигающей не хуже раскалённого жидкого огня. От хлорки у меня страшно запекли глаза, она проникала в рот, в нос, я начала задыхаться и захлёбываться. И когда я уже решила, что меня всё-таки заморозят и утопят, душ прекратился. Меня вытащили из ванны, и поскольку я была не сильнее пришибленной мыши, помогли одеться в новую рубашку.
Когда меня бросили на полу моей камеры, я с облегчением разрыдалась. Эта оббитая поролоном комната, раскрашенная в ненавистные серо-жёлтые цвета, со слепящей мои истерзанные глаза лампочкой, после пережитого показалась роскошным дворцом. Я лежала на полу и сотрясалась от плача. А когда Аткинс любезно сообщил, что завтра мы продолжим процедуры, я могла лишь застонать. Они оставили меня одну, хлопнув дверью, и обречённо лязгнув надёжными засовами с обратной стороны. Я кое-как взобрались на топчан, свернулась калачиком, и так лежала, наверное, час. Скуля и трясясь от шока. Потом я начала потихоньку приходить в себя.
Я знала, что долго не протяну. Столько боли, сколько мне довелось испытать в тот день, мне много не вынести. Я чётко осознала, что чтобы там не говорил этот безумец о моём участии в его опытах, о том, что от меня зависит чего-там такое, я всё равно сдохну на этом чёртовом столе самое больше дня через три. Или же превращусь в вечно трясущееся безвольное существо с бессмысленным взглядом и идиотским выражением лица, делающим под себя и гукающим, как двухлетний ребёнок. В тот миг я вспомнила Стефана. И даже подумал, что неужели сын моих хозяев в своё время прошёл так называемое лечение электрошоком? Но это было невозможным. Стефан свихнулся раньше, чем за него взялся доктор Аткинс.
— И ты нашла выход, — негромко сказал Джек, восхищённо, во все глаза глядя на девушку. — Охренеть не встать, вот уж не подумал бы, что ты повидала такое!
— Если бы только повидала, — совсем невесело улыбнулась Генриетта. — Я испытала то, что врагу не пожелаешь. Так вот… Я пришла в себя настолько, что смогла связно мыслить и, как видишь, строить предположения, пусть они и казались одно нелепее другого… Не знаю, может, я таким образом пыталась уйти в себя, сбежать от страшной реальности, в которой причиняют адскую боль. Возможно, я пыталась спрятаться в собственных мыслях и иллюзиях. Но, слава богу, мне-таки хватило мозгов, хоть их и основательно поджарили, вернуться к настоящей жизни. Мне хватило ума понять, что если я в ближайшие дни ничего не придумаю, мне настанет конец.
— И? — Джек было само нетерпение.
— Если ты думаешь, что я сделала подкоп под неприступными стенами Мерсифэйт, а это, доложу тебе, та ещё крепость, то ты заблуждаешься, Джек. Вряд ли ты читал книги приключенческого жанра, где герои, томящиеся в неволе, используя перочинные ножи и зубочистки, сбегают из самых охраняемых тюрем… Ну, так вот, я определённо не была героиней такого чтива.
— Я вообще книги не читаю, — буркнул Джек. — Ещё этой дурости мне не хватало. У меня свой котелок есть на плечах. И он неплохо варит, подруга!
— Зря. Но разговор не об этом. Я не хочу врать и рассказывать, что придумала какой-то гениальный план или действительно сбежала, проведя за нос Аткинса с его прихвостнями. Повторюсь, Джек, жизнь и книги — это всё-таки немного разные вещи. Мне… Мне элементарно повезло. И как бы я там не думала, не решалась, не прикидывала и не воображала, спастись бы мне не удалось. Шанс был один из тысячи. Спасти меня по сути могло лишь чудо. И тут… И тут, мой маленький дружок, это чудо и свершилось.
— Ну? Ну не томи, что же произошло? Тебя спас принц на белом коне? — в горящих жадным любопытном глаза Спунера было изрядно сомнений. — Я, знаешь ли, за годы жизни на улице разучился верить в сказки. Что же ты сделала?
— Умерла.
— Что?!
— Что слышал, Джек. Всё чудо свелось к тому, что на второй день пыток у меня не выдержало сердце, и я перестала дышать.