Слева.
БИЙО. Граждане! Кто нарушает общественный порядок, служит врагам службу – сегодня более чем когда-либо!
Партия 5, целая толпа, врывается слева. Однако она останавливается при виде благоговейного поведения своих предшественников и тоже утихомиривается. Только первые из нижеследующих слов оказываются заглушены.
Поворачивайте назад! Иначе Конвент оцепит Трибунал войсками и никто не сможет добраться даже до окон!
ПОСЯГАТЕЛИ (возмущенный ропот, однако без особой уверенности). Войсками… Он сказал войсками… Что, хотят оцепить?! (Отдельные голоса.) Как же так, ведь слушания публичны! – У нас есть право слушать! – Вы еще и стрелять готовы! – Совсем как при тиране!..
БИЙО. Но права оскорблять суд у вас нет! Люди, при тиране вы были чернью… (Львиное рычание; еще более глубокая тишина.) Сегодня вы свободные граждане. Сегодня вы – хозяева города… (несколько утвердительных удовлетворенных возгласов) и потому отвечаете за порядок в нем. Ваше правительство служит вам, а не вы правительству; поддержите же его, вместо того чтобы ему мешать! (Более сдержанное выражение одобрения со стороны нескольких человек.) Итак, идите и сами позаботьтесь, чтобы все было мирно.
В глубине. Обвиняемые выражают согласие. Оживление, однако порядок восстановлен. Посредине.
ПОСЯГАТЕЛИ (ропот ребяческого упрямства). Э, болтовня! – Хороши хозяева, когда нам ничего нельзя! – Что мне с того! – Хочу послушать, и баста! (Решительная поддержка.) Тихо ты, он дело говорит! – Да, да! Верно! – Толково рассудил! – Давай, уходим! (Отступают, отчасти добровольно, отчасти увлекаемые наиболее энергичными.)
ГОЛОС (подхваченный всеми. Поднимают шапки). Да здравствует Конвент!
Разделяются и уходят направо и налево. Слева.
ЭРМАН. Бийо, Трибунал благодарит вас.
Бийо холодно отвечает на рукопожатие, передернув плечами в знак презрения к собственным заслугам.
ФУКЬЕ (возвращается). Уф! Согласились…
В глубине. Сдержанный гул оживления; обвиняемые переговариваются, полные надежды.
ГОЛОС КАМИЛЛА (донельзя взволнованно, однако доверительно). …это точно, потому что Конвент тотчас их нам пришлет. (Вспышка нервозной радости.) О, дру…
Слева.
ФУКЬЕ (закрывает за собой двери). У нас есть, может, с четверть часа покою. Пойду напишу… (Эрману) подпишешь в зале. (Открывает дверь в середине левой стены, ведущей не только в комнату присяжных, но и в подобие фойе.)
БИЙО (через плечо). Нашему Комитету в руки, не забудьте! (Секунда промедления, обмен пронзительными взглядами.)
ВАДЬЕ (останавливается; резко). Зачем?
Бийо игнорирует его.
ФУКЬЕ (от своей двери). Только пусть, Бога ради, поторапливаются с ответом!
ЭРМАН (от двери в зал, с бессознательно героической улыбкой). Потому что это как плавание на горящем корабле, господа!
Exeunt omnes[53].
Улица Сент-Оноре, 398. Робеспьер, без жилета и галстука, спит, положив голову на руки, сложенные на краю dressing-table[54]. Разбуженный стуком, поднимает голову, слегка поморщившись, но не отвечает.
ЭЛЕОНОРА (входит, останавливается; очень тихо). О… прости. Я не знала, что ты вернулся.
РОБЕСПЬЕР (даже не взглянув на нее). Пятнадцать минут назад.
ЭЛЕОНОРА. Ты еще уйдешь?
РОБЕСПЬЕР. Через десять минут. Что тебе нужно?
ЭЛЕОНОРА. Что тебе принести?
РОБЕСПЬЕР. Ничего. Оставь меня в покое.
ЭЛЕОНОРА (взбунтовавшись). Но!..
РОБЕСПЬЕР (со зловещим спокойствием). Пожалей меня; и прекрати. (Прижимает пальцы ко лбу с гримасой боли и нетерпения. Издает тихий, похожий на рычание стон, не раскрывая рта.) Мммммм-ммм…
Тем временем Элеонора, ничуть не смутившись, тихо и умело наводит порядок в хаосе одежды, полотенец, бумаг и выдвинутых ящиков, царящем в комнате, – словом, устраняет следы пребывания в ней человека, который примчался домой на двадцать минут в сильном раздражении, в полубессознательном состоянии вследствие мигрени и бессонницы, чтобы переодеться и приготовиться к последующим семи часам парламентской борьбы. Во время этого занятия Элеонора то и дело взглядывает на него со сконфуженной, наполовину насмешливой полуулыбкой. Время от времени он не может не заметить этого или не почувствовать. Достаточно, чтобы в конце концов слегка повернуть голову в ее сторону. Он не видит ее отчетливо, так как фокусировка зрения требует от него слишком больших усилий.
РОБЕСПЬЕР (обычным голосом). Лео.
ЭЛЕОНОРА (непринужденно поворачивается). Да?
РОБЕСПЬЕР (протягивает к ней руку; другая остается на лбу). Прости меня. Я теряю рассудок.
ЭЛЕОНОРА (пожимает протянутую руку с веселой улыбкой). О Максим, на твоем месте я бы превратилась в сущего дьявола. Но послушай, ты умышленно моришь себя голодом?.. (Она задает этот вопрос будничным тоном, без иронии.)
РОБЕСПЬЕР (сдвигает брови в болезненном усилии припомнить). Я морю себя голодом?..
ЭЛЕОНОРА (с полуулыбкой). Всего лишь со вчерашнего полудня.
РОБЕСПЬЕР (ошеломленно, уронив руки). Святые угодники! (Поднимается.) А я-то думал, что со мной такое!..
ЭЛЕОНОРА (бежит к двери). Сейчас будет бульон.
Зовет за дверью кого-то внизу. Робеспьер стоит, опираясь о dressing-table, беспомощно и медленно вытирает лоб тыльной стороной ладони, потом так же бесцельно прижимает к нему обе руки с отчаянно искаженным лицом, чуть не плача, как человек, который слишком долго мучился. При появлении подруги берет себя в руки, но это удается ему плохо; последнее она игнорирует с несколько безжалостным тактом.
Пока ты пьешь, тебе приготовят что-нибудь еще. Почему ты стоишь? Сядь.
РОБЕСПЬЕР (машинальными движениями надевает жилет). Спасибо. Я больше ничего не хочу. (Явно нуждается в отдыхе.)
ЭЛЕОНОРА. Хорошо. Я ей скажу.
Стоит возле края стола посреди комнаты, пока Робеспьер, взбешенный своей слабостью, смачивает лицо одеколоном; потом оборачивается и поправляет прическу перед зеркалом. Наконец решается.
Максим… дело Дантона принимает дурной оборот?
Он поворачивается к ней очень медленно, застывает в пугающей неподвижнености. Элеонора опускает глаза. Почти шепотом.
Ну скажи мне, Максим.
РОБЕСПЬЕР (глядя на нее безо всякого выражения). С чего ты взяла? Ведь газеты…
ЭЛЕОНОРА (тяжко пожимает плечами). Газеты! Это газетам-то верить! (Краткая пауза. Он ждет, как изваяние; наконец она поднимает глаза.) Максим, никогда еще в час опасности, в пору тягчайших кризисов, никогда ты не выглядел так, как теперь.
РОБЕСПЬЕР (снова поворачивается к зеркалу с недоброй, сухой усмешкой). Что ж, коли ты судишь о политической ситуации по моему внешнему виду!
ЭЛЕОНОРА (как бы обращаясь к себе). Но ведь это самый верный способ.
РОБЕСПЬЕР (оборачивается внезапно и стремительно. Бледен, лицо слегка подергивается. Приглушенным голосом). Лео… мое терпение сегодня на исходе. Пожалуйста, не дразни меня.
ЭЛЕОНОРА (вдруг подходит к нему. Маскирует тревогу под ясной, насмешливой улыбкой). А ты пожалей меня. Сам знаешь, что такое тревога… (Хватает его за плечи.) Да что с тобой такое?!
РОБЕСПЬЕР (глядя в пол). Этот процесс – рискованная дуэль, однако я почти уверен в победе. Пока Конвент не теряет головы, пока у меня есть власть над клубом, до тех пор мне не о чем беспокоиться.
ЭЛЕОНОРА (уронив руки, смотрит в стену). Как ты меня утешил… (Стук в дверь. Подбегает к двери, забирает поднос, продолжает.) Этого достаточно. Больше ничего не надо.
РОБЕСПЬЕР (подходит к столу в центре комнаты, но не садится). Спасибо тебе. (Смотрят друг на друга, оба спокойны.)
ЭЛЕОНОРА (не выдерживает, наполовину шепотом). В таком случае откуда это выражение… отчаяния?
РОБЕСПЬЕР (даже вздрогнул. Гневно сдвигает брови; тут же берет себя в руки). У меня есть свои заботы, дорогое дитя. (Берет чашку с бульоном в обе руки, однако не поднимает, поскольку слишком горячо.)
ЭЛЕОНОРА (горько улыбнувшись одними губами). В самом деле?! А разве у тебя был хоть один свободный от забот час, сколько я тебя знаю?! (Горячее и тише.) Год тому назад ты целую долгую неделю был на волосок от гильотины… и ты не смотрел на мир так… (Еще тише.) Как…затравленный.
РОБЕСПЬЕР (с почти веселым смехом). Бог мой! Гильотина! (Поднимает чашку и дует на бульон.)
ЭЛЕОНОРА (теперь мягко). Максим, ударь меня, если хочешь. Но я с места не сдвинусь, пока ты мне не скажешь.
РОБЕСПЬЕР (вздыхает с наигранным терпением; облокачивается на стол, широко расставив руки). Женщина, мне ничто не угрожает. Ничто. Только… (Опускает голову. В этом состоянии слабости и депрессии он не в силах сопротивляться искушению поделиться с кем-нибудь другим китайской пыткой, которую он испытывает от одной мысли. Монотонно.) Дело Дантона – это дилемма. Если мы проиграем, то всей Революции конец. А если выиграем… то, вероятно, тоже. Пять лет борьбы, страданий, бесчисленных жертв… все – прахом…
Склонившись над столом с вытянутой шеей, некоторое время смотрит в бесконечность перед собой. Дышит медленно; его спокойное лицо выражает концентрацию, напряжение и восхищенный ужас – поразительное выражение, присущее ему на последнем портрете в профиль. Наконец, спокойно закрывает глаза и выпрямляется.