Мне не следует этого говорить. (Поднимает чашку и пьет. Отставляет ее в сторону. Веки и ноздри у него вздрагивают. С почти набожным выражением.) Я возвращаюсь к жизни.
ЭЛЕОНОРА (внимательно разглядывает его). Подобные мысли – типичный признак изнеможения, Максим.
Глубоко вздохнув, Робеспьер продолжает пить.
РОБЕСПЬЕР (вытирает рот. Голосом восставшего из мертвых). Будем надеяться, что ты права… хотя… Как бы там ни было, пока этот бес не мешает мне работать, то и невелика беда. (Смотрит на часы и присвистывает.) Надо торопиться. Сердечное тебе спасибо; мне значительно лучше. (Берет приготовленный галстук, ловко обматывает им шею.)
ЭЛЕОНОРА (проверяет состояние приготовленных манжет). В клуб?
РОБЕСПЬЕР (завязывает галстук). Да. (Надевает фрак.)
ЭЛЕОНОРА (с любопытством). Послушай, это правда, что как раз сейчас председательствует Лежандр?
РОБЕСПЬЕР (пристегивает жабо перед зеркалом). Ммм… (Закончив, прикрепляет манжеты.)
ЭЛЕОНОРА. Но тебе хотя бы не создают трудностей?
РОБЕСПЬЕР (занят правой манжетой). Вот уже три дня, как никто не создает мне трудностей – пока я на них смотрю. (Стук в дверь. Не поднимая глаз.) Войдите.
ЭЛЕОНОРА. Значит, до завтра, Максим.
Прощаются кивком. В дверях Элеонора расходится с Барером и Фукье.
БАРЕР и ФУКЬЕ. Добрый день.
РОБЕСПЬЕР (застегивает последнюю пуговицу. Не поднимает глаз). Здравствуйте. Ну что там? (Наконец отрывает глаза от рукава и смотрит на посетителей. Пожимают друг другу руки.) О, это вы, Фукье? Если не ошибаюсь, мы впервые встречаемся в частном порядке. (Утвердительный кивок обвинителя.) Присаживайтесь.
Садятся. Он стоит перед ними, оглядывая свои чулки и башмаки. Обнаруживает пятно прямо над коленом, берет щетку и счищает его, продолжая говорить.
Барер, рад вас видеть. Пожалуйста, шепните Комитету безопасности, чтобы обратили особое внимание на тюрьмы. Арест Дантона должен был подействовать на других как тревожный набат. Без сомнения, они организовываются и составляют заговоры. А нам только не хватало восстания политических заключенных в столице.
БАРЕР (робко). Вы полагаете?..
РОБЕСПЬЕР (выпрямляется). Еще как полагаю.
Барер широко раскрывает глаза, скорее удивленный, нежели задетый таким тоном. Робеспьер нетерпеливо садится, подперев руками голову, которую держит прямо.
Зачем вы пришли?
ФУКЬЕ. Робеспьер, этот процесс принял опасный оборот. Дантон приводит галереи в неистовство. Вместо того чтобы отвечать на обвинения, он сыплет громкими фразами и нападает на правительство. И это действует, Робеспьер! Он уже настолько уверен в публике, что сегодня посмел вызвать своих обвинителей на суд общественного мнения. Ход сегодняшнего заседания был до того… беспокоен, что если так и дальше пойдет…
РОБЕСПЬЕР (не шевелясь). Если так и дальше пойдет, друг мой, то назавтра Франция, со всех сторон оцепленная войсками, проснется без правительства и со столицей, занятой врагом.
ФУКЬЕ (с силой). Итак, Робеспьер?!
РОБЕСПЬЕР (облокотился на стол, наклонившись над ним. Говорит спокойно, как будто о чем-то очевидном). Итак, Фукье, три дня истекли сегодня; завтра Дантон должен умереть.
ФУКЬЕ (подавшись назад в кресле, гневно сдвигает брови). Какой же это ответ?
РОБЕСПЬЕР (по-прежнему спокойно). Завтра смертный приговор должен быть объявлен, Фукье. Ваше дело обосновать его и вынести. О последствиях позаботимся мы.
ФУКЬЕ (не может прийти в себя). Поймите, влияние Дантона на массы превосходит наше. Нас поддерживают закон и совесть; его – ничего, но на его стороне все. Если только он завтра опять начнет…
РОБЕСПЬЕР (comfortably[55]). Лишите его слова.
ФУКЬЕ (рванувшись вперед). Обвиняемого?! Народ разорвал бы нас – и поделом!
РОБЕСПЬЕР. Народ проникся бы… проникнется к вам уважением. Самое время, прокурор! Дантон вызывает нас на суд общественности? Прекрасно! Чем его откровения могут нам повредить? (Отходит от туалетного столика и оглядывает свой туалет в зеркале со всех сторон.)
ФУКЬЕ. Есть еще кое-что… (Осторожно, неуверенно.) Вчера мы направили в Конвент письмо, содержащее требования обвиняемых. Мы послали его напрямую в Комитет спасения… (Смотрит на товарища.)
БАРЕР (в ужасном смятении). Почему… куда же… что….
РОБЕСПЬЕР (медленно возвращается и садится на стол). Что с ним случилось? Я его похитил. Оно у меня в кармане. (Хлопает себя по бедру.)
БАРЕР (оторопело, невинно). За-чем?!
РОБЕСПЬЕР (очень спокойно, но с несколько большим нажимом). Потому что не хочу, чтобы Конвент решал столь важный вопрос без моего контроля.
ФУКЬЕ (неподвижен, побагровел, жилы на лбу вздулись, как веревки). Робеспьер, это цинизм деспота.
РОБЕСПЬЕР (по-прежнему мирно). Я взял на себя ответственность за то, чтобы Дантон предстал перед судом. Кто возлагает ответственность, тот вручает и пол-но-мо-чия. Конвент ответит на ваше письмо, когда узнает, что об этом думаю я. Я прочту его – если прочту, – когда настанет подходящий момент.
БАРЕР. Но теперь ведь каждая минута!..
РОБЕСПЬЕР. Ответ Конвента, если он последует, будет отрицательным.
ФУКЬЕ. Но это извращение закона столь позорно, что должно всколыхнуть даже самых равнодушных.
РОБЕСПЬЕР. Если мы отступим хоть на дюйм, мы пропали. (Чуть мягче.) Я понимаю вас, Фукье. Однако закон всеобщего блага нейтрализует любые параграфы. Если вы считаете уничтожение Дантона на таких условиях беззаконием, то должны это беззаконие осуществить.
ФУКЬЕ (встает с истинным достоинством). Робеспьер, я судья, а не палач у вас на службе.
РОБЕСПЬЕР (продолжает сидеть на столе, однако уже в застывшей позе). Не у меня, но на службе у общества вы действительно палач. (Фукье слегка отступает, ошеломленный.) Мы выдаем вам врагов Республики, которых надо уничтожать, а не судить.
Фукье задумчиво садится.
БАРЕР (дрожит от нервного возбуждения). Бога ради, подумайте хорошенько! Дантон уже три дня восстанавливает Париж против нас. Куда же дальше провоцировать и без того разъяренные массы?
ФУКЬЕ (выйдя из задумчивости). Именно. Повторяю: вы не видели, что творится. Мы должны пойти на какие-нибудь уступки, чтобы вообще удержа…
РОБЕСПЬЕР (соскользнув со стола, как змея). Только посмейте выразить сомнение еще хоть словом, и я отправлю вас в тюрьму прямо из суда. Предупредите коллег – это касается вас всех. Комитет безопасности наблюдает за вами. У Вадье на каждого наготове ордер. (Тише.) Довольно жеста или взгляда.
Фукье смотрит ему в глаза, стиснув челюсти.
БАРЕР (негодующе). Но Робеспьер, суд не может отправлять свои функции под угрозой террора!
РОБЕСПЬЕР (откидывает голову со смехом, открывающим сверкающие зубы). Вот и посмотрим, как он не может! Террор, господа, это закон всеобщий! (Бареру.) Теперь вы начинаете понимать мое продолжительное сопротивление, а? (Смотрит на часы. Посетители встают.) Я опаздываю. O, bother![56] (Хватает шляпу и перчатки.) Я достаточно разъяснил вам ситуацию?
ФУКЬЕ (иронически). О, более чем. Я вас понял. (Посерьезнев.) Вы можете рассчитывать на безоговорочное повиновение.
РОБЕСПЬЕР (на бегу к двери подает ему руку). That’s the style[57]. (С Барером, который стоит поодаль, прощается кивком.)
ФУКЬЕ. Желаю вам, чтобы ничей кинжал не достал пока до вашего сердца… но только ради государства.
Робеспьер разражается звонким, приятным смехом; исчезает.
БАРЕР (направляясь к двери, задумчиво, шепотом). Зато я отныне ему этого не желаю.
Фукье бросает на него проницательный взгляд, без тени удивления.
ДЕЙСТВИЕ V
Консьержери – тюрьма средневекового типа. Камера, сообщающаяся с соседней посредством решетки вместо двери. Четыре койки: две в глубине и по одной у каждой стены. Делакруа сидит на койке; Демулен стоит на столе, за которым читает Филиппо, и смотрит на закат через слуховое окошко.
ГОЛОС ВЕСТЕРМАНА (из соседней камеры). Я уже три дня голову ломаю… Эй, вы там уже спите?
ДЕЛАКРУА (подскочив к решетке). Сегодня спать? Завидую тем, кто на это способен!
ГОЛОС ВЕСТЕРМАНА. …голову ломаю, могут ли они доказать мое уча…
ГОЛОС ЭРО (слышно, как он спрыгнул с койки. Яростно). Ни про кого они не могут ничего доказать! Абсолютно ничего! Так что им придется подделать доказательства!
ДЕЛАКРУА. Фукье давно бы уже заткнул Дантону рот, кабы было чем… хотя… (Стоит задумавшись, чешет в затылке.)
ГОЛОС ЭРО. Ради Бога, не делайте этого!..
Камилл спрыгивает и подходит.
ДЕЛАКРУА (в изумлении опускает руки). Чего?
ГОЛОС ЭРО. Ничего… ничего. Все уже в порядке. (Нервно рассмеявшись.) Я так волнуюсь, что со мной вот-вот будет припадок!
КАМИЛЛ. Я тоже. Меня шатает от усталости, а я не могу усидеть на месте.
ГОЛОС ЭРО. Три дня кряду по восемь битых часов в этом ревущем и воющем аду – кто бы такое выдержал!
ГОЛОС ФАБРА. Братцы, усталость – это ничего: нас мучит надежда.
Преувеличенно неистовый протест.
ГОЛОС ВЕСТЕРМАНА. Глупая болтовня!
КАМИЛЛ. Что за идея!
Из-за наступления сумерек Филиппо откладывает книгу и боком садится на свою койку – ближайшую к двери, – откинувшись и опираясь на локти.