- Только Фрэнки. Он мой помощник. Попробовал поговорить с мистером Бидуэллом. Но он и слушать не захотел. А полковнику и так тревог хватает.
- Он считает, что его жена стала жертвой преступления?
- По-моему, да. Только он не хочет себе в этом признаться. И притворяется перед собой, будто она сбежала с любовником, лишь бы бушевать, а не… не дергаться от страха.
- Вы психолог, Тони.
- Во-во! С вас двадцать пять долларов! - Но он не засмеялся. Ему удалось напугать не только меня, но и себя.
Мы перевалили за гребень гряды, отделяющей долину от побережья. Я вдохнул запах моря, ощутил его необъятность, открывающуюся во мраке внизу под обрывом.
Ночь рассекал вращающийся луч маяка. Он скользнул по шпалере деревьев на обрыве, по плоской крыше одинокого дома и повернулся к морю, где его поглотила стена тумана.
Падилья свернул на дорогу между двумя живыми изгородями, в зеленую траншею, вырванную из темноты. Она вывела нас на разворот за домом с плоской крышей. Подогнав машину ко входу, Падилья вытащил из замка зажигания связку ключей, отпер входную дверь и зажег свет внутри и снаружи.
Совместными усилиями мы извлекли Фергюсона из машины и пронесли через весь дом в спальню. Он обмяк тряпичной куклой, но оказался таким тяжелым, словно кости у него были чугунными. Меня начинала мучить тревога. Я зажег лампу на тумбочке и посмотрел на его застывшее лицо. Оно покоилось на подушке, как в изголовье гроба.
- Да ничего с ним такого нет, - сказал Падилья, разгоняя мои опасения. - Отсыпается, только и всего.
- А вы не думаете, что надо бы вызвать врача? Ведь я ударил его довольно сильно.
- Ну, проверить это нетрудно.
Он вошел в смежную ванную, вернулся с водой в пластмассовом стакане и вылил немного на лицо Фергюсона. Вода расплескалась о лоб, стекла в височные впадины, смочила жидкие волосы. Глаза Фергюсона сразу открылись. Он приподнялся, сел на кровати и сказал очень внятно:
- Что там еще, ребята? Землянка протекла?
- Ага. Виски льет как из ведра, - ответил Падилья. - Как вы себя чувствуете, полковник?
Фергюсон сидел, опираясь на локти, вжав голову в приподнятые плечи и соображая, как он себя чувствует.
- Я пьян. Мертвецки. Господи, ну и пьян же я! - Он прижал волосатый кулак к одному глазу, а другой глаз скосил на Падилью. - Зачем ты мне наливал, Падилья?
- Вы из тех людей, полковник, которым трудно сказать «нет». Даже невозможно.
- Все равно не наливай.
Фергюсон спустил отяжелевшие ноги на пол, встал на них, как на каучуковые ходули, и, пошатываясь, побрел через комнату к двери в ванную.
- Надо влезть под холодный душ. Прочистить старые мозги. Нельзя, чтобы Холли увидела меня в таком виде.
Он встал под душем как был, одетый, и стоял под струями очень долго, отфыркиваясь и ругаясь: Падилья заботливо следил за ним.
Я оглядел комнату. Это была женская спальня. В старину её назвали бы будуаром - всюду шелк и стеганый атлас. Верх тумбочки делили розовый телефон и розовые часы. Они показывали без пяти десять. Мысль о Салли свела меня судорогой.
Я протянул руку к трубке, и в тот же миг телефон зазвонил, словно мое движение замкнуло контакт. Сняв ее, я сказал:
- Дом Фергюсона.
- Полковника Фергюсона, пожалуйста.
- Очень сожалею, но полковник занят.
- Простите, кто говорит? - Голос был мужской, негромкий, нарочито спокойный и бесцветный.
- Знакомый.
- А полковник здесь?
- Да. Он, собственно, принимает ванну.
- Дайте-ка его на провод, - произнес голос, утрачивая бесцветность. - И пошевеливайтесь, приятель.
Меня тянуло возразить, но я почувствовал, что дело действительно не терпит отлагательств, и подошел к двери в ванную. Падилья помогал полковнику стаскивать набухший от воды твид. Фергюсона бил такой озноб, что пол под моими подошвами вибрировал. Он слепо посмотрел на меня:
Чего вам надо? Падилья, чего ему надо?
- Вас к телефону, полковник. Вы можете взять Трубку?
Падилья помог ему доплестись до кровати.
Фергюсон присел на край и поднес трубку к уху. Он был голым по пояс. Покрывшаяся пупырышками кожа отливала мертвенной бледностью. Грудь покрывали спутанные седеющие волосы. Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:
- Да, обязательно, Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.
Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.
- Свари мне кофе, а, Падилья?
- Один момент! - и Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.
Фергюсон повернулся ко мне:
- Вы из ФБР?
- Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.
- Трубку вы сняли?
- Да.
- Что вам сказали?
- Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.
- А о чем, он не сказал?
- Нет.
- Вы уверены?
- Абсолютно уверен.
Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.
- И вы не представитель закона?
- В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?
- Чисто личное, - ответил он резко. - Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?
- Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.
- А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?
- Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.
- А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон.
Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, - под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.
- Прекратить! - рявкнул я своим сержантским голосом.
Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:
- Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.
В дверь заглянул Падилья.
- Что тут еще?
- Ничего, - ответил Фергюсон. - Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?
- Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.
Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.
Падилья подал кофе в гостиную - огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.
Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.
Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.
Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает - беззвучно и без слез.
- Бедняга, - сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.
Я был менее деликатен и прошел через арку.
- Фергюсон, звонили о вашей жене?
Он кивнул.
- Её нет в живых?
- Они говорят, что она жива. Не знаю.
- Они?
- Её похитители. Холли увезли.
- Похитили?
- Да. Они требуют двести тысяч долларов.
Падилья у меня за спиной присвистнул.
- Они вам уже звонили?
- Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.
- Этот звонок - ваш первый контакт с ними?
- Да.
- Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.
- В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.
- Один вы не справитесь.
- Почему? Деньги у меня есть. Пусть забирают, лишь бы вернули мне Холли.
- У вас есть двести тысяч наличными?
- Даже больше. Я перевел их в местное отделение Американского банка, потому что думал купить тут участок. И могу получить их утром, как только банк откроется.
- Когда и где вы должны отдать деньги?
- Он сказал, чтобы я ждал дальнейших инструкций.
- Вы узнали голос?
- Нет.
- Значит, это был не Ларри Гейнс?
- Нет, не Гейнс. А и будь он, какая разница? Она у них. Я готов её выкупить.
- Возможно, все не так просто. Мне очень неприятно говорить это, полковник, но что, если вас дурачат? Какой-нибудь мелкий мошенник узнал, что ваша жена пропала, и пытается нагреть руки.
- Об этом я не подумал. - На его лицо легла черная тень сомнения, но он тут же её прогнал. - Исключено. Но если и нет, то меня такой риск не остановит.
Он все еще прижимал к груди фотографию. Протер рукавом стекло, а потом повернул к свету, благоговейно её созерцая. На снимке была блондинка лет двадцати пяти.
Фергюсон бережно поставил фотографию на место, словно икону, точное положение которой на рояле могло решить судьбу его жены. Я посмотрел внимательнее и вспомнил, что видел это лицо на киноафишах и в газетах.
Стандартно безупречное в канонах киноремесла, оно в то же время сохраняло индивидуальность. Это лицо знавало разные беды и улыбалось им. Улыбка казалась чуть-чуть слишком дерзкой для душевного спокойствия, глаза - чуть-чуть слишком знающими. Холли Мэй могла увлекать, но жизнь с ней не обещала быть легкой.
- Хорошая фотография, - сказал Падилья у меня за плечом. - Вы её когда-нибудь видели?