– А куда девался Нестор Алексеевич? – Муромцев крутил головой в недоумении, ища долговязого патологоанатома. – Не случилось бы с ним чего.
Отец Глеб лишь пожал плечами, встревоженно оглядывая наступающую толпу. Но тут все вокруг перекрыл оглушительный, лихой, звенящий и переливающийся свист. Все замерли и оборотились на источник этого удивительного звука, с удивлением обнаружив, что на обледенелый черный кнехт, прямо посредине толпы взобралась худая несуразная фигура Барабанова. Нестор выдавил последние ноты удивительного соловьино-разбойничьего свиста, вынул изо рта сцепленные колечком пальцы и с явным удовольствием наблюдал за эффектом от своей выходки. Все глаза сотенной толпы были направлены на него.
– Здорово, братцы! – прокричал Барабанов, с улыбкой оглядывая собравшихся. Рабочие, рыбаки и матросы с недоуменным интересом разглядывали его всклокоченную бороду и возмутительное пальто, облепившее на ветру тощие плечи и бедра. – Знаете меня? Помните, кто я такой?
– Да знаем, знаем, не ори! Дохтур ты, из больницы. Тот, который мертвяков режет. – Ванька Свищ криво усмехнулся, разглядывая своего странного оппонента. – Говори скорей, не задерживай честный люд!
– Так вот, – продолжил Барабанов, пользуясь мгновением, когда все глаза устремлены на него, – я человек вам всем знакомый и понятный. Чай, город у нас небольшой, все в одной завязке, все один хлеб едим, в одну церковь ходим. И я, свой, энский, питерским сыщикам помогаю лиходеев ловить!
Люди заворчали удивленно и недоверчиво, но Муромцев и Бубуш утвердительно закивали, подтверждая его слова, и все глаза снова обратились к Барабанову.
– И как участник этого отряда я вам скажу как на духу – ну какие жидовские деньги, люди добрые! Как вам стыда хватает про такое думать? Это я-то купленный? Да вы поглядите!
Он распахнул пальто, продемонстрировав доселе тщательно скрываемую дыру и частичное отсутствие подкладки. После чего картинно выставил вперед ногу в сапоге, явно доживавшем свои последние дни. В толпе послышался смех и одобрительные выкрики. Барабанов запахнул пальто, приосанился и продолжил, указывая на отца Глеба:
– Или что, по-вашему, жиды православного священника тоже купили? И главного сыщика из столичного управления? Хорошо же вы о России думаете. Нет! Не купленные мы! Мы здесь, чтобы со всем усердием, не покладая рук, искать кровопийцу! И мы найдем его, со вспоможением добрых жителей города и благословением Господним!
Толпа притихла, призадумавшись. Барабанов со своей нелепостью и смешной искренностью явно западал в душу. Но тут его перебил надтреснутый голос Свища:
– Да какой же ты свой, когда ты сам сюда с Питера сослан! Ты тоже приезжий, и вера тебе как приезжему!
Но Барабанов лишь рассмеялся в ответ:
– Ну так тем более, что я сосланный, это разве значит, что я вам чужой? Мало ли таких в нашем городе? Так и вы же все знаете, что я за правду сосланный, за то, что о народе нашем многострадальном пекся и за это претерпел! Кто ж меня купит такого? Каким пряником меня заманить можно?
Он обвел взглядом призадумавшуюся, притихшую толпу. Ванька Свищ, не слезая с кнехта, присел на корточки и внимательно, даже с некоторым уважением разглядывал «дохтура». Воодушевленный этим Барабанов продолжал. Оказалось, что он обладает весьма неплохо поставленным ораторским голосом. Бубуш и Муромцев немедленно отметили это и понимающе переглянулись.
– Так вот, братцы, я слышал, что вы тут на нехристь иудейскую все мудрите. Оно и понятно, только вы подумайте сами – али вы не видели никогда живого жида? Али вам незнакомо, как они живут, как бытуют, как свои ритуалы поганые обустраивают? Слыхал ли кто-то когда-то, чтобы жиды головы отсекали? Или глаза вытаскивали? Нет? И я нет, хотя иудеев немало повидал. Младенцев похищают – да, кровь с православных людей выпускают, чтобы добавлять в мацу свою проклятую. Но чтобы глаза да головы… Нет, брат, шалишь, не жиды это. Головы резать – это больше черкесы и прочие башибузуки горазды…
– Верно! Верно, ребята! – раздались вдруг в толпе одобрительные крики. – Точно! Черкесы головы режут и татарва! Они и виноваты!
– Да я же не к тому, что черкесы… – досадливо развел руками доктор. – Эдак нам всех иноземцев и иноверцев перебить придется…
Народ замолчал, напряженно взвешивая эту новую для себя мысль. А Барабанов в этот момент поймал отчаянный взгляд Муромцева и понял, что завел разговор совсем не туда, куда планировал.
– Так и черкесы никогда глаза не вынимали. Я не про это. Я хочу вам сказать, что мне и другим сыщикам, что со мной в команде, известно уже кое-что. Что это не жид и не черкес, а душегуб куда более опасный. Хитрый душегуб, и тем он опасен более всего, что разум его повредился, и видать, чудится ему, что в глазах у доброго человека – сила Божья, потому-то он их вырвать так и стремится. А может, ему голоса сатанинские в голове еще что похуже нашептывают? То-то же. – Он победоносно обозревал внимающую его голосу толпу. – Так что известно нам точно, что убивец – это маниак с поврежденным умом, и никак, кроме научного способа и специальных сыщицких приемов, которым мы в нашем отряде обучены, поймать его нет возможности. А бегать с вилами по слободе и жидов громить – то душегубу только радость делать, потому как ему только того и нужно, чтобы была неразбериха и буза супротив властей. А мы будем думать, искать – и найдем, скоро найдем! Дело верное. Прошу только не чинить нам препятствий, не устраивать смуты, а, напротив, оказывать всяческое поможение полиции. А пока что… Тут мальца убили… Люди добрые, помогите лучше с похоронами, семью утешьте, чем кричать попусту…
Барабанов слез со своего импровизированного постамента и направился к своим. Толпа уважительно расступалась перед ним. Мужики – рыбаки, мастеровые и крючники, – тихо переговариваясь, в крепком раздумье стали расходиться с набережной. Неожиданно стало очень тихо и свободно.
Муромцев перехватил под локоть подошедшего Барабанова и ловко отвел его подальше от Бубуша, увлеченного разговором с рыбацкими старостами.
– Ну-ка, рассказывайте, Нестор Алексеевич, где это вы так ловко с народными массами обращаться научились? Я такой блеск в глазах и такой жар в речах ни с чем не спутаю. Признавайтесь, были в связи с кружками?
– Да что вы, что вы! – неожиданно замялся Барабанов. – Куда мне. Какие там еще кружки-квадраты? Ха-ха! Все, что знаю, все только из книг. Цицерон, знаете… Демосфен… Тренировки риторики…
Муромцев заметил, как, несмотря на мороз, уши патологоанатома приобретают пунцовый оттенок, но ничего более не сказал. И ему, и Бубушу и так было понятно, что перед ними народоволец с большим опытом и способностями.
Глава 13
На самой окраине деревни Валентиновки особняком стояла изба. С виду она была ничем не примечательна, такая же почерневшая, крытая кривым тесом. Сквозь закрытые ставни пробивался тусклый желтый свет. К избе, группами и по одному, шли люди. Холодный осенний дождь превратил дорогу в трясину, и жидкая грязь с чавкающим звуком так и норовила оставить путника без сапог.
Каждого гостя хриплым лаем встречал огромный черный пес, сидящий на цепи у небольшого сарая. На небольшой звоннице, что была устроена прямо во дворе, виднелась темная фигура звонаря. Он умело дергал за веревки, и три небольших колокола оглашали вечернюю тьму надрывным медным звоном. Дождь перешел в ливень, и пес спрятался в сарае, продолжая глухо рычать на проходивших мимо людей.
Заходили во двор по одному – каждый осторожно стучал в дверь замысловатым, дробным стуком и негромко произносил: «Христос среди нас». После отзыва «Есть и будет» дверь открывалась, и гость исчезал в сенях.
Отец Глеб быстро нашел нужную избу – люди в этот вечерний час шли только сюда, да и колокольный звон служил хорошим ориентиром. Одет он был в старенькую потертую рясу, которая совсем не спасала от ледяного ветра. Голову прикрывала смятая скуфейка, которую он натянул до самых ушей.
Дождавшись своей очереди, отец Глеб постучал в дверь условным стуком и сказал пароль. Дверь открыл здоровенный мужик. Увидев незнакомого монаха, он жестом пригласил его внутрь и спросил:
– Вечер добрый. Вы откуда будете?
Отец Глеб осенил мужика крестным знамением и ответил:
– Здравствуйте. Служу пономарем и певчим в небольшом приходе под Петербургом. Свояк мой, Почечуев Игнатий, направил меня к вам с Божьей помощью.
Привратник улыбнулся и открыл перед ним дверь в избу. Просторная горница была набита народом. Люди сидели на лавках, стоявших вдоль стен, а кто и просто расположился на полу. Отец Глеб перекрестился на красный угол, осторожно присел на край лавки у входа и стал осматриваться. В натопленной избе было жарко и влажно, как в бане. Под закопченным потолком висела керосиновая лампа, которая едва освещала тусклым светом центр горницы. Бросив взгляд на красный угол, отец Глеб с интересом заметил, что икон в нем не было – лишь сиротливо чадила масляная лампадка. От пола и лавок исходил запах сырой сосны, к нему примешивался едкий запах дегтя, которым мужики обильно смазывали свои сапоги.
Спустя некоторое время людской поток иссяк, и последним в избу вошел старик. Он низко поклонился собравшимся, на что те ответили ему таким же поклоном. Отец Глеб услышал, что вошедшего зовут Федот. Несмотря на преклонный возраст, он был крепкого телосложения. На босых ногах – холщовые штаны, простая длинная рубаха подпоясана черным кушаком. Худое морщинистое лицо обрамляла седая борода, лоснящаяся от лампадного масла, а из-под кустистых бровей пронзительно смотрели черные глаза. Держался Федот прямо и уверенно, и его цепкий взгляд сразу упал на Глеба.
– А, у нас гости! – обратился он к священнику. – Что ж, вам и псалмы начинать!
Отец Глеб, нисколько не смутившись, встал с лавки, прочистил горло и, перекрестившись, басовито запел первый псалом Давида:
– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе; но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь. И будет яко древо насаженное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет; и вся, елика аще творит, успеет.