демократию делает демократические институты невозможными».
Посмотрите хотя бы на Россию. Как только стала она демократической, рухнул жизненный уровень населения. Демократически избранный президент обещал, что этого не будет, а если случится – он сам ляжет на рельсы. Но на рельсы легли шахтёры, оставшиеся без средств к существованию. Миллионные демонстрации протестуют против такого положения, и что же? СМИ представляют протестующих людей как маргиналов, ретроградов, но ведь они и есть тот самый демос, от имени которого правят демократы, создавая демократическое общество.
Вот мнение Александра Ципко, высказанное в «Литературной газете»: «В демократической России на демократическом телевидении считаются с чужим временем ещё меньше, чем в коммунистическом СССР. Тебя долго и убедительно просят принять участие в программе, обсуждают возможную тему и формат выступления, но когда дело сделано, когда ты пришёл на передачу, и тебя удалось посадить на скамейку «реакционеров» и показать «либеральной общественности», о тебе просто забывают».
Так что Бертран Рассел прав: в России, действительно, фанатичная вера демократов в свои демократические принципы сделала большинство бесправным, и объявленная демократия оказалась тиранией похлеще сталинской.
Ещё один поразительный пример. В феврале 2000 года разгорелся международный скандал из-за того, что в Австрии вошли в правительство члены правой партии, лидер которой – Хайдер, допускал «националистические» высказывания. В правительство правые попали после победы их партии на демократических парламентских выборах: за них голосовало большинство общества. И что же? Во многих демократических странах началась буквально истерия: выступления в прессе, выпуск листовок и прочие акции с единственным требованием: долой членов этой партии и из правительства, и из парламента. Демократы этих стран требовали порвать с Австрией отношения из-за приверженности Австрии… демократии.
На Западе размышления над демократией приводят ещё и не к таким курьёзам. Так, журнал «Экономист», по сообщению того же Олега Арина, обнаружил колоссальную путаницу в терминах и понятиях. В США, например, в ходу слова либерал и консерватор. Первый – этот тот, кто выступает за усиление роли государства, увеличение налогов с богатых и расширение социальных благ для низкооплачиваемых слоев населения. То есть тот, кого в Англии называют социалистом или социал-демократом. Таким социалистом в США оказывается Билл Клинтон. Консерватор же обычно выступает за урезание прав правительства, расширение рыночной стихии и частного предпринимательства, и не желает никакой заботы о бедных. Такой тип ассоциируется с бывшим претендентом на пост президента США Бобом Доулом, спикером конгресса Ньютом Гингричем, Джесси Хэлмсом и т. д. Но в Европе, точнее в Англии, именно таких людей называют либералами! И наши российские либералы тоже выступили за снижение налогов, а значит, против социальных прав большинства.
Журнал «Экономист» забеспокоился: по американским стандартам Тони Блэр, лидер Рабочей партии Великобритании – либерал, хотя он… социалист. И что же будет, если такая путаница в словоупотреблении внедрится в сознании масс, и избиратели, абсолютно всё поперепутав, станут голосовать за либерала Блэра, а не консерватора Дж. Мэйджора, который как раз и есть либерал! (Кстати, и в самом деле: избиратели всё перепутали и выбрали премьером Тони Блэра.)
Мир болен книжностью, и всё быстрее удаляется от реальности, выраженной в культуре народов. Мы не против книг, мы против «идеальных», бессмысленных представлений о мире, созданных книжными людьми. Мы – за возврат к пониманию сути реальных процессов. Интересно, что во все времена простые люди, далёкие от книжного знания, оказывались ближе к такому пониманию, нежели философы. «Самые верные прогнозы будущего делали репортёры, полицейские и деловые люди, – пишет Иван Солоневич. – В России, кроме того, делали ещё и поэты, то есть почти все, кромепрофессоров и философов. Но представления, созданные профессорами и философами, въелись в нашу психику, как татуировка в кожу или как рак в печень».
Сегодня, после массированной работы СМИ – особенно активной с появлением телевидения – всё, что идёт вразрез с этими книжными представлениями, вызывает у любого «обученного» человека бессознательный внутренний протест, кажется пропагандой или враньём. Поди скажи, что Николай II был по существу таким же социалистом, что и лейборист Эттли! Или – что Павел I и Александр II были убиты не «за реакцию», а за прогресс: Павел взялся освобождать крестьян, и Александр это закончил, а тиранами, деспотами и прочим никто из них не был. Или – что в России до Петра была подлинная демократия. Или – что средний школьный учитель (инженер, врач, офицер) умнее среднего философа или геополитика. Или что почти всё, называемое гуманитарными науками – шарлатанство и вздор, а в самом лучшем случае просто набор произвольно подобранных фактов, не связанных никакими нитями причинности.
Чтобы понимать Россию сегодняшнюю, нужно знать её прошлое, да ещё и понимать закономерности эволюции. Но русская интеллигенция ничего этого не знала, не знает и, наверное, знать не будет. Её учили профессора; профессоров – предыдущие профессора. Государство и народ совершали свой путь как соподчиненные структуры единой динамической системы в рамках внешнего мира и природы, а книжная наука развивалась сама по себе, не сопрягаясь ни с чем, благо хоть на русском языке писали, правда, не без внесения в словарь европеизмов. Да и тенденция науки, начиная с петровских реформ, была одна: доказать европейскость России.
В теории базой «европеизации» при Петре был Лейбниц, при Екатерине Вольтер, в начале XIX века Гегель, в середине – Шеллинг, в конце – Маркс. На практике же европеизация нарушала стабильность и вела к хаосу, то есть революции. Русская философия работала на революцию! Если бы она хоть что-нибудь понимала в России и в революции – она, возможно, не стала бы работать на революцию. Но она понимать чего-либо не желала, питаясь цитатами из немецкой философии. Как показала история ХХ века – немецкая философия тоже не понимала ничего. Поныне философия и родившиеся от неё отпрыски вроде политологии, социологии и институциональной экономики продолжают эту работу: пережёвывают цитаты и, поднатужась, производят из них новые тексты, и т. д., оперируя при этом словами, не означающими ровным счётом ничего.
Факты и вымыслы
Демократия, в традиционном понимании, это государственно-политическое устройство общества, основанное на признании народа источником власти. Тысячу лет назад, с образованием русского государства, тут появилось вечевое правление. Вече, как пишут все энциклопедии, есть народное собрание. Вопреки школьным представлениям, этот демократический институт существовал не только в Новгороде и Пскове, но был распространён в той или иной форме во всех русских княжествах и сохранялся до конца XVII века.
Вече действовали и при таком «тиране и деспоте», как Иван Грозный. Например, в 1549 году он собрал первую национальную Ассамблею, в 1564 году на общей Ассамблее получил одобрение народа на преследование бояр. В 1566 году Собор, который состоял в основном из военных (делившихся, в свою очередь, на три касты) и торговцев, принял решение о войне с Литвой. На Соборах же выбирали царей, например, Борис Годунов в 1598 году, затем Шуйский в 1606 году, а также первый Романов – Михаил, выбранный в 1613 году Земским Собором, представлявшим все классы и многие города России.
Собор – это деловое представительство, а не партийное – вот в чём отличие от современных парламентов. Кстати, и англо-американский парламентаризм с самого начала был внепартийным. По закону и традиции в парламент попадал тот, кто получил хотя бы относительное большинство голосов; до середины ХХ века партии тори и вигов в Великобритании не имели никаких программ, а республиканцы и демократы в США не имеют их и сегодня. Не имели программ и русские Соборы, они ПРОСТО собирали представителей всех классов и сословий, и эти представители выражали интересы народа – а не программ или подверженных им политиков.
Последний раз Собор в России был созван в 1698 году для обвинений и принятия решений относительно царевны Софьи, после чего началось единоличное правление Петра I и дальнейших императоров. Но хотя Соборы и прекратились, формально, юридически они до сих пор не отменены. И в других странах Европы как раз в то время парламентская система тоже перешла на обслуживание единоличных монархий. В середине XVII века это произошло в Англии, а Генеральные Штаты во Франции приказали долго жить ещё в 1613 году. Такова же судьба и германского рейхстага, и ландштандов (местных парламентов) в рамках Священной Римской империи германской нации.
Многие наши историки отмечали, что допетровская демократия: князь – народ, царь – народ, была системой народной монархии, или демократического самодержавия. И мы в предыдущих главах книги отмечали, что это – исторически сложившийся, необходимый тип власти: народ уповает на царя, царь же проводит любую политику, опираясь на народ, а дворянство – служилий класс при царе. Так, через царя, дворянство служило народу. В императорский период, при отсутствии Соборов народ потерял возможность корректировать политику легитимно, и стал использовать бунты как средство такой корректировки. Но что интересно, при этом народ не только не выступал против царизма, а даже вожди бунтовщиков прикрывались именем царя, как это сделал, например, Пугачёв.
И всё же император продолжал быть в большей степени народным, нежели дворянским лидером. Олег Арин пишет:
«Обычно доставалось (от царя) среднему и высшему классу, т. е. боярам. В.К. Кантор называет подобный тип общественного устроения демократически-беззаконнным. Попытки установить «законную» демократию М. Сперанским при Александре I и Д.Н. Морис-Меликовым при Александре II в конечном счёте не увенчались успехом. Закон, так сказать, не восторжествовал. Кантор приводит ряд высказываний передовых российских писателей и деятелей, сокрушавшихся по этому поводу. «Не передовые» же относились к такому беззаконию с философским спокойствием. Так, в уставе градоначальника города Глупова Василиска Семёновича Бородавкина читаем: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебе в действии облегчит».