– Ну и ну! – возмутился Мэдисон. – И вы мне только сейчас об этом говорите.
Он бросился по боковой лестнице вниз на первый этаж и спешно отдал какие-то распоряжения. Потом снова поднялся наверх.
– Уф-ф, Смит. Опасно играете. Вы чуть не запороли все дело. (…)! Вот что значит работать с непрофессионалами! Но теперь все будет в порядке.
Поддельный Вундеркинд надел на голову гоночный шлем и опустил светонепроницаемое забрало.
За сценой началось бурное движение.
В зал ворвались трое телохранителей Фаустино. Обрезами дробовиков они прощупывали кресла. Убедившись, что камеры – это не автоматы, они распахнули двери, дабы удостовериться, что за ними не скрываются стрелки.
Мы с Мэдисоном отошли назад. Телохранители бросили беглый взгляд на ложи и удовлетворились тем, что поставили человека с приказом открывать огонь, если он заметит на поручнях ствол оружия.
В дверь за сценой вошел, переваливаясь, Фаустино. С ним был Скрытокамер. Старик-репортер развернул веером толстую пачку денег и вложил ее Фаустино в руки. Когда capo di tutti capi приводил пачку в порядок, на руках его засверкали кольца.
Дублер Вундеркинда восседал в своем кресле со шлемом на голове и глядел прямо перед собой.
Скрытокамер закончил инструктировать Фаустино относительно его будущей роли.
Главарь банды гангстеров подошел вперевалку к креслу лже-Вундеркинда сбоку.
Фотографы стояли наготове.
Фаустино, сверкая золотыми зубами, изобразил на лице лучшую из улыбок и проговорил фразу:
– Как самый честный житель Нью-Йорка, я имею честь преподнести вам награду как Самому Честному Человеку Года. – Он протянул деньги поддельному Вундеркинду.
Лже-Уистер протянул одну руку за деньгами, а другой сорвал с себя шлем. Он улыбался.
Заработали лампы-вспышки.
Улыбка на лице Фаустино застыла.
Он издал пронзительный крик!
Брошенные им деньги разлетелись, и Наркотичи бросился наутек.
Побежали его телохранители.
Побежали фотографы.
Побежали и мы.
Когда мы, толпясь, влезали в фургон, подбежал и Скрытокамер и, не давая дверце захлопнуться, вскочил в машину. Он был разъярен.
– Ты меня подставил! – заорал он на Мэдисона. Мэдисон обратился к фотографам:
– У вас все на мази, ребята?
Те весело закивали. У Скрытокамера настроение было другое:
– Понятия не имею, чего он побежал, но знаю, что Фаустино меня убьет! Мне может сойти с рук, если я сделаю подножку президенту, но только не capo di tutti capi!
– У меня все продумано, – сказал ему Мэдисон. – Ты уже не первый год хочешь уйти на пенсию. Вот тебе билет, который я всегда держу при себе. На прямой рейс в Израиль. На имя Мартина Бормана. На это же имя зарезервирован прелестный номер в отеле. А вот тебе мои личные золотые часы – награда за долгую и верную службу.
– Подождите, – сказал я. – Я не понимаю, как это решает задачу. Имидж Вундеркинда – не честность. Что ты пытаешься сделать?
– Дорогой мой Смит, – отвечал мне Мэдисон, – понятно, что вы, хоть у вас и есть блестящие идеи, не ухватываете нюансов и основ газетного дела. А оно в основном является индустрией развлечений. Никогда и никого не посвящайте в свои дела, и уж меньше всего посвящайте общественность в то, что действительно творится на свете. Вы меня разочаровываете. Вам следует все время говорить, и вы бы так и делали, если бы были профессионалом в рекламном деле: пункт восемнадцать, в кавычках: Мэдисону снова это удается, – а в остальном ваше дело – задавать вопросы. Нельзя ли нам высадить вас где-нибудь? Нам нужно быстро доставить Скрытокамера в аэропорт.
Глава 4
Все эти деньги, летающие над сценой, напомнили мне, как близок я к банкротству. К сожалению, Скрытокамер задержался, чтобы их подобрать. Вот по какой причине он чуть не упустил фургон. Я не собирался ничего упускать. Через день, как только Хеллеру будет крышка – а я очень на это надеялся, хотя и не вполне ясно представлял, как это произойдет, – ваш покорный слуга намеревался покинуть Нью-Йорк. Дело это, как я полагал, будет очень рискованным, можно даже сказать, смертельно опасным. Помня, что путь из Турции в США проходит через Рим, Париж и Лондон, и зная, как в тех местах обманывают туристов, я понял, что нужно срочно доставать деньги.
А сделать это можно было только одним-един-ственным способом: пытать мисс Щипли, чтоб выдала мне комбинацию цифр на сейфе, а потом убить ее самым что ни на есть жутким способом. Другого выхода не оставалось: слишком я был слаб, чтоб идти грабить банк. Но в Аппарате готовят к таким чрезвычайным ситуациям. Поэтому я знал, как провернуть дело.
Мне, собственно, хотелось бы перенести это признание на какой-нибудь другой вечер. Слишком уж это ужасно. Перед молодежью не следовало бы рекламировать убийство, а ведь не исключено, что однажды это признание может попасть – да упасут боги – в руки несовершеннолетних. А узнав о том, что случилось, похоже, побледнел бы даже судебный чиновник.
Но, честно выполняя свой долг, я сделаю это, пусть даже в ближайшие часы меня замучают угрызения совести. Среди всех моих преступлений и экстравагантных выходок этот поступок выглядит хуже всего.
Я знал, где в Нью-Йорке я мог бы достать оружие – в супермаркете.
Паролем было коварство. В Аппарате обучают методу, который называется «завлеки-убей». Разыгрывается любовная страсть, служащая маскировкой для убийства.
Я проковылял вдоль полок супермаркета, опираясь на корзину для покупок. Нужное мне я обнаружил в секции приправ – большую с кричаще-яркой этикеткой банку красного перца компании «Маккормик».
Держась за свою тележку, я дотащился до секции цветов. Поскольку уже приближалось Рождество, там продавались большущие букеты белых хризантем. Я купил самый лучший, хоть и пришлось раскошелиться.
На контроле я попросил юношу не запихивать цветы в пакет, а завернуть их, оставив верх открытым.
Я вышел из магазина и нашел затененный уголок. Набросив ни лицо носовой платок и кое-как завязав его забинтованными руками, я достал красный перец и осторожно нанес его под каждый лепесток хризантем. Долгая работа. Покончив с этим, я выбросил пустую банку из-под перца в урну и прикрыл букет сверху.
Испытывая злорадство, я попробовал представить себе, что произойдет. Мисс Щипли откроет дверь, держа, как обычно, в руке пистолет. Я скажу: «Вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность». Она воскликнет: «О, какая прелесть!» И возьмет букет. Раскроет его сверху, чтобы полюбоваться, посмотрит на цветы и расчихается! А мне только этого и нужно. Пока ее будет мучить чих, я отберу у нее пистолет и ударю ее по голове. Затем отволоку ее на ту самую постель и испробую на ней все имеющиеся в доме орудия пыток, пока она не выдаст мне комбинацию цифр. Кэнди? Да я просто помашу пистолетом у нее перед носом и посмеюсь, когда она будет корчиться от страха.
Я взял такси. Высадился в квартале от дома, чтобы по номеру машины никто не смог выследить меня до места убийства.
Уже сильно стемнело. Час пик окончился. Им надлежало быть дома.
Я заковылял к их дому. Спустился по ступенькам. Убедился, что сзади никого нет. Позвонил.
Шаги!
Браво!
Это была мисс Щипли!
Она была одета в брюки и рубаху мужского покроя. И, как я и предполагал, держала в руке револьвер.
Она открыла дверь и наружную решетку и отступила назад.
– Мисс Щипли, – сказал я, – вы меня перевоспитали, отучив от мужского скотства, и я хочу выразить вам свою любовь и благодарность. – И протянул ей цветы.
Но пьеса пошла не по моему сценарию.
– Цветы? – удивилась она. – Ах ты, грязный (…)! Пытаешься отбить у меня Кэнди? К черту твои цветы!
Она схватила букет, дулом револьвера оттеснила меня назад и швырнула цветы на грязный пол!
Потом топнула по ним каблуком и откинула ногой крышку мусорного бака! От резкого звука я вздрогнул.
Не сводя с меня глаз и не опуская револьвера, загораживая мне путь наверх, она схватила испорченный букет и швырнула его в мусорный бак. Потом на секунду замерла. Поднесла руку к открытому баку и, слегка помахав рукой по направленнию к носу, принюхалась.
– Красный перец! – зарычала она. – Ах ты, грязный (…)!
Напрасно я пытался сказать, что это, наверное, перец на выброшенной рыбе. Размахивая револьвером и, похоже, собираясь двинуть меня им по голове, она загнала меня в квартиру. Мисс Щипли заперла за собой чугунную решетку и дверь и выстрелила в такой близости от моей головы, что я почувствовал пороховой ожог.
– На счет «десять» ты скинешь с себя одежду! – прорычала она. – А после этого я отстрелю тебе (…)!
Раз!
Я торопливо снял пальто.
Два!
Я одновременно скинул пиджак и ботинки.
Три!
Я уже был раздет. И не понимал, почему она все считает.
Четыре!
Шляпа! Я забыл про шляпу! Я с лихорадочной поспешностью сорвал ее с головы.
В одно мгновение после этого она приковала мои руки и ноги к этой (…) кровати!
Закончив с последним наручником, она отбросила револьвер в сторону.
– Значит, ты любишь красный перец, не так ли? Что ж, нужно всегда давать мужчине право на его шовинистическое превосходство. – Она повернулась и, обращаясь к двери в соседнюю комнату, прокричала с легкой певучей интонацией: – Эй, Кэнди, лапочка, у нас сегодня на ужин будут мексиканские tamales! (Пирожки из кукурузной муки с мясом и специями (исп.).)
Мисс Щипли начала напевать какой-то бессловесный мотивчик, затем сняла рубашку, скинула туфли и вылезла из брюк. Наконец она стянула с себя нижнее белье и стояла, голая, все еще напевая.
Робко вошла Кэнди. Она увидала, к чему идет дело, и тоже начала раздеваться, но вдруг остановилась и попросила:
– О, Щипли, дорогая, заставь его отвернуться.
Мисс Щипли удовлетворила ее просьбу, шлепнув меня по лицу тыльной стороной ладони. И снова стала напевать. Не обращая внимания на пощечину, я с растущим беспокойством следил за ней.