Несколько минут ехали молча, потом Рябов заговорил:
— Научные изыскания — всегда столкновение разных точек зрения, так что вы уж на меня не шибко обижайтесь, а?
Свешников кивнул:
— Конечно, вы правы, глядя с одной-единственной точки зрения, увидишь только то, что под носом лежит. — Закурил и продолжил: — Знаете, а ведь у меня на душе стало спокойно, как давно уже не было! Будто все, о чем говорил, происходило не со мной, а я только со стороны наблюдал, совершенно не волнуясь. Ведь в спокойствии думается совершенно иначе, неспешно думается, легко, объективно. А объективность, знаете ли, невольно трансформируется в широту взглядов и порождает несколько точек зрения, несколько версий, объясняющих произошедшее. Вот я и увидел несколько этих точек, с которых можно рассматривать все происходящее, понимаете?
— Не совсем, — признался Рябов.
— Ну смотрите, — немного поучающим тоном продолжил Свешников. — Георгий обращается ко мне, как к человеку одной с ним семьи, верно? И с семьей, с принадлежностью к семье он связывает все те преследования, которые завершились его смертью, так? Но если бы эти люди знали хоть немного о нашей семье, то и обо мне они знали бы, верно? А ведь они побывали в доме бабушки и искали там что-то, но…
— Искали? — настороженно перебил Рябов.
— Да! Я вам разве не рассказывал? — удивленно спросил Свешников. — Ну, как же… В доме бабушки мне бросился в глаза такой беспорядок, которого там быть не могло. И следовательно, там кто-то был и что-то искал…
— Те самые тетради?
— Вот тут я не уверен, — возразил Свешников. — Все тетради находились в сумке, а сумка лежала на виду, ее и искать не надо было, так что вряд ли бабушкины тетради были предметом поиска…
— Ну, а тогда какая же связь может быть между вашей бабушкой, Георгием и его преследователями?
— У меня пока нет ответа на этот вопрос, — признался Свешников.
— Ну, а Доброхотову вы о своих версиях говорили?
— Я ведь сказал, что версиями смог заняться буквально в последние часы!
— Ну, а что же все-таки привлекло внимание Доброхотова к вам и вашим загадкам? — не унимался Рябов. — О чем вы, вообще, ему написали?
— О тетрадях, о том, что в них много интересного, но сведения представляются мне отрывочными и не складываются в единую картину! О том, что не представляю, какими должны быть, образно говоря, соединяющие элементы, но буду рад предоставить в его распоряжение все, что у меня есть! — помолчал, и видно было, что сдерживает себя, но так и не сдержал. — В конце концов, все наше с вами знакомство с того и началось, что я приехал сюда по приглашению Дениса Матвеевича, чтобы покопаться в его материалах!
— Ну, покопаться-то мы сейчас сможем, — усмехнулся Рябов, — вот приедем на место, поднимемся в квартиру профессора Доброхотова и будем копаться, выискивая что-то необычное.
Копались они часа два, перебрали все, но безуспешно, и только после этого Рябов вдруг сообразил, что надо поискать и на полатях! И эти «копания» дали прекрасные результаты: на полках, расположенных в прихожей под потолком, лежало несколько туго набитых папок. Папки они тотчас вытащили, обработали пылесосом (очень уж они были пыльные), начали разбирать бумаги. Свешникову почти сразу попался ответ, который готовил для него профессор Доброхотов, и он, увлеченный чтением, скороговоркой сообщил, что удивлен: листок датирован началом марта, а он его не получал.
Рябов только пожал плечами:
— Видимо, он попросил Нину отправить письмо, но она по каким-то причинам не отправила.
Свешников мотнул головой, а закончив чтение, сунул письмо в карман и продолжил увлеченно перебирать бумаги и раскладывать их в каком-то порядке. Рябов тоже хотел подключиться к этому процессу, но сразу же понял, что Свешников в таком состоянии не сможет спокойно воспринять ни одно замечание. Он отправился на кухню, чтобы хоть чем-то там заняться, но в это время заверещал сотовый, и он, ответив, услышал:
— Виктор Николаевич? Здравствуйте, это Зенченко. Как бы нам повидаться? Желательно не затягивая.
17
Пятница (вечер)
Зенченко ждал его на той же самой веранде, где можно было курить, и, здороваясь, сказал:
— Спасибо, что ответили согласием на мою просьбу о встрече. Понимаю, что вам эта встреча не очень-то и нужна, но прошу выслушать меня…
— Почему так уж прямо не нужна? — пожал плечами Рябов. — Не исключено, что у нас есть общие интересы. Обстоятельства таковы, что нам друг без друга не обойтись, поэтому давайте начинать все заново!
Зенченко посмотрел на него с удивлением, кивнул и продолжил:
— А я-то хотел просить вас объективно посмотреть на то, что произошло: сразу после похорон профессора Доброхотова его дочь, которая никогда не проявляла никакого интереса к работам отца, вдруг звонит в университет и требует, чтобы ей передали весь архив. Слова ректора о том, что надо во всем разобраться, ей не нравятся, и в ту же ночь архив похищают! Похищают так нагло, будто говорят: ничего вы с нами не сделаете! Ведь само собой напрашивается предположение, что архив просто-напросто забрала наследница! — Он посмотрел на Рябова, ожидая его реакции, но тот молчал. Зенченко с готовностью продолжил: — На встречу в университет я пришел не для того, чтобы познакомиться с вашим юристом, не для того, чтобы посылать вам какие-то скрытые сигналы, а чтобы встретиться с вами и обсудить все случившееся именно с вами…
— Почему именно со мной? — перебил Рябов.
— В первую очередь потому, что вы — ученик Доброхотова, человек, о котором он много раз говорил, когда мы обсуждали возникавшие предположения, — сказал Зенченко.
— Что за проблемы вы обсуждали? Я об этом слышу впервые, — признался Рябов.
Зенченко кивнул, и видно было, что он доволен тем, как развивается их разговор.
— Доброхотов много лет участвовал в нашем исследовании, но на первый план выдвинулся года два-три назад…
— Что это было за исследование? — сразу же спросил Рябов.
Зенченко помолчал, глядя на собеседника, потом сказал:
— Лет десять назад выяснилось, что в архивах некоторых серьезных организаций накопилась интересная информация, поступавшая со всех концов России, но до поры до времени разрозненная. Сообщали о каких-то странных поисках, предмет которых никто не мог обозначить. Время от времени то тут, то там разные люди искали какого-нибудь «фаддей еремеича», причем ничего определенного о человеке, которого ищут, сказать никто не мог…
— Не мог или не хотел? — перебил Рябов.
Зенченко понимающе кивнул и развел руки в стороны:
— Это были не те случаи, когда можно задерживать и допрашивать. Ну, поинтересовался человек, и что? Пригласят его, спросят, а он скажет, что какая-нибудь соседская старушка, узнав, что он едет в эти места, попросила узнать о каком-то знакомом, с которым не виделась полвека! А у старушки этой с памятью беда! И как проверять все сказанное? Потому и не сообщали о таких случаях, а просто складывали бумаги в хранилища. Тем более что каких-то последствий таких поисков и опросов замечено не было.
— Но когда-то появились? — поинтересовался Рябов.
Зенченко неторопливо закурил, потом сказал:
— Если бы ваша встреча с Доброхотовым произошла в обычном режиме, уверен, он бы вам все рассказал, а потом стал интересоваться вашим мнением, так что не будем затягивать. Все началось с того, что в провинциальной газете появилась статья, описывавшая конфликт, поводом которого стал визит в эти места зарубежного гражданина. В статье его именовали то журналистом, то научным работником, но было ясно, что главная его вина в том, что — «иностранец». Самый животрепещущий момент публикации заключался в том, что этот иностранец, поездив по краю, собрав какую-то информацию, собрал местных любителей истории, краеведов и рассказал им какую-то странную историю, которая будто бы связана с этими местами, а также с религией и церковью! Развернулась дискуссия, которая вышла далеко за пределы этого собрания, начались жалобы в областную администрацию, в разные службы, и было принято решение провести, так сказать, вторую часть дискуссии. Иностранец согласился, пригласили местного попа, который новое выступление выслушал, признал, что такая история имеет хождение среди православных, но заявил, что церковь и он, в частнос ти, считают это ересью. Статья заканчивалась упреком в адрес администрации, которая, дескать, должна оберегать основы нравственности населения, администрация заявила, что критику признает и будет решать проблему. Но через некоторое время стало известно, что все не так просто, как было описано. В те края направили человека, который вник в проблему, и выяснилась очень интересная вещь: оказывается, иностранец разыскивал какое-то сочинение, которое будто бы было утеряно именно в тех местах. Время, когда это случилось, установить не удалось, что за сочинение — тоже. О сути его были самые разные мнения, но все — в пересказе!
— Тогда и появился реальный предмет для поиска? — спросил Рябов.
— Можно и так сказать, хотя реальный он только в наших представлениях, — пожал плечами Зенченко.
— Но Дениса вы к этому подключили реально?
— Конечно! Мне было понятно, что он будет искать интуитивно, порой игнорируя какие-то детали, а иногда и вовсе отвергая их…
— Но архив-то вам все равно нужен, — усмехнулся Рябов.
Зенченко посмотрел на него оценивающе, потом сказал:
— Архив был поводом для переговоров с вами, господин Рябов, для чего я вас и пригласил сегодня. Должен сказать, что самое важное, а именно свои мысли, свои предположения, профессор Доброхотов в отчеты не включал, а излагал их в свободной форме во время наших встреч, которые происходили по его инициативе раз в два-три месяца. Он был почти уверен, что в вашем регионе происходит что-то вроде возрождения некоего сообщества, и убеждал, что вскоре изложит уже путь к тому, чтобы общество сделать реальным, возможно, назвать имена…
Рябов снова вспомнил и разговор с Локетко, и рассказ Свешникова, и спросил: