Дело Ливенворта — страница 2 из 13

Генри Клеверинг

Глава 14Дома у мистера Грайса

Разное мы говорим[13].

Уильям Шекспир. Мера за меру

В том, что преступник, ради которого Элеонора Ливенворт готова пожертвовать собой, некогда был объектом ее страсти, я уже не сомневался – лишь любовь или сильное чувство долга, произрастающее из любви, оправдывает поступки столь решительные. Как ни горько и неприятно было это осознавать, лишь одно имя, имя секретаря, с его внезапными вспышками и переменами настроения, с его странными манерами и напускным самообладанием, приходило на ум, когда я спрашивал себя, кто это может быть.

Нельзя сказать, что я нашел бы его подозрительным, если бы не свет, пролитый на это дело странным поведением мисс Элеоноры. Особенности его поведения во время дознания были недостаточно яркими, чтобы поставить под сомнение невероятность того, что человек, находящийся в таких, как у него, отношениях с покойным, мог найти мотив для преступления, совершенно очевидно не дающего ему никаких выгод. Но если в дело вмешалась любовь, ожидать можно было чего угодно. Джеймс Харвелл, простой секретарь отошедшего на покой торговца чаем, – одно дело, но Джеймс Харвелл, охваченный страстью к такой прекрасной женщине, как Элеонора Ливенворт, – совсем другое; и, включая его в список возможных подозреваемых, я чувствовал, что делаю всего лишь то, к чему обязывает должное рассмотрение всех вероятностей.

Но какая же пропасть лежит между случайным подозрением и истинным доказательством! Считать Джеймса Харвелла способным на преступление и найти доказательства, достаточные, чтобы обвинить его в этом, – это две очень разные вещи. Эта задача вызвала у меня неприятные чувства еще до того, как я окончательно решил взяться за нее; успокаивающая мысль о том, в каком незавидном положении он находится, если невиновен, возникла у меня и сделала само недоверие к нему каким-то некрасивым и совершенно несправедливым. Если бы этот человек нравился мне больше, я бы не спешил его подозревать.

Но Элеонора Ливенворт должна быть спасена во что бы то ни стало. Когда подозрения уже возникли, кто знает, чем они обернутся? Возможно, ее арестуют, и, случись это, на ее молодую жизнь ляжет тень, которую развеивать придется очень долго. Обвинение бедного секретаря выглядело бы не так страшно. Я решил навестить мистера Грайса пораньше.

Тем временем два очень разных образа – мисс Элеонора, возложившая руки на грудь мертвеца, лицо ее поднято и осияно неземной красотой, которую я не мог вспоминать без замирания сердца, и мисс Мэри, через каких-то полчаса покидающая ее в негодовании, – преследовали меня и не давали заснуть почти до утра. Это было подобно одновременному видению света и тьмы, которые хотя и являлись противоположностями, не стремились к уподоблению и не сочетались. Я не мог от них отделаться. Что бы я ни делал, два образа не покидали меня, наполняли мое сердце то надеждой, то недоверием, и в конце концов я уже не знал, положить ли вместе с мисс Элеонорой руку на грудь мертвеца и поклясться в безоговорочной вере в ее искренность и чистоту или повернуться к мисс Мэри и бежать от того, что я не мог ни понять, ни объяснить.

Ожидая столкнуться с трудностями, я на следующее утро отправился на поиски мистера Грайса с твердым намерением не поддаваться волнению в случае разочарования и не унывать в случае неудачи. У меня была цель – спасение Элеоноры Ливенворт, и для этого необходимо было сохранять не только присутствие духа, но и хладнокровие. Больше всего я боялся, что перелом в событиях произойдет до того, как я получу право или воспользуюсь возможностью вмешаться. Впрочем, меня несколько успокаивало то, что похороны мистера Ливенворта были назначены на сегодня. Мне казалось, я достаточно хорошо знаю мистера Грайса, чтобы не сомневаться: он не станет предпринимать никаких серьезных шагов до окончания похорон.

Не скажу, что у меня были какие-то определенные представления о том, как должен выглядеть дом сыщика, но, когда я остановился у аккуратного трехэтажного здания, к которому меня направили, мне невольно подумалось, что наполовину открытые ставни и чересчур плотно задернутые безукоризненной чистоты занавески очень красноречиво указывают на характер занятий его обитателя.

На мой довольно нервный звонок ответил бледный молодой человек с буйными рыжими волосами, прикрывающими уши. Когда я осведомился, дома ли мистер Грайс, он издал какой-то невразумительный звук, похожий на фырканье, который я воспринял как «да», хотя он мог означать и «нет».

– Моя фамилия Рэймонд, и я хочу его видеть.

Окинув меня взглядом, от которого не укрылась ни одна подробность моей внешности и одежды, он указал на дверь наверху лестницы. Не дожидаясь дальнейших указаний, я поспешил туда, постучал в указанную дверь и вошел. Меня встретила широкая спина мистера Грайса, склонившегося над столом, который, вполне возможно, приехал на «Мейфлауэре»[14].

– Какая честь! – воскликнул он и, встав, со скрипом открыл и громко захлопнул дверцу огромных размеров печи, занимавшей всю середину комнаты. – Холодный денек сегодня, да?

– Да, – ответил я, внимательно рассматривая его, чтобы понять, в общительном он настроении или нет. – Но у меня слишком мало времени, чтобы замечать погоду. Моя тревога по поводу этого убийства…

– О да, – прервал он меня, поглядывая на кочергу, впрочем, я уверен, без враждебных намерений. – Довольно запутанный случай. Но, возможно, для вас все это – открытая книга. Я вижу, вы хотите что-то сказать.

– Да, только сомневаюсь, что это то, чего вы ждете. Мистер Грайс, с тех пор как я видел вас последний раз, в определенном вопросе моя вера переросла в настоящую убежденность. Вы подозреваете невинную женщину.

Если я ожидал, что после моего заявления сыщик проявит удивление, меня ждало разочарование.

– Весьма похвальное убеждение, – заметил он. – Отдаю вам должное, мистер Рэймонд.

Я подавил в себе вспыхнувшую было злость.

– Я настолько в этом убежден, – продолжил я, намереваясь как-то вывести его из себя, – что пришел сегодня сюда просить вас именем правосудия и обычной гуманности не возобновлять действия в этом направлении до тех пор, пока мы не поймем, что нет более истинного следа.

На лице его не отразилось интереса.

– Право же, – произнес он, – это довольно необычная просьба для такого человека, как вы.

Я не дал себя смутить.

– Мистер Грайс, – настойчиво сказал я, – если на имя женщины падает пятно, оно остается запятнанным навсегда. Элеонора Ливенворт слишком благородна, чтобы можно было обращаться с нею так бездумно в столь ответственное время. Уделите мне внимание, и, обещаю, вы не пожалеете об этом.

Он улыбнулся и, позволив своему взгляду переместиться с кочерги на ручку моего кресла, обронил:

– Хорошо. Я слушаю. Говорите.

Я достал из бумажника свои записи и положил их на стол.

– Что это? Заметки? – воскликнул он. – Очень, очень небезопасно. Никогда не доверяйте своих планов бумаге.

Не обращая внимания на его слова, я продолжил:

– Мистер Грайс, у меня было больше, чем у вас, возможности хорошо изучить эту женщину. Я видел ее в положении, которого не может занимать виновный человек, и у меня нет ни малейших сомнений в том, что не только ее руки, но и сердце чисты. Возможно, она знает какие-то тайны, связанные с этим преступлением, этого я не отрицаю. А если бы отрицал, ключ, обнаружившийся у нее, доказал бы, что я не прав. Но что с того? Неужели вы хотите опозорить столь прекрасное существо за то, что она утаивает какие-то сведения, которые явно считает своим долгом не разглашать, тогда как небольшой хитростью мы можем добиться своего и без них?

– Но если это так, – возразил сыщик, – как нам добыть интересующие нас сведения, не воспользовавшись пока что единственной имеющейся у нас зацепкой?

– Зацепки, данные вам Элеонорой Ливенворт, никогда не приведут к ним.

Его брови выразительно приподнялись, но он ничего не сказал.

– Кто-то, знакомый с твердостью, щедростью и, возможно, любовью мисс Элеоноры Ливенворт, использует ее. Давайте поймем, кто обладает силой, достаточной, чтобы управлять ею, и мы найдем того, кого ищем.

– Гм… – только и произнес мистер Грайс через сжатые губы.

Но я ждал ответа, поэтому молчал.

– Выходит, у вас есть кто-то на примете, – наконец промолвил он, но каким-то скучным тоном.

– Имен я не называю, – ответил я. – Мне просто нужно время.

– Значит, вы намерены лично заняться этим делом?

– Да.

Сыщик издал долгий, глухой свист.

– Позвольте спросить, – наконец сказал он, – вы собираетесь работать в одиночку? Если вам дадут подходящего помощника, вы откажетесь от его помощи и не станете прислушиваться к его советам?

– Я бы хотел видеть в коллегах вас, большего мне не нужно.

Улыбка на его лице сделалась ироничной.

– Вы очень уверены в себе, – заметил он.

– Я очень уверен в мисс Ливенворт.

Ответ, похоже, ему понравился.

– Что ж, давайте послушаем, что вы предлагаете.

Я ответил не сразу. По правде говоря, никаких планов у меня еще не было.

– Мне кажется, – продолжил он, – вы взялись за довольно сложное для любителя дело. Лучше оставьте это мне, мистер Рэймонд.

– Мне больше всего хотелось бы… – начал я.

– Нет, – прервал он меня, – но по случаю я с удовольствием выслушаю ваше мнение. Я не эгоист, я открыт для предложений. Как, например, сейчас, если вы готовы рассказать все, что видели и слышали относительно этого дела, я готов слушать.

Обрадовавшись его сговорчивости, я спросил себя, что в действительности могу сказать. Не так уж много такого, что он счел бы важным. Однако в эту минуту проявлять неуверенность было нельзя.

– Мистер Грайс, – сказал я, – к уже известным фактам я могу добавить немногое. Мною движут скорее убеждения, чем факты. В том, что Элеонора Ливенворт не совершала этого преступления, я не сомневаюсь. В том, что, с другой стороны, истинный убийца ей известен, я уверен не меньше; и то, что она по какой-то причине считает своим священным долгом покрывать убийцу, даже ценой собственной безопасности, естественно следует из известных фактов. Имея такие сведения, вряд ли будет очень сложно вам или мне установить, хотя бы для себя, кто этот человек. Если немного получше узнать эту семью…

– Значит, вам ничего не известно о тайной истории этой семьи?

– Ничего.

– Вы даже не знаете, помолвлена ли или замужем кто-то из этих сестер?

– Не знаю, – ответил я, поморщившись от столь прямого выражения моих собственных мыслей.

Какое-то мгновение он молчал.

– Мистер Рэймонд, – наконец заговорил он. – Вы хоть представляете, в каких условиях протекает работа сыщика? Вот, к примеру, сейчас вы предполагаете, что я могу проникнуть в любое общество, и ошибаетесь. Как это ни покажется странным, с одним классом людей у меня никогда не получалось. Я не могу выдать себя за джентльмена. Портные и парикмахеры – то же самое. Меня всегда разоблачают.

Он выглядел таким удрученным, что я, несмотря на душевные терзания и тревоги, с трудом сдержал улыбку.

– Однажды я даже взял себе камердинера, который разбирался в этикете и танцах. Не помогло. Первый же джентльмен, к которому я подошел, – настоящий джентльмен, а не эти ваши американские денди! – посмотрел на меня, а я не знал, как смотреть в ответ. Об этом во время уроков с моим Пьером Катнилем Мари не говорилось.

Позабавленный, но и несколько встревоженный неожиданным поворотом разговора, я вопросительно взирал на мистера Грайса.

– А у вас, надо полагать, с этим трудностей никогда не возникало? Вы, должно быть, родились джентльменом. Вы можете пригласить даму на танец, не краснея?

– Ну… – начал я.

– Вот именно, – кивнул он. – А я вот не могу. Я могу войти в дом, поклониться хозяйке, и пусть она будет сколь угодно любезной, меня это не будет волновать, если в кармане лежит ордер на арест или я думаю о каком-то другом деле. Но когда речь заходит о визите в лайковых перчатках, когда нужно поднимать бокал с шампанским в ответ на тост… и так далее, тут я совершенно никуда не гожусь. – Он запустил обе руки в волосы и скорбно посмотрел на набалдашник моей трости. – Но примерно то же самое происходит со всеми нами. Когда нам нужно привлечь к работе джентльмена, приходится искать человека со стороны.

Я начал понимать, к чему он клонит, но не спешил об этом говорить, смутно догадываясь, что в конце концов я смогу быть ему полезен.

– Мистер Рэймонд, – отрывисто произнес он, – вам знаком джентльмен по фамилии Клеверинг, проживающий в «Хоффман-хаус»?

– Не слыхал о таком.

– Это человек утонченных манер. Не хотели бы вы с ним познакомиться?

Я последовал примеру мистера Грайса, вперил взгляд в полку над камином и, подумав, произнес:

– Я не смогу ответить, пока не пойму суть дела.

– Понимать тут особо нечего. Мистер Генри Клеверинг, джентльмен и светский лев, живет в «Хоффман-хаус». В городе его не знают. Он катается, гуляет, курит, но на приемы не ходит, смотрит на дам, но ни одной не кланяется. Короче говоря, это человек, с которым желательно бы познакомиться, но который, будучи особой гордой и отчасти наделенной обычным для выходцев из Старого света предубеждением перед свободным нравом и развязностью янки, для нас так же недосягаем, как император Австрии.

– И вы хотите…

– Он мог бы стать славным компаньоном молодому восходящему адвокату из приличной семьи с хорошей репутацией. Не сомневаюсь, если вы возьметесь обрабатывать его – не пожалеете.

– Но…

– Возможно, даже захотите посвятить его в семейные дела, довериться ему и…

– Мистер Грайс, – отрубил я, – я никогда не стану искать дружбы человека, чтобы после сдать его полиции.

– Для вашего плана необходимо познакомиться с мистером Клеверингом, – сухо ответил он.

– А-а! – воскликнул я. – Так он имеет отношение к этому делу?

Мистер Грайс задумчиво разгладил рукав пиджака.

– Не знаю, поэтому и может понадобиться его сдать. Так вы согласны?

– Да.

– Даже если найдете его приятным в общении?

– Да.

– Даже если в разговоре узнаете нечто, что может помочь вашим попыткам спасти Элеонору Ливенворт?

Произнесенное на этот раз «да» звучало уже не так уверенно. Играть в предстоящей драме роль шпиона мне хотелось меньше всего.

– В таком случае, – продолжил мистер Грайс, не обращая внимания на полный сомнений тон, которым я соглашался, – советую вам незамедлительно поселиться в «Хоффман-хаус».

– Сомневаюсь, что это поможет, – сказал я. – Если не ошибаюсь, я уже встречался с этим джентльменом и даже разговаривал с ним.

– Где?

– Сначала опишите его.

– Высок, хорошо сложен, держится очень прямо, красивое загорелое лицо, волосы каштановые, но с проседью, проницательный взгляд и плавная речь. Очень представительная личность, уверяю вас.

– У меня есть причины полагать, что я уже видел его, – сказал я и в двух словах рассказал, когда и где.

– Хм… – протянул сыщик, выслушав меня. – Вы явно интересуете его не меньше, чем он нас. Жаль, что вы уже разговаривали с ним, это могло создать неблагоприятное впечатление, а сейчас очень важно, чтобы между вами не было недоверия.

Он встал и прошелся по комнате.

– Что ж, придется продвигаться медленнее, вот и все. Дайте ему возможность увидеть вас в ином, лучшем свете. Зайдите в читальный зал «Хоффман-хаус». Заговорите с людьми, которых встретите там, только не слишком настойчиво и выберите собеседников посолиднее. Мистер Клеверинг весьма привередлив и не почтет за честь внимание рубахи-парня, который запанибрата со всеми вокруг. Покажите, кто вы есть на самом деле, и он сам подойдет к вам.

– А что, если мы ошибаемся, и человек, которого я встретил на углу Тридцать седьмой улицы, был не мистером Клеверингом?

– Я буду очень удивлен, вот и все.

Не зная, что еще возразить, я замолчал.

– А мне пока придется хорошо подумать, – весело прибавил он.

– Мистер Грайс, – сказал я, чтобы показать, что все эти разговоры о посторонних людях не смогли заставить меня забыть собственные планы, – есть один человек, о котором мы еще не поговорили.

– Да? – негромко произнес он, развернувшись так, что у меня перед глазами снова оказалась его широкая спина. – И кто же это?

– Как кто? Мистер…

Но я не смог продолжить. Какое право имел я упоминать имя человека, не имея достаточных доказательств его вины?

– Прошу прощения, – сказал я, – но я, пожалуй, не стану поддаваться порыву и не буду называть имен.

– Харвелл? – буднично обронил сыщик.

Кровь, прихлынувшая к моему лицу, невольно подтвердила его догадку.

– Не вижу причин, почему бы нам не поговорить о нем, – продолжил мистер Грайс. – Конечно, в том случае, если от этого разговора будет какая-то польза.

– Думаете, во время допроса его показания были правдивыми?

– Их не опровергли.

– Он своеобразный человек.

– Я тоже.

Я несколько смутился и, понимая, что оказался в невыгодном положении, взял со стола шляпу, приготовившись попрощаться, но вдруг, вспомнив о Ханне, спросил, нет ли о ней новостей.

Мистер Грайс замялся и не отвечал так долго, что я уже начал сомневаться, собирается ли этот человек доверять мне, но неожиданно он поднял обе руки и с жаром воскликнул:

– Это не дело, а чертовщина какая-то! Если бы сама земля разверзлась и поглотила эту девицу, она бы и то не исчезла так бесследно.

У меня упало сердце. Элеонора говорила: «Ханна мне не поможет». Неужели она действительно исчезла? Навсегда?

– У меня задействована целая толпа агентов, не говоря уже о простых людях, но никто даже шепота не слышал о том, где она или что с ней случилось. Я только боюсь, что одним прекрасным утром она всплывет в реке без признания в кармане.

– Все зависит от ее показаний, – заметил я.

Он коротко фыркнул.

– Что об этом говорит мисс Ливенворт?

– Что Ханна делу не поможет.

Мне показалось, услышанное несколько удивило мистера Грайса, но он попытался скрыть это, для чего кивнул и произнес:

– Ее нужно найти, и я найду ее, если пошлю В.

– В?

– Это мой агент, живой вопросительный знак, поэтому мы зовем его В – первая буква слова «вопрос». – И когда я повернулся, чтобы уходить, добавил: – Когда станет известно содержание завещания, приходите ко мне.

Завещание! Я совсем забыл о завещании.

Глава 15Открываются дороги

Нет и не может в этом быть добра[15].

Уильям Шекспир. Гамлет

Я пришел на похороны мистера Ливенворта, но не видел сестер ни до, ни после церемонии. Однако мне удалось поговорить с мистером Харвеллом, и этот недолгий разговор, хотя и не принес ничего нового, дал обильную пищу для новых предположений. Ибо он, едва заметив меня, первым делом спросил, видел ли я вчерашнюю вечернюю «Телеграм», и когда я ответил утвердительно, посмотрел на меня с такой тоской и мольбой во взгляде, что я не удержался и спросил, как такие чудовищные намеки, порочащие доброе имя благородной юной леди, могли попасть в газеты. Его ответ поразил меня:

– Чтобы виновная сторона раскаялась и назвалась истинным убийцей.

Интересное замечание для того, кто не знает ни настоящего убийцы, ни его характера, и я бы продолжил разговор, но секретарь, человек немногословный, после этого замкнулся в себе, и больше из него вытащить ничего не удалось. Очевидно, мне все же предстояло втереться в доверие к мистеру Клеверингу или к кому-нибудь другому, кто мог бы пролить свет на тайны этих девиц.

В тот вечер мне сообщили, что мистер Вили вернулся домой, но пока еще был не в том состоянии, чтобы разговаривать о таком болезненном деле, как убийство мистера Ливенворта. Также я получил записку от мисс Элеоноры, в которой она указывала свой адрес и одновременно просила не навещать ее без серьезного повода, поскольку она слишком плохо себя чувствует, чтобы принимать гостей. Это короткое письмо тронуло меня. Больная, одинокая, в чужом доме – не позавидуешь!

На следующий день, выполняя пожелания мистера Грайса, я отправился в «Хоффман-хаус» и занял место в читальном зале. Не прошло и минуты, как вошел джентльмен, в котором я мгновенно узнал человека, с которым разговаривал на углу Тридцать седьмой улицы и Шестой авеню. Он, должно быть, тоже меня вспомнил, ибо, увидев, несколько смутился, но, придя в себя, взял газету и вскоре, по всей видимости, углубился в чтение, вот только я чувствовал на себе внимательный взгляд его красивых черных глаз, изучающий мое лицо, фигуру, одежду и движения с интересом, который меня в равной степени поразил и привел в замешательство. Я чувствовал, что с моей стороны было бы неблагоразумно рассматривать его в ответ, хотя меня так и подмывало встретить его взгляд, чтобы понять, какие чувства вызвали у него интерес к совершенно незнакомому человеку, поэтому я встал, подошел в своему старому другу, который сидел за столом напротив, и завязал с ним разговор, во время которого, поинтересовался, не знает ли он, кто этот красивый незнакомец. Дик Фербиш был человеком светским и знал всех.

– Его фамилия Клеверинг, он из Лондона. Больше я ничего не знаю, хотя он постоянно попадается мне на глаза, где угодно, но только не в частных домах. Он до сих пор не представлен в обществе. Возможно, ждет рекомендательные письма.

– Джентльмен?

– Несомненно.

– Вы с ним разговаривали?

– Да, только разговор получается каким-то односторонним.

Я улыбнулся, когда увидел гримасу, которой Дик сопроводил это замечание.

– Что также доказывает, что он не так-то прост.

Рассмеявшись на этот раз во весь голос, я покинул его и через несколько минут неторопливо вышел из зала.

Снова смешавшись с толпой на Бродвее, я глубоко задумался об этом небольшом происшествии. Чтобы этот неизвестный джентльмен из Лондона, который бывал везде, кроме частных домов, мог быть каким-то образом связан с делом, которое я принимал так близко к сердцу, казалось не просто маловероятным, но абсурдным, и впервые мне захотелось усомниться в проницательности мистера Грайса, посоветовавшего мне обратить на него внимание.

На следующий день я повторил эксперимент, однако не с бóльшим успехом, чем в прошлый раз. Мистер Клеверинг вошел в зал, но, увидев меня, не стал задерживаться. Я начал понимать, что сблизиться с ним будет не так-то просто. Чтобы сгладить разочарование, вечером я зашел к Мэри Ливенворт. Она приняла меня почти по-сестрински радушно.

– Ах, – промолвила она после того, как представила меня стоявшей рядом с ней пожилой даме, какой-то родственнице, – вы пришли сообщить, что Ханну нашли, да?

Я покачал головой.

– Нет, пока еще.

– Но сегодня здесь был мистер Грайс, и он говорил, что надеется что-то узнать о ней в ближайшие сутки.

– Мистер Грайс приходил сюда?

– Да, рассказывал, как продвигаются дела… Хотя продвинулись они не так уж далеко.

– Но никто этого и не ждал. Не нужно так легко падать духом.

– Но я ничего не могу с собой поделать. Каждый день, каждый час, который проходит в этой неопределенности, горой давит сюда. – Она приложила дрожащую руку к груди. – Я всех заставлю работать, я не остановлюсь ни перед чем, я…

– Что вы сделаете?

– Ах, не знаю, – ответила мисс Мэри и вдруг изменилась в лице. – Возможно, ничего. – И прежде чем я успел ответить на это, добавила: – Вы сегодня видели Элеонору?

Я ответил отрицательно.

Мисс Мэри этот ответ, похоже, не удовлетворил. Она дождалась, пока родственница выйдет из комнаты, и лишь после этого с озабоченным видом поинтересовалась, здорова ли сестра.

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Разлука с Элеонорой – настоящее испытание для меня. Только не подумайте, – прибавила она, возможно заметив мой удивленный взгляд, – что я отказываюсь от своей доли вины в том, что все ужасно сложилось. Я готова признать, что первая предложила разъединиться. Только от этого не легче.

– Все же ей сейчас хуже, чем вам, – заметил я.

– Хуже? Почему? Потому что она осталась бедной, а я стала богатой, вы это хотите сказать? Ах, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – если бы я только могла уговорить Элеонору разделить со мной это богатство! Я бы охотно отдала ей половину того, что получила, но, боюсь, ее невозможно убедить взять у меня хотя бы доллар.

– В данных обстоятельствах ей лучше этого не делать.

– Я так и подумала, но мне было бы куда проще, если бы она приняла деньги. Это богатство, свалившееся как снег на голову, теперь гнетет меня, мистер Рэймонд. Когда сегодня зачитали завещание, которое делает меня владелицей такой огромной суммы, мне показалось, что меня накрыло тяжелой, густой пеленой, запятнанной кровью и сплетенной из страхов. Ах, как же это не похоже на те чувства, с которыми я когда-то ждала этого дня! Мистер Рэймонд, – с коротким вздохом продолжила она, – сейчас это может показаться чудовищным, но меня воспитали так, чтобы я думала об этой минуте с гордостью, если не с нетерпением. Деньги играли такую большую роль в моем маленьком мире… Нет, я не хочу в этот суровый час расплаты кого-то обвинять, и меньше всего дядю, но с того дня, двенадцать лет назад, когда он в первый раз обнял нас и, посмотрев на наши детские лица, сказал: «Светленькая мне нравится больше, я сделаю ее наследницей», мне потакали, меня баловали и портили, называли маленькой принцессой и дядиной красавицей, и просто удивительно, что я вообще сохранила в душе хоть какие-то побуждения истинной женственности. Да, я с самого начала знала, что единственно по дядиной прихоти возникло это различие между мною и сестрой; отличие, которое превосходство в красоте, достоинстве или добродетели не могло породить, ибо Элеонора обладает всеми этими качествами в большей степени, чем я.

Замолчав на миг, она сглотнула, прогоняя родившийся в горле всхлип. Эта попытка сдержать чувства выглядела трогательной и милой одновременно. Потом, когда мой взгляд переместился на ее лицо, мисс Мэри произнесла тихим, почти умоляющим голосом:

– Если за мной есть вина, вы видите, что для этого существует какое-то объяснение; заносчивость, тщеславие и себялюбие беззаботной юной наследницы считались не более чем подтверждением достойной похвалы гордости. Ах! – горько вскликнула она. – Это деньги, деньги нас погубили! – Потом проговорила замирающим голосом: – А теперь оно пришло ко мне этим наследием зла, и я… Я бы отдала его все за… Но это слабость! Я не имею права беспокоить вас своими горестями. Прошу, забудьте все, что я говорила, мистер Рэймонд, или считайте мои жалобы причитаниями несчастной девицы, согбенной скорбью и раздавленной тяжестью навалившихся на нее трудностей и страхов.

– Но я не хочу забывать, – ответил я. – Вы говорили хорошие слова, проявили благородные порывы. Богатство окажется благом для вас, если вы встречаете его с такими чувствами.

Мэри Ливенворт махнула рукой.

– Невозможно! Оно не может быть благом… – И потом, как будто испугавшись собственных слов, она прикусила губу и быстро добавила: – Очень большие деньги не бывают благом. А теперь, – продолжила она совершенно изменившимся тоном, – я хочу поговорить с вами на тему, которая может показаться несвоевременной, но которая, тем не менее, должна быть затронута, если намерению, которое я храню в сердце, суждено когда-либо воплотиться в жизнь. Дядя, как вы знаете, перед смертью писал книгу о китайских обычаях и верованиях. Он мечтал опубликовать ее, и я, естественно, хочу осуществить его желание, но для этого мне необходимо не только углубиться в этот вопрос – для этого понадобятся услуги мистер Харвелла, а я хочу как можно быстрее избавиться от этого джентльмена, – но и найти достаточно сведущего человека, который довел бы это дело до конца. Трудно просить об этом человека, который всего лишь неделю назад был мне совершенно не знаком, и, возможно, не стоит этого делать, но я была бы очень довольна, если бы вы согласились взглянуть на рукопись и рассказать мне, что осталось доделать.

Робость, с которой были произнесены эти слова, доказывала их искренность, и я не мог не подивиться совпадению ее просьбы с моими потаенными желаниями: я давно искал способ получить свободный доступ к этому дому, не компрометируя ни его обитателей, ни себя. Тогда я еще не знал, что это мистер Грайс порекомендовал мисс Мэри обратиться ко мне с этой просьбой. Однако несмотря на охватившую меня радость, я почувствовал, что обязан сообщить ей о своей полной неосведомленности в вопросе, не имеющем ничего общего с моей профессией, и предложить найти кого-то более подходящего для этой задачи. Но она не слушала.

– У мистера Харвелла хранится множество записей и заметок, – объяснила она, – и он может рассказать вам все, что нужно. Это будет нетрудно. Совсем.

– Но почему мистер Харвелл не может сам этим заняться? Он производит впечатление умного и старательного молодого человека.

Но она покачала головой.

– Он думает, что может это сделать, но дядя не доверял ему даже предложение составить.

– А если он будет недоволен, я имею в виду мистера Харвелла, что кто-то посторонний вмешается в его работу?

Мисс Мэри изумленно распахнула глаза.

– Это не имеет никакого значения. Я плачу мистеру Харвеллу за работу, и он сам ничего не решает. Но он не станет возражать. Я уже поговорила с ним, и он сказал, что не имеет ничего против.

– Хорошо, – согласился я. – Обещаю взяться за этот вопрос. По крайней мере, я могу просмотреть рукопись и высказать свое мнение о ее состоянии.

– О, спасибо! – воскликнула она с милейшим радостным жестом. – Вы так добры! Как я могу отблагодарить вас? Но, может быть, вы хотите встретиться с самим мистером Харвеллом? – Мисс Мэри направилась к двери, но вдруг остановилась, как будто вспомнив что-то, и содрогнулась. – Он в библиотеке. Пойдете к нему?

Испытав приступ тревоги, рожденный упоминанием этого места, я ответил отрицательно.

– Все бумаги находятся там, и он говорит, что ему лучше всего работается на старом месте. Хотя, если хотите, я могу позвать его сюда.

Но об этом не могло быть и речи, и я направился к лестнице.

– У меня иногда возникает желание запереть эту комнату, – торопливо заметила мисс Мэри, – но что-то удерживает меня. Я не могу этого сделать, как не могу покинуть этот дом. Какая-то сила заставляет меня терпеть все эти страхи, хотя я постоянно страдаю. Иногда в ночной тьме… Но не стану обременять вас своими заботами. Я и так уже слишком много наговорила. Идемте.

И решительно вскинув голову, она стала подниматься по лестнице.

Когда мы вошли в роковую комнату, мистер Харвелл сидел на том единственном месте, которое я не ожидал увидеть занятым. И когда я рассмотрел его тощую фигуру там, где совсем недавно его взгляд наткнулся на распростертое тело работодателя, мне оставалось только подивиться черствости человека, который перед лицом таких воспоминаний не только мог занять это место, но и заниматься на нем своими делами спокойно и самозабвенно. Однако в следующий миг я заметил, что распределение света по комнате делало это место единственным пригодным для его занятия, и мое удивление мгновенно превратилось в восхищение подчинением своих чувств требованиям обстоятельств.

Когда мы вошли, он машинально поднял голову, но не встал. На лице его застыло отстраненное выражение человека, углубившегося в работу.

– Он не видит ничего вокруг, – шепнула Мэри. – Он всегда так. Сомневаюсь, что он понимает, кто или что его побеспокоило. – Войдя в комнату, она прошлась перед секретарем, как будто специально обращая на себя внимание, и сказала: – Я привела мистера Рэймонда к вам, мистер Харвелл. Он любезно согласился на мою просьбу закончить рукопись, с которой вы сейчас работаете.

Мистер Харвелл медленно встал, вытер перо и отложил его, но сделал это с таким видом, что стало понятно: на самом деле подобное вмешательство ему совсем не в радость. Заметив это, я не стал дожидаться, пока он что-нибудь скажет, и пролистал рукопись, которая аккуратной стопкой лежала на столе.

– Написано очень аккуратно. Если позволите, я просмотрю, чтобы составить общее впечатление.

Он кивнул, обронил что-то насчет знакомства, а когда Мэри вышла из комнаты, неуклюже сел на свое место и взял перо.

Мгновенно и рукопись, и все, связанное с ней, исчезло из моих мыслей, и их место заняли Элеонора, ее положение и тайна, окружающая эту семью. Внимательно глядя на секретаря, я заметил:

– Я рад возможности поговорить с вами наедине, мистер Харвелл, хотя бы об…

– Об убийстве?

– Именно.

– В таком случае, прошу меня извинить, – вежливо, но твердо ответил он, – это больная тема, о которой мне неприятно даже думать, не то чтобы ее обсуждать.

Придя в замешательство, более того, решив, что узнать ничего нового от этого человека не получится, я оставил попытки и взял со стола рукопись, надеясь хоть немного разобраться в ее природе. Потом я снова попытался поговорить с секретарем о завещании и, наконец придя к выводу, что смогу выполнить то, чего от меня ждет мисс Ливенворт, вышел из библиотеки и спустился в комнату для приемов.

Когда примерно через час я выходил из дома, меня не покидало ощущение, что с моей дороги исчезло одно препятствие. Если мое начинание закончится неудачей, то это произойдет не из-за того, что у меня не было возможности изучить обитателей этого дома.

Глава 16Завещание миллионера

Как часто человек свершает сам, Что приписывать готов небесам![16]

Уильям Шекспир. Все хорошо, что хорошо кончается

На следующее утро «Трибьюн» опубликовала краткое содержание завещания мистера Ливенворта. Его условия стали для меня неожиданностью, ибо тогда как основная часть его гигантского состояния, как это понималось всеми, переходила его племяннице Мэри, согласному приложению, которое было добавлено лет пять назад, Элеонора тоже не оставалась обделенной, она получала наследство если не большое, то во всяком случае достаточное для того, чтобы не знать нужды. Выслушав мнение некоторых своих коллег по этому вопросу, я направился домой к мистеру Грайсу, памятуя его просьбу зайти после публикации завещания как можно скорее.

– Доброе утро! – произнес он, когда я вошел, и трудно было сказать, к кому он обращается – ко мне или к столу, за которым сидит. – Присаживайтесь.

Странным направленным назад движением головы он указал на стоящее за спиной кресло.

Передвинув кресло к нему, я сказал:

– Мне интересно узнать, что вы думаете об этом завещании и о том, как оно повлияет на наше дело.

– А какие ваши соображения?

– Мне кажется, что, по большому счету, оно мало что изменит в общественном мнении. Те, кто до этого считал Элеонору виновной, найдут еще больший повод сомневаться в ней, а те, кто до сих пор не спешил подозревать ее, решат, что такая незначительная сумма не могла стать мотивом для столь страшного преступления.

– Вы наверняка разговаривали об этом с людьми. Что думают ваши коллеги?

– Что мотив убийства нужно искать в несправедливости этого необычного завещания, хотя как это сделать – они не знают.

Мистер Грайс неожиданно заинтересовался одним из небольших ящичков, стоявших перед ним.

– И это не заставило вас задуматься? – сказал он.

– Задуматься? – повторил я. – Не знаю, о чем вы говорите. Последние три дня я только то и делаю, что думаю. Я…

– Конечно, конечно, – сказал он. – Я не хотел сказать ничего обидного. Итак, вы видели мистера Клеверинга?

– Только видел, ничего больше.

– И вы собираетесь помогать мистеру Харвеллу заканчивать книгу мистера Ливенворта?

– Как вы узнали?

Он только улыбнулся.

– Да, – сказал я, – мисс Ливенворт попросила меня об этом небольшом одолжении.

– Царственное создание! – произнес он в порыве неожиданного воодушевления, но через миг опять заговорил деловитым тоном. – Перед вами открываются возможности, мистер Рэймонд. Я хочу, чтобы вы узнали две вещи: во-первых, какова связь между обеими леди и мистером Клеверингом…

– Значит, связь все же существует?

– Несомненно. И во-вторых, что является причиной напряжения в отношениях двух сестер.

Я задумался над предложенным мне положением. Шпион в доме прекрасной женщины! Как примирить это с моим природным характером джентльмена?

– А вы не можете найти человека более умелого в этих делах, чем я, чтобы разведать эти тайны? – наконец спросил я. – Роль шпиона мне совсем не подходит, уверяю вас.

Мистер Грайс нахмурил брови.

– Я помогу мистеру Харвеллу подготовить рукопись мистера Ливенворта для публикации, – продолжил я. – Я дам мистеру Клеверингу возможность познакомиться со мной и выслушаю мисс Ливенворт, если она захочет довериться мне, но прятаться за дверью, подслушивать, хитрить и юлить я не буду, о чем сразу заявляю. Моя задача – узнать все, что можно, открыто, а ваша – вдоль и поперек изучить все подробности этого дела.

– Иными словами, вы должны играть роль ищейки, а я – крота.

– Теперь скажите, есть новости о Ханне?

Он махнул рукой.

– Никаких.

Не могу сказать, что меня сильно удивило, когда в тот вечер после почти часа трудов с мистером Харвеллом я, выйдя на лестницу, увидел стоявшую внизу мисс Ливенворт. В ее вчерашнем поведении было нечто такое, что приготовило меня к продолжению разговора, хотя начала она его довольно неожиданно.

– Мистер Рэймонд, – сказала она, заметно смущаясь, – я хочу задать вам вопрос. Вы хороший человек, я знаю, и ответите честно. Как ответил бы брат сестре, – прибавила она, на миг устремив взгляд на мое лицо. – Я знаю, это прозвучит странно, но помните, что у меня нет другого советника кроме вас, а мне нужен совет. Мистер Рэймонд, как вы думаете, человек может сделать что-то очень-очень плохое, а потом стать по-настоящему хорошим?

– Конечно, – ответил я. – Если он действительно раскается.

– А если он не просто провинился, если он действительно причинил вред, воспоминания об этом злом часе накроют тенью всю его жизнь?

– Это зависит от того, какой вред он причинил и как это отразилось на других людях. Если он, скажем, покалечил себе подобное существо, человеку чувствительной организации будет трудно жить после этого счастливо. Впрочем, несчастливая жизнь не означает, что он не будет жить хорошей жизнью.

– Но для того, чтобы жить хорошей жизнью, разве ему не придется открыть совершенное им зло? Может ли человек продолжать жить и творить добро, не признавшись в содеянном зле?

– Да, если признанием этим он не мог бы возместить причиненный вред.

Мой ответ, кажется, взволновал ее. Отступив, она секунду стояла передо мною в задумчивости и в свете фарфоровой лампы сияла величественной красотой. Наконец она снова ожила и пошла в приемную, поманив меня за собой соблазнительным жестом, но к этой теме больше не возвращалась, напротив, всем последующим разговором даже старалась заставить меня забыть о том, что прошло между нами. В этом она не преуспела, что объяснялось моим живым и неугасающим интересом к ее сестре.

Выйдя на крыльцо, я увидел Томаса, дворецкого, который стоял, опершись о калитку. Я тут же испытал сильное желание поговорить с ним на тему, которая занимала меня все время после дознания. А именно: кто такой мистер Роббинс, заходивший к Элеоноре вечером в день убийства? Но Томас был решительно неразговорчив. Он вспомнил, что такой человек действительно заходил, но не мог описать его внешнего вида, кроме того, что это был человек не маленький.

Я не стал на него давить.

Глава 17Начало больших неожиданностей

Мы смотрим на звезду по двум причинам: потому, что она излучает свет, и потому, что она непостижима. Но возле нас есть еще более нежное сияние и еще более великая тайна – женщина!

Виктор Мари Гюго. Отверженные

И потянулись дни, которые не приносили ничего или почти ничего нового. Мистер Клеверинг, возможно, обеспокоенный моим присутствием, перестал появляться в своих обычных местах, чем лишил меня возможности завести с ним знакомство естественным путем, а вечера, проведенные с мисс Ливенворт, лишь порождали ощущение постоянного душевного напряжения и беспокойства.

Рукопись потребовала меньшей переработки, чем я ожидал. Однако, занимаясь внесением тех немногочисленных правок, которые все же были необходимы, я получил прекрасную возможность изучить личность мистера Харвелла. Я нашел его прекрасным секретарем, не более и не менее. Жесткий, неподатливый и угрюмый, но верный долгу и ответственный. В конце концов я стал уважать его, и он мне даже понравился. Не знаю, насчет уважения, но я видел, что приязнь не была взаимной. Он никогда не говорил об Элеоноре Ливенворт, более того, он вообще не упоминал о семье и о постигшей их трагедии, и у меня сложилось впечатление, что такая замкнутость коренится не в характере этого человека, а где-то глубже, и что если он заговаривал, то делал это с какой-то целью. Подозрение это, разумеется, в его присутствии держало меня в постоянном напряженном внимании. Я невольно время от времени украдкой поглядывал на него, проверяя, как он себя ведет, когда думает, что на него никто не смотрит, но он всегда был одинаков: безразличный, старательный, невозмутимый работник.

Бесконечные удары в глухую стену – а именно так мне это представлялось – наконец стали почти невыносимыми. Если Клеверинг прячется, а секретарь не идет на общение, как мне продвигаться вперед? Короткие разговоры с мисс Мэри делу не помогали. Она была высокомерная, натянутая, возбужденная, раздражительная, благодарная, трогательная – все сразу и всегда разная. Постепенно я начал страшиться этих бесед, хоть и жаждал их. Похоже, в Мэри Ливенворт происходил какой-то внутренний перелом, доставлявший ей сильнейшие мучения. Я видел, как она, думая, что рядом никого, вскидывала руки, как мы делаем, стараясь удержать на расстоянии приближающееся зло или прогнать жуткое видение. Еще я видел, как она стояла, поникнув гордой головой, нервные руки безвольно висят, весь вид вялый и угнетенный, как будто тяжесть, которую она не могла ни выдержать, ни отбросить в сторону, отняла у нее саму волю к сопротивлению. Но это было лишь раз. Как правило, она держалась по меньшей мере с достоинством. Даже когда в глазах ее появлялась тончайшая тень мольбы, она стояла, расправив плечи, на лице – выражение осознанной силы. Даже в тот вечер, когда мисс Мэри встретила меня в коридоре с горящими щеками и губами, дрожащими от волнения, но развернулась и убежала, так и не сказав ни слова, она держалась с пламенным достоинством, которое произвело на меня большое впечатление.

В том, что все это было неспроста, я не сомневался, поэтому набрался терпения в надежде на то, что когда-нибудь все же дождусь от нее откровения. Эти дрожащие уста не всегда будут оставаться сомкнутыми, тайна, затрагивавшая честь и счастье мисс Элеоноры, будет раскрыта этим трепетным существом, если не кем другим. И даже воспоминания о том необычном, если не сказать жестоком, обвинении, которое я случайно услышал, было недостаточно, чтобы погубить эту надежду – а именно в надежду это переросло, – поэтому я исподволь начал все меньше проводить времени в библиотеке с мистером Харвеллом и продлевать мои встречи тет-а-тет с мисс Мэри в комнате для приемов, пока невозмутимый секретарь не начал жаловаться, что часами просиживает без работы.

Но, как я говорил, дни шли, наступил следующий понедельник, а я ни на шаг не продвинулся в решении задачи, за которую взялся две недели назад. Об убийстве в доме вообще не говорили, так же как не упоминали о Ханне, хотя я заметил, что газеты не залеживались на крыльце ни секунды – и хозяйка, и слуги проявляли равный интерес к их содержанию. Мне все это казалось странным. Как будто наблюдаешь за людьми, которые едят, пьют и спят на краю вулкана, еще не остывшего после извержения и дрожащего в преддверии нового. Мне хотелось разбить это молчание, как раскалывают стекло: прокричать имя Элеоноры, чтобы оно понеслось по этим золоченым комнатам и убранным атласом вестибюлям. Но в этот понедельник я был в более-менее спокойном настроении. От посещения дома Мэри Ливенворт я ничего не ждал. Вечером того дня я входил в него с внутренним спокойствием, которого не испытывал с первого дня, когда переступил его несчастливый порог.

Однако подходя к приемной комнате, я увидел мисс Мэри, расхаживавшую туда-сюда с видом человека, который нетерпеливо дожидается чего-то или кого-то, и, преисполнившись неожиданной решительности, подошел к ней и сказал:

– Мы могли бы поговорить наедине, мисс Ливенворт?

Она резко остановилась, вспыхнула и кивнула, но вопреки обычной привычке не пригласила меня войти.

– Это не будет слишком бесцеремонным вторжением, если я войду? – спросил я.

Ее взгляд беспокойно метнулся на часы. Она, как мне показалось, хотела уйти, но вдруг сдалась и, придвинув кресло к камину, жестом пригласила меня присоединиться. Хотя мисс Мэри и старалась казаться спокойной, я чувствовал, что застал ее взволнованной как никогда прежде, что стоит только затронуть предмет, который был у меня на уме, и вся ее невозмутимость исчезнет, как тающий снег. Еще я чувствовал, что у меня есть всего несколько мгновений, чтобы сделать это, поэтому сразу заговорил о главном.

– Мисс Ливенворт, – сказал я, – навязываюсь я вам сегодня не ради удовольствия. Я пришел с просьбой.

И тут же увидел, что начал не с того.

– С просьбой ко мне? – спросила она, всем своим видом источая холод.

– Да, – продолжил я с безрассудной страстью. – Не имея возможности узнать правду иными способами, я вынужден обратиться к вам, человеку в душе благородному, за помощью, которую мы не получим во всех остальных направлениях, за словом, которое если не спасет вашу сестру, то хотя бы выведет нас на дорогу к ее спасению.

– Не понимаю, о чем вы, – возразила она, поежившись.

– Мисс Ливенворт, – промолвил я, – мне не нужно рассказывать, в каком положении находится ваша сестра. Вы, помня форму и направление вопросов, поставленных ей во время дознания, понимаете все сами без моих пояснений. Но вы можете не знать того, что, если как можно скорее не освободить ее от подозрений, которые, справедливо или нет, оказались связаны с ее именем, не заставят себя ждать последствия, и…

– Боже правый! – воскликнула она. – Вы хотите сказать, что ее…

– Могут арестовать? Да.

Это был удар. Стыд, страх и мука отобразились в каждой черте ее бледного лица.

– И все из-за этого ключа! – пробормотала мисс Мэри.

– Ключа? Откуда вы знаете о ключе?

– Откуда? – повторила она, краснея. – Не помню. Разве не вы мне рассказали?

– Нет, – ответил я.

– Тогда из газет.

– В газетах об этом не писали.

Мисс Мэри волновалась все больше и больше.

– Я думала, об этом все знают. Нет, не думала, – неожиданно призналась она в порыве стыда и раскаяния. – Я знала, что это тайна, но… О мистер Рэймонд, это сама Элеонора рассказала мне!

– Мисс Элеонора?

– Да, в тот последний вечер она была здесь. Мы встретились в гостиной.

– Что она рассказала?

– Что у нее видели ключ от библиотеки.

Мне с трудом удалось не выказать недоверие. Чтобы мисс Элеонора, зная о подозрениях сестры на свой счет, сообщила ей о факте, который эти подозрения только усилил бы? Я не мог в это поверить.

– Но вы знали об этом? – продолжила мисс Мэри. – Я не сказала ничего лишнего?

– Нет, – сказал я, – и, мисс Ливенворт, именно это делает положение вашей сестры особенно опасным. Этот факт, если его не объяснить, навсегда запятнает ее имя; это косвенная улика, которую не изгладит никакая софистика и не сотрет никакое опровержение. Только до сих пор не запятнанная репутация и усилия того, кто вопреки обстоятельствам верит в ее невиновность, до сих пор спасают мисс Элеонору от когтей правосудия. Этот ключ и молчание, которое она хранит на его счет, постепенно затягивают ее в яму, и вскоре даже величайших усилий ее друзей будет недостаточно, чтобы ее вытащить оттуда.

– И вы говорите мне…

– Что вы можете пожалеть несчастную, которая не жалеет сама себя, и что, дав объяснение кое-каким обстоятельствам, которые наверняка не являются тайной для вас, вы можете помочь прогнать нависшую над сестрой ужасную тень, которая угрожает сокрушить ее.

– И вы полагаете, сэр, – вскричала она, с гневным видом поворачиваясь ко мне, – что я знаю об этом деле больше, чем вы? Что я рассказала еще не все, что мне известно об этой ужасной трагедии, которая превратила наш дом в пустыню, а нашу жизнь в кромешный ад? На меня тоже пало подозрение, если вы обвиняете меня в моем собственном доме…

– Мисс Ливенворт, – прервал ее я, – успокойтесь. Я ни в чем вас не обвиняю. Я лишь хочу, чтобы вы объяснили мне причины преступного молчания вашей сестры. Вы наверняка знаете их. Вы ее сестра, хоть и двоюродная, вы все эти годы каждый день были рядом и должны знать, ради кого или чего она запечатала уста и скрывает факты, которые, будь они обнародованы, могли бы привести к истинному преступнику… Если, конечно, вы считаете свою сестру невиновной, как утверждали до сих пор.

Она не ответила, тогда я поднялся и встал перед ней.

– Мисс Ливенворт, вы считаете двоюродную сестру невиновной в этом преступлении или нет?

– Невиновной? Элеонору? О Боже! Если бы весь мир был таким невиновным, как она!

– В таком случае, – сказал я, – вы также должны понимать, что, удерживаясь от рассказа на тему, которая должна быть объяснена обычным наблюдателям, мисс Элеонора делает это только из доброты к кому-то не такому невинному, как она.

– Что? Нет, нет, я этого не говорю. Почему вы так решили?

– Об этом говорит сам ее поступок. При таком характере, как у мисс Элеоноры, подобное поведение не имеет другого объяснения. Она либо сошла с ума, либо защищает кого-то.

Дрожащие губы мисс Мэри медленно успокоились.

– И ради кого, вы думаете, Элеонора приносит в жертву себя?

– А тут-то, – сказал я, – мне и нужна ваша помощь. С вашим знанием ее прошлого…

Но Мэри Ливенворт, откинувшись на спинку кресла, легким движением руки остановила меня.

– Прошу прощения, – сказала она, – но вы ошибаетесь. Я почти ничего не знаю о чувствах Элеоноры. Эту тайну должен открыть кто-то другой.

Я переменил тактику.

– Элеонора, сообщая вам, что пропавший ключ видели у нее, не говорила, как он к ней попал или почему она его прятала?

– Нет.

– Просто рассказала об этом, ничего не объясняя?

– Да.

– Не странно ли, что она добровольно сообщает о таких вещах тому, кто всего несколько часов назад обвинял ее в совершении страшного преступления?

– О чем вы? – спросила она упавшим голосом.

– Вы же не станете отрицать, что не только были готовы посчитать ее виновной, но и напрямую обвиняли в совершении этого преступления?

– Объясните! – воскликнула она.

– Мисс Ливенворт, разве вы не помните, что говорили в комнате наверху, когда находились там одни утром в день дознания, перед тем как мы с мистером Грайсом зашли к вам?

Взгляд мисс Мэри не опустила, но глаза ее вдруг наполнились ужасом.

– Вы это слышали? – прошептала она.

– Невольно. Я был за дверью, и…

– Что вы слышали?

Я рассказал.

– А мистер Грайс?

– Он был рядом.

Казалось, ее глаза были готовы испепелить мое лицо.

– Но когда вы вошли, ничего не было сказано?

– Нет.

– Однако вы не забыли об этом?

– Мог ли я, мисс Ливенворт?

Голова ее упала на руки, и на какой-то безумный миг казалось, что мисс Мэри предалась отчаянию. Потом она встала и воскликнула:

– И поэтому вы пришли сегодня! С этим предложением в сердце вы вторглись в мой дом, пытаете меня вопросами…

– Прошу меня простить, – возразил я, – но разве я задаю вопросы, на которые вы, заботясь о чести той, с которой прожили всю жизнь, не должны отвечать? Разве я каким-то образом роняю свое достоинство, умоляя рассказать, что заставило вас произнести такое страшное обвинение в тот час, когда все обстоятельства дела были еще свежи, а после этого с такой же уверенностью заявлять о невиновности сестры, когда появилось еще больше поводов для подозрений, чем вы предполагали?

Она как будто не услышала меня.

– За что мне это? – тихо вымолвила она. – За что?

– Мисс Ливенворт, – сказал я, подойдя к ней, – несмотря на то, что сейчас между вами пробежала черная кошка, не может быть, чтобы вы желали сестре зла. Так говорите же, назовите хотя бы имя того, ради кого она приносит себя в жертву. Одно слово и…

Но она встала с непонятным выражением лица и прервала меня твердым замечанием:

– Если вы этого не знаете, я не могу вам сказать. Не просите, мистер Рэймонд.

И она второй раз посмотрела на часы.

Я попробовал еще раз.

– Мисс Ливенворт, вы как-то спросили меня, должен ли человек, совершивший зло, обязательно сознаться в этом, и я ответил, что нет, если только признание не может что-то исправить. Помните?

Губы ее дрогнули, но она не издала ни звука.

– Я начинаю думать, – серьезно продолжил я, поддаваясь ее настроению, – что признание – единственный выход из этого затруднения, что только произнесенные вами слова могут спасти Элеонору от страшной судьбы, которая ее ожидает. Так вы покажете себя настоящей женщиной, ответив на мои искренние просьбы?

Это, похоже, затронуло нужные струны, потому что мисс Мэри задрожала и взгляд ее наполнился тоской.

– О, если бы я могла… – промолвила она.

– А что вам мешает? Вы не будете знать счастья, пока не сделаете этого. Мисс Элеонора упорствует в молчании, но это не повод следовать ее примеру. Этим вы делаете ее положение только еще более сомнительным.

– Знаю, но ничего не могу поделать с собой. Судьба слишком крепко держит меня, я не могу разорвать эти цепи.

– Неправда! Любой может разорвать воображаемые цепи.

– Нет, нет, – возразила она, – вы не понимаете!

– Я понимаю одно: дорога правды пряма, и тот, кто выходит на окольные тропы, сбивается с пути.

На лице ее промелькнуло выражение непередаваемо жалостное, горло сжалось, словно от всхлипа, губы приоткрылись… Похоже, она начала сдаваться, но тут… Раздался трезвон дверного колокольчика.

– О! – Она резко развернулась. – Скажите ему, что я не могу его принять, скажите ему…

– Мисс Ливенворт, – попросил я, беря ее за руки, – забудьте о двери, забудьте обо всем. Я задал вам вопрос, от которого зависит это таинственное дело. Ответьте мне ради спасения своей души, скажите, что за несчастливые обстоятельства могли заставить вас…

Но мисс Мэри вырвала руки.

– Дверь! – воскликнула она. – Она откроется, и…

Выйдя в переднюю, я встретил Томаса, поднимавшегося по лестнице из подвала.

– Возвращайтесь, – сказал я. – Я позову, когда вы будете нужны.

Он с поклоном удалился.

– Вы ждете от меня ответа? – спросила мисс Мэри, когда я вернулся. – Прямо сейчас? Я не могу.

– Но…

– Это невозможно.

Ее взгляд метнулся к входной двери.

– Мисс Ливенворт!

Она содрогнулась.

– Боюсь, если вы не ответите сейчас, потом будет поздно.

– Это невозможно, – повторила она.

Снова звякнул колокольчик.

– Слышите? – промолвила она.

Я вышел в коридор и позвал Томаса.

– Теперь можете открыть дверь, – сказал я и вернулся к мисс Мэри.

Повелительным жестом она указала мне на лестницу.

– Оставьте меня!

И взгляд ее переместился на Томаса, который стоял как вкопанный.

– Я с вами еще встречусь, прежде чем уйти, – сказал я и поспешил наверх.

Томас открыл дверь.

– Мисс Ливенворт дома? – осведомился чувственный голос.

– Да, сэр, – последовал уважительный, выдержанный ответ дворецкого, и, наклонившись над перилами, я, к своему удивлению, увидел мистера Клеверинга, который вошел в переднюю и направился к приемной.

Глава 18На лестнице

Меня не можешь в смерти ты винить[17].

Уильям Шекспир. Макбет

Возбужденный, дрожащий, дивящийся этому непредвиденному событию, я на секунду замер, собираясь с чувствами, когда со стороны библиотеки донесся низкий монотонный голос. Я пошел на звук и увидел мистера Харвелла, читавшего вслух из рукописи своего покойного работодателя. Мне трудно описать впечатление, которое произвело на меня тогда это небольшое открытие. Там, в комнате смерти, вдали от мирской суеты, отшельник в своей келье, этот человек читал и перечитывал со страстным интересом слова мертвого, пока наверху и внизу человеческие существа метались и страдали в сомнении и стыде. Прислушавшись, я различил такие слова: «Благодаря этим мерам их местные правители не только избавятся от ревнивого страха перед нашей формой общественного устройства, но и преисполнятся живым интересом к ней».

Открыв дверь, я вошел.

– А вы опоздали, сэр!

С таким приветствием он встал и придвинул мне кресло.

Мой ответ, по-видимому, услышан не был, ибо, проходя к своему месту, он добавил:

– Боюсь, вы нездоровы.

Я подобрался.

– Я не болен.

И придвинув к себе бумаги, я начал их просматривать. Но слова плясали у меня перед глазами, и я был вынужден в тот вечер оставить попытки поработать.

– Я боюсь, что сегодня не смогу вам помочь, мистер Харвелл. Дело в том, что я не могу уделить должного внимания работе, пока человек, совершивший подлое убийство, из-за которого мы вынуждены ею заниматься, безнаказанно разгуливает на свободе.

Секретарь, в свою очередь, отодвинул бумаги в сторону, как будто неожиданно испытав отвращение к ним, но не ответил.

– Принеся мне известие об этой ужасной трагедии, вы назвали ее загадкой, но эта загадка должна быть разгадана, мистер Харвелл. Она затрагивает жизнь слишком многих людей, которых мы любим и уважаем.

Секретарь посмотрел на меня.

– Мисс Элеонора?

– И мисс Мэри, – подхватил я. – Вы, я, многие другие.

– Вы с самого начала очень заинтересовались этим делом, – сказал он, неспешно макая перо в чернильницу.

Я воззрился на него в изумлении.

– А вы? Разве вас не интересует дело, от которого зависит не только безопасность, а счастье и честь семьи, с которой вы так долго жили?

Он бросил на меня холодный взгляд.

– Не имею желания обсуждать эту тему. Кажется, я уже просил вас не начинать подобного разговора.

И он встал.

– Но я не могу учитывать в этом деле только ваши желания, – упорствовал я. – Если вам известны какие-то факты, которые еще не стали достоянием гласности, ваш долг – заявить об этом. Положение, в котором сейчас находится мисс Элеонора, просто не может не вызывать в каждом сердце желания торжества справедливости, и если вы…

– Если бы я знал что-нибудь, что могло помочь ей выбраться из этого печального положения, мистер Рэймонд, я бы давно сказал об этом.

Устав от постоянных препирательств, я прикусил губу и тоже встал.

– Если вам больше нечего сказать, – продолжил он, – и вы не намерены работать, я с удовольствием уйду, у меня дела.

– Нисколько вас не задерживаю, – сухо ответил я. – Я и сам могу о себе позаботиться.

Он повернулся ко мне, как будто это проявление чувств было выше его понимания, а потом с медленным, почти сочувственным поклоном вышел из комнаты. Я услышал, как он поднялся наверх, дождался, пока скрипнула дверь его комнаты, и сел наслаждаться одиночеством. Но одиночество в этой комнате было невыносимо. К тому времени, когда мистер Харвелл снова спустился, я уже не мог там находиться, и, выйдя в коридор, сказал ему, что, если он не возражает, я бы хотел прогуляться с ним.

Он натянуто кивнул и первым пошел вниз по лестнице. Когда я закрыл дверь библиотеки, он уже был на ее середине, и я как раз подумал о том, какая у него негибкая фигура и каким нескладным он кажется с моего места, как вдруг мистер Харвелл остановился, повернул голову, схватился за перила и прижался к ним с изумленным, проникнутым смертельным ужасом лицом, от вида которого я сперва в немом потрясении застыл на месте, а потом бросился к нему, схватил его за руку и крикнул:

– Что? Что случилось?

Но, вырвав руку, он оттолкнул меня.

– Возвращайтесь, – прохрипел он дрожащим голосом. – Возвращайтесь!

И, схватив меня за руку, буквально потащил вверх по лестнице. Когда мы оказались наверху, он ослабил хватку и, дрожа всем телом, наклонился над перилами, чтобы посмотреть вниз.

– Кто это? – выпалил он. – Кто этот человек? Как его зовут?

Вздрогнув, я склонился над перилами рядом с ним и увидел Генри Клеверинга, который вышел из приемной и шел по коридору.

– Это мистер Клеверинг, – прошептал я со всем самообладанием, на которое был способен. – Вы знаете его?

Мистер Харвелл отошел от перил и прижался спиной к стене.

– Клеверинг, Клеверинг… – пробормотал он дрожащими губами и вдруг, рванувшись вперед, вцепился в перила, впился в меня глазами, в которых стоическая невозмутимость исчезла навсегда в пламени безумия, и прохрипел мне на ухо: – Хотите знать, кто убил мистера Ливенворта? Так посмотрите туда. Это он, Клеверинг!

И, оттолкнувшись от меня, мистер Харвелл, покачиваясь как пьяный, исчез в коридоре наверху.

Первым моим побуждением было последовать за ним. Бросившись наверх, я постучал в его дверь, но ответа не последовало. Тогда я позвал его по имени, но с тем же успехом – он вознамерился больше не показываться. Но решив не дать ему вот так от меня уйти, я вернулся в библиотеку и написал короткую записку, в которой попросил дать объяснения своему ошеломительному заявлению, сообщив, что буду в своей квартире завтра с шести вечера, когда и ожидаю его увидеть. После я пошел вниз к мисс Мэри.

Но меня ждало очередное разочарование. Пока я был в библиотеке, она удалилась в свою комнату, и разговор, от которого я столького ждал, так и не состоялся. «Эта женщина увертливая, как угорь, – подумал я, огорченно расхаживая по коридору. – Окружая себя тайнами, она хочет, чтобы я уважал ее, как искреннего и открытого человека».

Я уже собрался покинуть дом, когда увидел Томаса. Он спускался по лестнице с письмом в руке.

– Мисс Ливенворт свидетельствует вам свое почтение, сэр, и просит передать, что слишком устала, чтобы остаться на вечер внизу.

Я отошел в сторону и открыл переданное письмо. Немного устыдившись, я стал читать написанные нервным почерком строки:

Вы просите у меня больше, чем я могу дать. События нужно принимать такими, какие они есть, без моих объяснений. Для меня настоящая мука отказывать вам, но у меня нет выбора. Боже, храни нас всех и убереги от отчаяния.

М.

И ниже:

Поскольку теперь мы не сможем свободно встречаться, лучше будет каждому нести свою ношу молча и в уединении. Прощайте!

Переходя Тридцать вторую улицу, я услышал сзади торопливые шаги, обернулся и увидел Томаса.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он, – но я должен сообщить вам что-то особенное. Когда вы недавно спросили меня, что за человек приходил к мисс Элеоноре вечером в день убийства, я ответил не так, как должен был ответить. Дело в том, что об этом со мной уже разговаривали сыщики, и я смутился. Но, сэр, я знаю, вы друг семьи, и теперь хочу сказать, что тот джентльмен, кем бы он ни был – тогда он назвал себя мистером Роббинсом, – сегодня снова побывал в доме, сэр, и на этот раз передал мисс Ливенворт карточку, на которой было написано «Клеверинг». Да, сэр, – продолжил он, увидев, как я вздрогнул, – и еще, как я уже говорил Молли, он ведет себя странно для постороннего человека. В прошлый раз он долго колебался, прежде чем спросить мисс Элеонору, а когда я хотел узнать его имя, достал карточку и написал на ней фамилию, которую я уже назвал, сэр, со странным выражением лица. К тому же…

– Да?

– Мистер Рэймонд, – продолжил дворецкий тихим, возбужденным шепотом, приблизившись ко мне в темноте почти вплотную. – Есть еще кое-что. Об этом я не рассказывал ни одной живой душе, кроме Молли, сэр, но это может пригодиться тем, кто хочет найти убийцу.

– Факт или подозрение? – уточнил я.

– Факт, сэр, и я прошу прощения, что отнимаю у вас время, но Молли не даст мне покоя, пока я не поговорю об этом с вами или с мистером Грайсом. Она сердцем изболелась за Ханну. Мы все знаем, что она ни в чем не виновата, хотя кое-кто смеет говорить, что она виновна только потому, что ее не оказалось рядом в ту минуту, когда она понадобилась.

– Факт? – настойчиво напомнил я.

– Факт такой. Видите ли… Я бы рассказал мистеру Грайсу, – снова сбился дворецкий, словно не видя моего сильнейшего волнения, – но я побаиваюсь сыщиков, сэр. Они иногда хватают тебя и начинают расспрашивать, как будто ты должен знать обо всем на свете.

– Нельзя ли ближе к делу? – прервал его я.

– Ах да, сэр. Факт такой: в тот вечер, ну, когда произошло убийство, я видел, как мистер Клеверинг, Роббинс или как там его зовут, входил в дом, но ни я, ни кто другой не видел, чтобы он выходил, и я не знаю, чем он там занимался.

– Что вы имеете в виду?

– А имею в виду, сэр, я вот что. Когда я спустился от мисс Элеоноры и сказал мистеру Роббинсу, как он назвался в тот раз, что хозяйка нездорова и не сможет его принять (так она велела мне сказать, сэр), мистер Роббинс, вместо того чтобы кивнуть и уйти, как джентльмен, прошел в приемную и уселся там. Не знаю, может быть, ему стало плохо, он очень бледный был – во всяком случае, он попросил принести воды. Не имея причин для подозрения, я отправился в кухню, оставив его там, в приемной, одного, но, не успев дойти, услышал, как хлопнула входная дверь. «Что это?» – спросила Молли, которая помогала мне, сэр. «Не знаю, – говорю. – Разве что этот джентльмен устал ждать и ушел». – «Если он ушел, так и вода не понадобится», – сказала тогда Молли. Поэтому я поставил кувшин на место и пошел обратно наверх. Так и есть, он ушел – вернее, так я тогда подумал. Но кто знает, сэр, он мог прятаться в той комнате или в гостиной, где в тот вечер темно было, пока я запирал окна и двери.

Я был так потрясен, что ничего не ответил на это.

– Видите ли, сэр, я не о каждом человеке, который приходит к молодым леди, стану такое рассказывать, но мы-то все знаем, что кто-то, побывавший в тот вечер в доме, убил хозяина, и раз это была не Ханна…

– Вы говорите, мисс Элеонора отказалась принять его, – прервал я Томаса, надеясь, что этот простой вопрос даст мне новые подробности его разговора с Элеонорой.

– Да, сэр. Первый раз посмотрев на карточку, она как будто засомневалась, но потом вдруг вспыхнула и велела передать ему то, что я уже сказал. Да я бы и не вспомнил об этом, если бы сегодня вечером он снова не заявился в дом, да еще и под новым именем. Я не хочу думать о нем плохо, но Молли заставила меня поговорить с вами, сэр, и облегчить душу… Это все, сэр.

Придя в тот вечер домой, я внес в записную книжку новый список подозрительных обстоятельств, но на этот раз они были под букой «К», а не «Э».

Глава 19В моем кабинете

То ли подмогой был, то ли помехой[18].

Уильям Вордсворт. Майкл. Пастушеская поэма

На следующий день с расшатанными нервами и истощенным разумом я вошел в свой кабинет и был встречен сообщением:

– Там джентльмен, сэр, в вашей личной комнате… Уже давно дожидается, очень нетерпеливый.

Чувствуя усталость и не имея желания проводить консультации с клиентами – как старыми, так и новыми, – я неохотно направился в свою комнату и, отворив дверь, увидел… мистера Клеверинга.

Слишком ошеломленный, чтобы говорить, я молча кивнул, после чего он с достоинством истинного джентльмена подошел ко мне и протянул карточку, на которой я увидел написанное красивым, размашистым почерком его полное имя: «Генри Ричи Клеверинг». Представившись таким образом, он извинился за столь бесцеремонное вторжение, добавив, что его оправдывает только то, что он недавно в городе, а его дело не терпит отлагательств. Он не раз слышал лестные отзывы обо мне как об адвокате и джентльмене, поэтому решил поговорить со мной от имени своего друга, который, к сожалению, попал в такое положение, что ему приходится обращаться к адвокату за советом о деле, которое носит характер не только необычный, но и довольно унизительный для него, что объясняется его незнанием американских законов и юридической подоплеки фактов.

Таким образом приковав к себе мое внимание и разбудив любопытство, он спросил, позволю ли я рассказать его историю. Оправившись в определенной степени от изумления и подавив в себе сильнейшее отвращение, граничащее с паническим страхом перед этим человеком, я обозначил согласие, после чего он достал из кармана записную книжку, из которой прочитал примерно следующее:

– Путешествующий по этой стране джентльмен на модном водном курорте знакомится с юной американкой. В сердце его вспыхивает горячая любовь, и через несколько дней он принимает решение жениться на ней. Зная, что занимает хорошее положение в обществе, богат и намерения его благородны, он делает предложение, и предложение принимается. Однако в семье его избранницы рождается решительное несогласие с подобным браком, и он вынужден скрывать свои чувства, хотя помолвка остается в силе. Пока это неопределенное положение сохраняется, он получает уведомление из Англии, требующее его немедленного возвращения, и встревоженный предстоящей длительной разлукой с предметом страсти, он пишет леди письмо, в котором описывает обстоятельства и предлагает тайный брак. Та соглашается, но с двумя условиями. Первое: он должен покинуть ее сразу после окончания свадебной церемонии; второе: он не должен объявлять во всеуслышание о браке с нею. Это не совсем совпадало с его желаниями, но в ту решающую минуту для него было приемлемо все, что может помочь заполучить ее. Он с готовностью соглашается на предложенный план. Встретившись с леди примерно в двадцати милях от курорта, на котором она остановилась, он предстает с нею перед священником-методистом, и проводится церемония бракосочетания. Присутствуют два свидетеля, нанятый человек от священника, и подруга, прибывшая с невестой; однако разрешения на брак не получено, а невесте еще не исполнился двадцать один год. Был ли этот брак законным? Если леди, добровольно вышедшая замуж за моего друга в тот день, решит заявить, что не является его законной супругой, сможет ли он удержать ее в союзе, заключенном столь неформально? Короче говоря, мистер Рэймонд, является мой друг законным мужем этой девицы или нет?

Слушая этот рассказ, я заметил, что мною постепенно овладевают чувства, противоположные тем, с которыми я встретил рассказчика какую-то минуту назад. Я до того заинтересовался делом его «друга», что напрочь позабыл все, что до сих пор видел или слышал о Генри Клеверинге, а узнав, что церемония проходила в штате Нью-Йорк, я ответил ему, насколько помню, следующее:

– В этом штате, согласно американским законам, брак считается гражданским контрактом, заключение которого не требует разрешения, священника, церемонии или сертификата… В некоторых случаях можно даже обойтись без свидетелей. Раньше женой обзаводились таким же способом, как любым другим предметом собственности, и к настоящему времени он, по сути, не изменился. Достаточно мужчине и женщине сказать друг другу: «Отныне мы женаты» или «Теперь ты моя жена» и «Теперь ты мой муж», чтобы дело было сделано. Требуется только обоюдное согласие. С юридической точки зрения брак заключать не сложнее, чем дать взаймы деньги или купить какую-нибудь безделушку.

– Значит, вы считаете, что…

– Что, согласно вашему описанию, ваш друг является законным мужем леди, при условии, разумеется, что не было никаких юридических обстоятельств, мешающих той или иной стороне вступить в брак. Что касается возраста невесты, я просто скажу, что любая четырнадцатилетняя девушка имеет право быть частью брачного контракта.

Мистер Клеверинг с видом полнейшего удовлетворения поклонился.

– Очень рад слышать это, – сказал он. – Счастье моего друга целиком зависит от этого брака.

Кажется, для него это стало таким облегчением, что мое любопытство разгорелось еще сильнее. Поэтому я сказал:

– Я высказал свое мнение относительно законности этого брака, но, если возникнет спор, доказать его – совсем другое дело.

Он насторожился, бросил на меня пытливый взгляд и произнес:

– Верно.

– Позвольте задать вам несколько вопросов. Леди выходила замуж под своим именем?

– Да.

– А джентльмен?

– Тоже.

– Леди получила свидетельство?

– Да, сэр.

– Подписанное, как положено, священником и свидетелями?

Он согласно кивнул.

– Она сохранила его?

– Не могу сказать, но предполагаю, что да.

– А свидетелями были…

– Человек, нанятый священником…

– Которого можно найти?

– Которого нельзя найти.

– Умер или исчез?

– Священник умер, а свидетель исчез.

– Священник умер?

– Три месяца назад.

– А когда был заключен брак?

– В июле.

– А второй свидетель, подруга леди, где она?

– Ее можно разыскать, но на ее действия полагаться нельзя.

– У самого джентльмена нет доказательств этого брака?

Мистер Клеверинг покачал головой.

– Он даже не может доказать, что в тот день был в городе.

– Однако свидетельство о браке было подписано городским нотариусом? – спросил я.

– Нет, сэр.

– Почему?

– Не могу сказать. Знаю только, что мой друг делал запрос, но бумаги так и не нашли.

Я медленно откинулся назад и посмотрел на него.

– Неудивительно, что ваш друг обеспокоен своим положением, если то, на что вы намекаете, правда, а леди намерена отрицать, что такая церемония имела место. Тем не менее, если он хочет решить этот вопрос законным путем, суд может решить в его пользу, хотя я сомневаюсь в этом. Единственное его доказательство – честное слово, а если она оспорит его показания под присягой – как правило, присяжные принимают сторону женщины.

Мистер Клеверинг встал, задумчиво посмотрел на меня и наконец спросил изменившимся тоном, в котором не осталось и следа от былой учтивости, не мог бы я предоставить ему в письменной форме ту часть моего заключения, которая непосредственно касается законности брака, добавив, что такая бумага убедит его друга, что это дело было представлено должным образом, так как он знал, что ни один уважаемый адвокат не поставит свое имя под правовым заключением, не изучив предварительно дело, основанное на предоставленных фактах.

Эта просьба выглядела такой здравой, что я, не задумываясь, выполнил ее и вручил ему заключение. Он взял его, внимательно прочитал и аккуратно переписал себе в записную книжку. После этого повернулся ко мне, на лице – сдерживавшееся до сих пор чувство.

– А теперь, сэр, – сказал он, подымаясь надо мною во весь рост своей величественной фигуры, – еще одно, последнее предложение. Вы получите обратно это заключение, и в тот день, когда вы решите повести красивую женщину к алтарю, остановитесь и спросите себя: «Уверен ли я, что рука, которую я сжимаю с таким нетерпеливым пылом, свободна? Знаю ли я наверняка, что она уже однажды не была отдана другому, как в случае с леди, которую я в своем заключении объявил законной женой в соответствии с законами моей страны?»

– Мистер Клеверинг!

Но он с изысканным поклоном положил руку на дверную ручку.

– Благодарю за любезность, мистер Рэймонд, до свидания. Надеюсь, вам не придется заглядывать в эту бумагу до того, как мы встретимся в следующий раз.

И с очередным поклоном он удалился.

Никогда еще я не испытывал подобного потрясения, и несколько мгновений стоял как парализованный. Я! Я! Почему именно меня он привлек к своему делу? Если только… Но я отказывался даже думать о таком. Элеонора замужем за этим человеком? Нет, нет, что угодно, только не это! И все же эта мысль не шла у меня из головы, пока я, чтобы избавиться от муки, не взял шляпу и не выбежал на улицу в надежде найти мистера Клеверинга и добиться от него объяснения столь загадочного поведения. Но к тому времени, когда я оказался на тротуаре, его уже не было видно. Тысяча занятых людей, со своими заботами и устремлениями, толкались вокруг меня, и в конце концов мне пришлось вернуться в кабинет, так и не разрешив свои сомнения.

Думаю, никогда еще день не казался мне таким долгим. Но все же он закончился, и в пять вечера я смог спросить мистера Клеверинга в «Хоффман-хаус». Вообразите мое удивление, когда я узнал, что сразу после встречи со мной он сел на пароход до Ливерпуля, к этому времени уже находится где-то в море и на еще один разговор с ним можно не рассчитывать. Поначалу я даже не поверил в это, но, расспросив извозчика, который возил его сначала ко мне, а потом в порт, убедился, что это не ошибка. Сначала меня охватило чувство стыда. Я оказался лицом к лицу с обвиняемым, услышал от него намек на то, что встретимся мы не скоро, после чего занялся своими делами и, как простой новичок (кем я и был), позволил ему спокойно уйти. Потом я решил, что нужно непременно сообщить мистеру Грайсу об отъезде этого человека. Но было уже шесть часов, время, намеченное для разговора с мистером Харвеллом. Я не мог пропустить эту встречу, поэтому, задержавшись только для того, чтобы отправить мистеру Грайсу телеграмму с обещанием зайти позже вечером, я направил свои стопы к дому, где и увидел дожидавшегося меня мистера Харвелла.

Глава 20«Трумен! Трумен! Трумен!»

Предшествуют так и событьям важным Их призраки, и в настоящем дне День будущий для нас уже грядет[19].

Сэмюэл Тейлор Кольридж. Смерть Валленштейна

В тот же миг мною овладел великий страх. Какие откровения готовит этот человек? Но я подавил это чувство и, насколько мог, сердечно поприветствовав его, приготовился слушать объяснения.

Но Трумен Харвелл не собирался ничего объяснять, во всяком случае так казалось. Напротив, он пришел извиниться за несдержанные слова, которые произнес вчера вечером, ибо чувствовал себя обязанным заявить, что слова эти, какое бы впечатление они на меня ни произвели, были использованы безосновательно, что делало их не заслуживающими ни малейшего внимания.

– Но вы наверняка думали, что у вас есть причины для такого серьезнейшего обвинения, иначе ваши действия кроме как безумными не назовешь.

Лоб его наморщился, взгляд сделался мрачен.

– Не обязательно, – возразил он. – Я знал людей, которые под влиянием сильного удивления произносили обвинения пострашнее моих, и никто не называл их сумасшедшими.

– Удивления? Значит, лицо или внешний вид мистера Клеверинга были вам знакомы. Вряд ли бы вы так уж поразились, просто увидев незнакомого человека в коридоре, мистер Харвелл.

Он нервно побарабанил пальцами по спинке кресла, перед которым стоял, но не ответил.

– Присаживайтесь, – снова предложил я, но на этот раз с повелительными нотками в голосе. – Дело серьезное, и я намерен заняться им, как оно того заслуживает. Однажды вы сказали, что если бы вам было известно что-нибудь, что могло бы снять с Элеоноры Ливенворт подозрение, то с готовностью рассказали бы об этом.

– Прошу прощения, но я говорил, что рассказал бы, если бы знал что-нибудь, что могло бы ей помочь выбраться из этого печального положения.

– Не придирайтесь к словам. Вы знаете, и я знаю, что вы о чем-то умалчиваете, и я прошу вас ради нее и именем правосудия рассказать мне все.

– Вы ошибаетесь, – был упрямый ответ. – Возможно, у меня есть причины для определенных заключений, которые я сделал, но совесть не позволит мне спокойно произнести вслух подозрения, которые могут не только навредить репутации честного человека, но и поставить меня в неприятное положение обвинителя, не имеющего достаточных оснований для обвинений.

– Вы уже находитесь в этом положении, – так же холодно возразил я. – Ничто не сможет заставить меня забыть о том, что в моем присутствии вы назвали Генри Клеверинга убийцей мистера Ливенворта. Лучше объяснитесь, мистер Харвелл.

Коротко взглянув на меня, секретарь обошел кресло и сел.

– Вы загоняете меня в угол, – сказал он уже спокойнее. – Если вы решите воспользоваться положением и заставить меня раскрыть то немногое, что мне известно, мне останется только скрепя сердце солгать.

– Значит, вас удерживают только угрызения совести?

– Да, и еще недостаточность фактов в моем распоряжении.

– Я решу, что это за факты, когда услышу их.

Он поднял на меня глаза, и я был поражен, увидев странный огонь в их глубине. Очевидно, его убеждения были сильнее угрызений совести.

– Мистер Рэймонд, – начал он, – вы адвокат и, несомненно, практичный человек, но вы можете не знать, каково это – ощущать опасность, чувствовать флюиды, витающие в воздухе вокруг тебя, но не понимать, что оказывает на тебя такое могучее воздействие, пока случайно не узнаешь, что рядом находился враг, или друг проходил за окном, или смерть тенью промелькнула на странице книги, которую ты читаешь, или слилась с твоим дыханием, пока ты спишь?

Я в ответ покачал головой, зачарованный напряженностью его взгляда.

– Значит, вы не поймете меня или что я пережил за эти три недели.

И он откинулся на спинку кресла с ледяной сдержанностью, которая не оставляла надежды моему разгоревшемуся любопытству.

– Прошу прощения, – поспешил вставить я, – но то, что я никогда не испытывал подобных ощущений, не означает, что я не в состоянии понять чувства других, более подверженных душевным влияниям, чем я.

Он медленно подался вперед.

– Значит, вы не станете смеяться надо мной, если я скажу, что накануне убийства мистера Ливенворта я во сне видел все, что случилось впоследствии, я видел его убитым, я видел… – он сложил перед собой руки, и это каким-то образом сделало его слова очень убедительными, – я видел лицо убийцы.

Вздрогнув, я в удивлении посмотрел на него. Внутри у меня похолодело от ощущения потустороннего присутствия.

– И поэтому… – начал я.

– Я обвинил человека, которого вчера вечером увидел в коридоре дома мистера Ливенворта? Да.

Он достал платок и вытер лоб, на котором выступили крупные капли пота.

– Вы подразумеваете, что вчера вечером в коридоре и до этого во сне видели одно и то же лицо?

Он серьезно кивнул.

Я придвинул кресло ближе к нему.

– Расскажите свой сон.

– Это было ночью накануне убийства мистера Ливенворта. Я лег спать, особенно довольный собой и всем миром. Жизнь мою нельзя назвать счастливой, – он коротко вздохнул, – но в тот день мне были сказаны приятные слова, и я наслаждался счастьем, которое они мне даровали, как вдруг ледяной холод пронзил мое сердце. Темноту, которая какое-то мгновение назад казалась царством покоя, сотряс сверхъестественный вопль, голос, которого я не узнал, трижды повторил мое имя: «Трумен, Трумен, Тру-мен», и я, резко поднявшись с подушки, увидел у своей кровати женщину. Лицо ее было незнакомо мне, – продолжил он мрачным тоном, – но я могу описать каждую его черточку, потому что она склонилась надо мною и заглянула мне в глаза с нарастающим ужасом, как будто моля о помощи, хотя уста ее не дрожали, и лишь воспоминание о том крике еще звучало в моих ушах.

– Опишите лицо, – вмешался я.

– Круглое, красивое женское лицо. Очень плавный контур, но при этом в нем ни кровинки. Не сказать, чтобы прекрасное, но сразу располагающее к себе выражением какой-то детской доверчивости. Волосы каштановые, перевязанные на низком, широком лбу; глаза, очень широко отстоящие друг о друга, серые; уста, самая прелестная часть лица, тонкие и очень выразительные. На подбородке ямочка, но на щеках ямочек не было. Такое лицо не забудешь.

– Продолжайте, – сказал я.

– Встретив взгляд ее умоляющих глаз, я вздрогнул. Тут же лицо и все остальное исчезло, и я не услышал, а почувствовал, как мы иногда чувствуем во сне, какое-то движение внизу в коридоре. В следующий миг в библиотеку проскользнула фигура человека огромных размеров. Помню, я тогда испытал необычное чувство – наполовину страх, наполовину любопытство, – хотя каким-то образом знал, что он собирается делать. Это прозвучит странно, но потом я как будто поменял личность, перестал быть сторонним наблюдателем, а стал самим мистером Ливенвортом, сидящим за столом в библиотеке, чувствующим приближение рока и лишенным возможности говорить и сил, чтобы отвратить его. Моя спина была обращена к нему, но я чувствовал, как крадущаяся фигура прошла по коридору, проникла в комнату, приблизилась к комоду, где хранился пистолет, попробовала выдвинуть ящик, нашла его запертым, повернула ключ, достала пистолет, взвесила его привычным жестом в руке, после чего продолжила путь. Я чувствовал каждый его шаг так, словно ноги его ступали по моему сердцу, и, помню, смотрел на стол перед собой, будто ждал, что в любую секунду на него может пролиться моя кровь. И сейчас я вижу, как написанные мною буквы начали плясать на бумаге, принимая у меня на глазах призрачные очертания давно забытых людей и вещей, наполняя мои последние мгновения сожалениями и стыдом, дикими желаниями и невыразимой болью, а через все это сквозило то лицо, лицо из моего предыдущего сна, бледное, милое и ищущее, а беззвучные шаги были все ближе и ближе, и наконец я почувствовал взгляд убийцы, устремившийся через узкий порог, отделяющий меня от смерти, и услышал стук его зубов, когда он сжал губы перед последним действием. Ах! – На мертвенно-бледном лице секретаря проступил ужас. – Какими словами описать подобное? В одно мгновение все муки адовы в сердце и голове, в следующее – пустота, сквозь которую я видел дальние дали, а потом меня словно выдернули из всего этого, и я увидел пригнувшуюся фигуру, взирающую на свою работу, широко раскрыв глаза и втянув бледные губы; и лицо, мне незнакомое, но настолько красивое, настолько приметное и неповторимое по форме и характеру, что мне проще было бы не признать своего отца, чем облик и фигуру человека, явившегося мне во сне.

– И чье лицо? – спросил я голосом, которого сам не узнал.

– Это было лицо человека, которого мы видели вчера вечером выходящим от Мэри Ливенворт и направляющимся по коридору к двери.

Глава 21Предубеждение

Речь о сновиденьях, Они плоды бездельницы-мечты И спящего досужего сознанья[20].

Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта

Одно мгновение я сидел, объятый суеверным страхом. Потом проснулась моя врожденная недоверчивость, я посмотрел на него и спросил:

– Вы говорите, все это произошло ночью перед убийством?

Он склонил голову и сказал:

– Это было предупреждение.

– Но вы не восприняли это таковым?

– Нет. Мне часто снятся страшные сны. Я не придавал ему значения, пока не увидел бездыханное тело мистера Ливенворта.

– Неудивительно, что вы вели себя странно во время дознания.

– Ах, сэр, – промолвил он с грустной улыбкой, – никто не знает, через какие муки я прошел, стараясь не говорить о том, что из своего сна узнал об этом убийстве, и о том, как оно было совершено.

– Значит, вы верите, что ваш сон был предвестником не только самого убийства, но и способа его совершения?

– Да.

– В таком случае жаль, что ваш сон не был немного подробнее и не подсказал вам, как убийца сначала проник, а потом ушел из надежно закрытого дома.

Лицо его вспыхнуло.

– Это было бы удобно, – согласился он. – А еще, если бы мне было сообщено, где находится Ханна и почему посторонний человек, да к тому же джентльмен, пошел на преступление.

Видя, что он раздражен, я оставил шутливый тон.

– Почему посторонний? – спросил я. – Вы настолько хорошо знакомы со всеми, кто бывает в этом доме, чтобы различать, кто посторонний для семьи, а кто нет?

– Я хорошо знаю лица их друзей, и Генри Клеверинг не входит в это число, но…

– Вы когда-нибудь сопровождали мистера Ливенворта, – прервал его я, – вне дома? В деревне, например, или во время путешествий?

– Нет.

Но ответ прозвучал несколько неестественно.

– Но, я полагаю, он часто бывал в разъездах?

– Разумеется.

– Можете сказать, где он был в прошлом июле? Он и леди?

– Да, сэр. Они ездили в Р**. Знаменитый курорт. Ах! – воскликнул он, видя, как я переменился в лице. – Вы думаете, он мог познакомиться с ними там?

Я посмотрел на него, потом тоже встал и оказался на одном уровне с ним.

– Вы о чем-то умалчиваете, мистер Харвелл. Вы знаете об этом человеке больше, чем хотите показать. Что вам известно?

Моя проницательность его явно потрясла, но он ответил:

– Я знаю о нем не больше, чем уже рассказал, но… – Секретарь загорелся. – Если вы намерены взяться за это дело… – И он вопросительно замолчал.

– Я намерен узнать все, что можно, о Генри Клеверинге, – был мой решительный ответ.

– Тогда, – сказал он, – я могу рассказать вам вот что. Генри Клеверинг написал письмо мистеру Ливенворту за несколько дней до убийства, которое, как мне кажется, произвело сильное впечатление на всю семью.

И, сложив руки, секретарь замолчал, ожидая следующего вопроса.

– Откуда вам это известно? – спросил я.

– Я вскрыл его по ошибке. Я всегда читал деловые письма мистера Ливенворта, а на этом письме от неизвестного мне отправителя не было пометки, которой обычно обозначались письма личного характера.

– И вы увидели имя Клеверинга?

– Да. Генри Ричи Клеверинг.

– Вы прочитали письмо?

Я уже дрожал от нетерпения.

Секретарь не ответил.

– Мистер Харвелл, – настойчиво произнес я, – сейчас не время деликатничать. Вы прочитали письмо?

– Прочитал. Но очень быстро и с тяжелым сердцем.

– Вы можете вспомнить его содержание? Хотя бы в общих чертах?

– Это была какая-то жалоба на то, как с ним обошлась одна из племянниц мистера Ливенворта. Больше ничего не помню.

– Которая из племянниц?

– Имена там не упоминались.

– Но вы наверняка сделали какие-то выводы…

– Нет, сэр, именно этого я не стал делать. Я заставил себя обо всем забыть.

– Однако вы говорите, что оно произвело сильное впечатление на семью.

– Сейчас я это понимаю. Никто из них не остался таким, как прежде.

– Мистер Харвелл, – строгим тоном продолжил я, – когда вас спрашивали, получали ли вы какие-либо адресованные мистеру Ливенворту письма, которые могли быть так или иначе связанными с этой трагедией, вы ответили, что не получали. Почему?

– Мистер Рэймонд, вы джентльмен и к дамам относитесь по-рыцарски. Думаете, вы смогли бы заставить себя (даже если бы где-то глубоко в душе считали, что это хоть чем-то поможет, чего я не могу сказать о себе) упомянуть, особенно в такое время, что получили письмо с жалобой на поведение одной из племянниц мистера Ливенворта, и назвать это подозрительным обстоятельством, которое присяжные должны принять во внимание?

Я покачал головой. Не признать, что это невозможно, было нельзя.

– Разве у меня были причины считать это письмо важным? Я тогда не знал никакого Генри Ричи Клеверинга.

– И все же, мне кажется, были. Я помню, как вы замешкались с ответом.

– Верно, но сейчас я бы не стал мешкать, если бы мне снова задали этот вопрос.

После этих слов наступила тишина, и я за это время успел пару раз пройти туда-сюда по комнате.

– Однако все это не более чем игра воображения, – заметил я и рассмеялся в тщетной попытке сбросить с себя суеверный страх, пробужденный его рассказом.

– Я знаю, – согласно кивнул он. – Я и сам при свете дня становлюсь практичен и не хуже вас понимаю всю смехотворность обвинения, выстроенного на основании сна бедного заработавшегося секретаря. Именно поэтому я и не хотел говорить об этом. Но, мистер Рэймонд, – его длинная тонкая рука легла мне на предплечье с таким нервным напряжением, что меня словно ударило электричеством, – если убийцу мистера Ливенворта когда-нибудь удастся заставить сознаться в содеянном, запомните мои слова: это окажется человек из моего сна.

Я глубоко вздохнул. На миг его вера передалась мне, и смешанное чувство облегчения и острой боли захлестнуло меня при мысли о том, что с мисс Элеоноры будет снято обвинение в преступлении только для того, чтобы она погрузилась в новую пропасть мук и унижения.

– Сейчас он свободно расхаживает по улицам, – продолжил секретарь, как будто обращаясь к самому себе, – даже осмеливается заходить в дом, им же оскверненный, но справедливость есть, и рано или поздно откроется какое-нибудь обстоятельство, и вы убедитесь, что такие чудесные предзнаменования, как то, что получил я, даются не просто так, что голос, который произнес: «Трумен, Трумен, Трумен», был чем-то большим, чем пустое порождение возбужденного разума. То была сама Справедливость, привлекавшая мое внимание к преступнику.

Я посмотрел на него в удивлении. Знал ли он, что полиция уже идет по следу этого Клеверинга? По виду мистера Харвелла определить это было невозможно, но я ощутил желание попробовать это выяснить.

– Вы говорите со странной убежденностью, – заметил я, – но, судя по всему, вас ждет разочарование. Насколько нам известно, мистер Клеверинг – уважаемый человек.

Он взял со стола шляпу.

– Я не собираюсь обвинять его. Я даже не собираюсь снова произносить его имя. Я не глупец, мистер Рэймонд. Так открыто я с вами разговаривал только для того, чтобы объяснить свою досадную несдержанность вчера вечером. Я полагаю, вы серьезно отнесетесь к моим словам, но еще я надеюсь, вы позволите мне вести себя так, как можно ожидать в данных обстоятельствах.

И он протянул мне руку.

– Конечно, – ответил я и пожал ее. А потом, поддавшись внезапно вспыхнувшему желанию проверить точность его рассказа, поинтересовался, имеет ли он возможность как-нибудь подтвердить свое заявление о том, что видел этот сон в указанное время, то есть до убийства, а не после.

– Нет, сэр. Я знаю, что мне это приснилось в ночь накануне смерти мистера Ливенворта, но доказать этого не могу.

– Утром вы об этом никому не рассказывали?

– О нет, сэр, мне было не до этого.

– И все же этот сон произвел на вас сильнейшее впечатление, отвлек от работы.

– Ничто не отвлекает меня от работы, – с горечью в голосе возразил секретарь.

– Я вам верю, – ответил я, вспомнив рвение, свидетелем которого стал за последние несколько дней. – Но на вас хотя бы должны были остаться какие-то следы беспокойной ночи. Вам не запомнилось, чтобы кто-нибудь утром говорил о вашей внешности?

– Возможно, мистер Ливенворт что-то заметил, остальные вряд ли обратили бы на это внимание.

В голосе его послышалась грусть, и я смягчился.

– Сегодня вечером я не приду, мистер Харвелл, и не знаю, когда вернусь туда. По личным соображениям я некоторое время не должен встречаться с мисс Ливенворт и надеюсь, что вы продолжите начатую нами работу без моей помощи. Разве только вы можете принести бумаги сюда…

– Могу.

– Тогда жду вас завтра вечером.

– Хорошо, сэр. – И секретарь собрался уходить, как вдруг его остановила какая-то мысль. – Сэр, – сказал он, – раз уж мы не хотим возвращаться к этой теме и поскольку я не могу сдержать естественное любопытство по отношению к этому человеку, не могли бы вы рассказать, что вам о нем известно? Вы считаете его уважаемым человеком, вы знакомы с ним, мистер Рэймонд?

– Я знаю его имя и где он живет.

– И где же?

– В Лондоне. Он англичанин.

– А-а… – промолвил он со странной интонацией.

– К чему вы это?

Он закусил губу, опустил взгляд, потом поднял голову и наконец, посмотрев мне в глаза, значительно произнес:

– Я использовал это восклицание, сэр, потому что удивился.

– Удивились?

– Да. Вы говорите, он англичанин. Мистер Ливенворт питал крайнюю нелюбовь к англичанам. Это было одной из главных его особенностей. Он ни за что не стал бы знакомиться с англичанином, разве что в самом крайнем случае.

Настала моя очередь задуматься.

– Вам известно, – продолжил секретарь, – что мистер Ливенворт был человеком, который доводил свои предрассудки до крайности. Его ненависть ко всему английскому можно назвать маниакальной. Если бы он знал, что письмо, о котором я говорил, от англичанина, сомневаюсь, что он стал бы его читать. Он однажды сказал, что предпочел бы, чтобы его дочь умерла, нежели вышла за англичанина.

Я быстро отвернулся, чтобы скрыть ошеломительное впечатление, которое произвело на меня это заявление.

– Думаете, я преувеличиваю? – сказал он. – Спросите мистера Вили.

– Нет, – ответил я. – У меня нет причин так думать.

– Несомненно, у него была причина ненавидеть англичан, с которыми мы даже не знакомы, – продолжил секретарь. – В молодости он какое-то время жил в Ливерпуле и, конечно же, имел достаточно возможностей изучить их манеры и характер.

И секретарь вновь собрался уходить.

Но теперь настала моя очередь задержать его.

– Мистер Харвелл, простите. Вы долгое время были знакомы с мистером Ливенвортом. Как вы думаете, если бы одна из его племянниц, скажем, захотела выйти за джентльмена этой национальности, его предубеждение было достаточно сильным, чтобы запретить этот брак?

– Да.

Я отступил. Я узнал то, что хотел, и не видел причин продолжать разговор.

Глава 22Мозаика

Дайте нам образчик вашего искусства[21].

Уильям Шекспир. Гамлет

Начав с допущения, что мистер Клеверинг во время утреннего разговора дал мне более-менее подробный отчет о своих собственных отношениях с Элеонорой Ливенворт, я спросил себя, какие именно факты нужно будет установить, дабы доказать данное допущение, и нашел следующие:

1. Что мистер Клеверинг не только находился в этой стране в названное время, но и побывал на неком водном курорте в штате Нью-Йорк.

2. Что этот водный курорт должен совпадать с курортом, на котором в то же самое время находилась мисс Элеонора Ливенворт.

3. Что кто-нибудь видел их там общающимися в той или иной степени.

4. Что они отлучались из города по меньшей мере один раз на достаточно долгое время, чтобы успеть провести церемонию бракосочетания в месте, удаленном примерно на двадцать миль.

5. Что в то время в радиусе двадцати миль от указанного курорта жил священник-методист, который после этого умер.

Далее я спросил себя, каким образом эти факты можно установить. Жизнь мистера Клеверинга была мне еще слишком мало знакома, чтобы это могло как-то помочь, поэтому, временно оставив ее, я ухватился за нить истории мисс Элеоноры и выяснил, что в указанное мне время она находилась в Р**, модном водном курорте в этом штате. Следовательно, если его рассказ был правдив, а моя версия событий верна, он тоже находился там в это время. Поиск доказательств этого стал моей первоочередной задачей, и я решил завтра с утра ехать в Р**.

Но прежде чем взяться за столь важное начинание, я счел целесообразным вооружиться сведениями и фактами, которые мог собрать за оставшиеся несколько рабочих часов. Первым делом я отправился домой к мистеру Грайсу.

Я нашел его лежащим на жестком диване в пустой гостиной, о которой уже упоминал, и страдающим от жестокого приступа ревматизма. Руки его были забинтованы, а ступни заключены в многочисленные слои выцветшей красной шали, которая выглядела так, словно прошла через не одну войну. Встретив меня коротким кивком, в котором соединились приветствие и извинение, он посвятил несколько слов объяснению своего непривычного положения, а потом, без всякого перехода, затронул тему, которая больше всего занимала нас обоих, спросив несколько саркастическим тоном, сильно ли я удивился, когда пришел в «Хоффман-хаус» и обнаружил, что птичка упорхнула.

– Меня поразило, что на этот раз вы дали ему сбежать, – ответил я. – По тому, как вы просили меня завести с ним знакомство, я сделал вывод, что вы считаете его важным персонажем трагедии, которая только что разыгралась.

– И что заставило вас передумать? А-а, то, что я так просто позволил ему уйти? Это не доказательство. Я никогда не играю с тормозами, пока трамвай не покатится под горку. Но не будем пока об этом. Значит, мистер Клеверинг не объяснился перед отъездом?

– На этот вопрос мне чрезвычайно трудно ответить. Обстоятельства не позволяют мне сейчас говорить с прямотой, которой вы ожидаете, но то, что я могу сказать, я скажу. Узнайте же, что, по моему мнению, мистер Клеверинг объяснился во время разговора со мной этим утром. Но это было сделано так слепо, что мне придется провести кое-какие расследования, прежде чем я смогу довериться вам. Он дал мне возможный ключ…

– Постойте, – сказал мистер Грайс. – Он об этом знает? Это было сделано намеренно, ради каких-то своих целей, или случайно во время разговора, со всей искренностью?

– Я бы сказал, со всей искренностью.

Мистер Грайс пару секунд молчал.

– Очень жаль, что вы не можете говорить более определенно, – наконец произнес он. – Я почти боюсь доверить вам самостоятельное проведение, как вы выражаетесь, «расследования». У вас нет опыта в этом деле, и вы потеряете время, не говоря уже о ложных следах и трате сил на несущественные мелочи.

– Вам следовало подумать об этом, когда вы брали меня в напарники.

– И вы настаиваете на работе в одиночку?

– Мистер Грайс, дело обстоит следующим образом. Мистер Клеверинг, насколько мне известно, джентльмен безупречной репутации. Я даже не понимаю, зачем вы пустили меня по его следу. Я только знаю, что, идя по этому следу, натолкнулся на определенные факты, которые стоит изучить подробнее.

– Так-так, но вам лучше знать. Однако время идет, и нужно что-то делать, и чем скорее, тем лучше. Публика теряет терпение.

– Я знаю, поэтому пришел к вам за поддержкой, которую вы можете оказать мне на данном этапе. Вам известны кое-какие связанные с этим человеком факты, которые я хотел бы знать, иначе вся ваша деятельность на его счет была бы бессмысленной. Теперь скажите откровенно: вы сообщите мне эти факты? Короче говоря, вы расскажете мне все, что вам известно о мистере Клеверинге, не требуя немедленной откровенности с моей стороны?

– Это серьезная просьба для профессионального сыщика.

– Я знаю это, и в других обстоятельствах о подобном и не помышлял бы, но в нынешних условиях не вижу, как продвигаться дальше без содействия с вашей стороны. Во всяком случае…

– Минутку. Разве это не мистер Клеверинг любовник одной из леди?

Как ни хотелось мне сохранить в тайне свой интерес к этому джентльмену, я не мог заставить себя не покраснеть от столь неожиданного вопроса.

– Я так и думал, – продолжил сыщик. – Он не родственник и не друг, поэтому я счел само собой разумеющимся, что он занимает подобное положение в этой семье.

– Не понимаю, почему вы пришли к такому выводу, – сказал я, не оставляя надежды выведать, что ему известно. – Мистер Клеверинг в этом городе чужой, он даже в стране давно не был, и у него просто не нашлось бы времени занять положение, о котором вы говорите.

– Он не в первый раз посетил Нью-Йорк. Он бывал здесь год назад, что мне доподлинно известно.

– Это точно?

– Да.

– Что еще вам известно? Возможно ли, что я блуждаю в потемках в поисках фактов, которые уже находятся в вашем распоряжении? Я молю вас прислушаться к моим просьбам, мистер Грайс, и немедля сообщить мне то, что я хочу знать. Вы не пожалеете. У меня нет никакой личной выгоды в этом деле. Если я добьюсь успеха, вся слава достанется вам, а если у меня ничего не получится, позор поражения ляжет на меня.

– Справедливо, – кивнул он. – А как насчет награды?

– Наградой мне станет освобождение невинной женщины от обвинения, которое тенью висит над нею.

Это заверение, похоже, удовлетворило его. Голос и выражение лица сыщика изменились, он выглядел вполне дружелюбно.

– Так-так, – промолвил он, – и что же вы хотите узнать?

– Сначала я хотел бы знать, почему он вообще попал под подозрение. Что заставило вас предположить, будто джентльмен его положения может быть связан с этим делом?

– Именно этот вопрос вам не стоило задавать, – ответил он.

– Почему?

– Хотя бы потому, что ответ на него попал к вам в руки еще до того, как его получил я.

– Что вы имеете в виду?

– Вы помните письмо, которое при вас отправила мисс Мэри Ливенворт, когда вы везли ее к подруге на Тридцать седьмую улицу?

– В день дознания?

– Да.

– Конечно, но…

– Вы не догадались взглянуть на адрес, прежде чем оно было опущено в почтовый ящик?

– У меня не было ни возможности, ни права сделать это.

– Письмо было написано при вас?

– Да.

– И вы не сочли это достойным внимания?

– Что бы я ни считал, я не мог помешать мисс Ливенворт отправить письмо, если она решила это сделать.

– Это потому, что вы джентльмен. А у этого положения есть свои недостатки, – проворчал сыщик.

– Но как, – удивился я, – вы узнали об этом письме? А-а, знаю. – Я вспомнил, что экипаж, на котором мы тогда ехали, был предоставлен им. – Вы заплатили человеку на козлах. Это был ваш осведомитель, как вы это называете.

Мистер Грайс загадочно подмигнул своим замотанным ступням.

– Не совсем так, – сказал он. – Достаточно того, что я узнал, что письмо, которое наверняка могло представлять интерес для меня, было опущено в почтовый ящик в такое-то время на углу такой-то улицы. Эти сведения совпали с данными моего осведомителя, и я телеграфировал на почтовую станцию, обслуживающую этот ящик, с просьбой обратить внимание на адрес на подозрительном письме, которое пройдет через их руки по дороге на Главный почтамт. Прибыв вслед за телеграммой лично, я узнал, что любопытное письмо, подписанное карандашом и запечатанное, только что оказалось у них, и адрес, который мне позволили увидеть…

– Что это был за адрес?

– Генри Р. Клеверинг, «Хоффман-хаус», Нью-Йорк.

Я глубоко вздохнул.

– И так ваше внимание впервые обратилось на этого человека?

– Да.

– Странно. Но продолжайте. Что дальше?

– А дальше я воспользовался подсказкой и отправился в «Хоффман-хаус» наводить справки. Я узнал, что мистер Клеверинг постоянно проживает в этой гостинице. Что он поселился там, сойдя с парохода из Ливерпуля, около трех месяцев назад, и, зарегистрировавшись под именем Генри Р. Клеверинг, эсквайр, Лондон, снял номер первого класса. Что, хотя ничего определенного о нем известно не было, его не раз видели в обществе почтенных людей, как англичан, так и американцев, и все они относились к нему с уважением. И последнее: что он не щедр, но, судя по всему, является человеком состоятельным. Узнав все это, я направился в вестибюль и стал ждать, когда он войдет, в надежде понаблюдать за ним, но именно в эту минуту портье передал ему это странное письмо от Мэри Ливенворт.

– Вам удалось понаблюдать за ним?

– Нет, этот остолоп встал между мною и ним, перекрыв мне обзор. Но в тот вечер и от портье, и от слуг о том, как он заволновался, получив письмо, я услышал достаточно, чтобы убедиться, что по этому следу стоит идти. Поэтому я поднял своих людей, и следующие два дня мистер Клеверинг находился под таким пристальным наблюдением, какого не удостаивался еще ни один человек. Но это ничего не дало; его интерес к убийству (если оно его вообще интересовало) был тайным; и хоть он ходил по улицам, читал газеты и часто бывал неподалеку от дома на Пятой авеню, он не только не подходил к нему вплотную, но и не пытался связаться ни с кем из семьи. Тем временем вы перешли мне дорогу и своей решимостью подтолкнули меня к новым шагам. Поведение мистера Клеверинга и слухи о нем, которые я к этому времени собрал, убедили меня, что сблизиться с ним и узнать, что его связывает с семьей, сможет только джентльмен и друг, поэтому я передал его вам.

– И нашли меня довольно неуправляемым коллегой.

Мистер Грайс улыбнулся так, будто ему в рот положили гнилую сливу, но не ответил, и на мгновенье установилась тишина.

– Вы не подумали поинтересоваться, – наконец спросил я, – знает ли кто-нибудь, где мистер Клеверинг провел вечер, когда было совершено убийство?

– Подумал, но не выяснил ничего конкретного. Было известно, что он действительно в тот вечер выходил и утром был у себя, когда слуга зашел к нему растопить камин, но больше никто ничего не знал.

– То есть вы не нашли ничего, что могло бы указать на связь мистера Клеверинга с этим преступлением, кроме его горячего к нему интереса и письма, написанного ему одной из племянниц?

– Да, это все.

– Еще вопрос. Вы не узнали, как и в какое время к нему попала газета в тот вечер?

– Нет. Я только выяснил, что несколько человек видели, как он торопливо вышел из столовой с «Пост» в руках и направился прямиком к себе, не притронувшись к обеду.

– Хм… Это не похоже…

– Если бы мистер Клеверинг как преступник знал об убийстве, он заказал бы обед либо до того, как открыл газету, либо, заказав, съел бы его.

– Значит, основываясь на том, что вы узнали, вы не считаете мистера Клеверинга виновной стороной?

Мистер Грайс беспокойно поерзал на месте, посмотрел на бумаги, торчащие у меня из кармана, и ответил:

– Я готов выслушать ваши доводы.

Это предложение напомнило мне о насущном деле. Не подав виду, что заметил его взгляд, я вернулся к вопросам.

– Откуда вам известно, что мистер Клеверинг был в городе прошлым летом? Это вы тоже в «Хоффман-хаус» узнали?

– Нет, я это выяснил совсем другим способом. Если коротко, мне сообщили об этом из Лондона.

– Из Лондона?

– Да, у меня есть там друг, мой коллега, который иногда передает мне кое-какие сведения.

– Но как вам это удалось? Вы за это время не успели бы написать в Лондон и получить ответ.

– Писать не обязательно. Достаточно телеграфировать имя человека, чтобы он понял, что я хочу узнать об этой личности все, что он успеет выяснить за более-менее небольшой период времени.

– И вы послали ему имя мистера Клеверинга?

– Да, шифром.

– И получили ответ?

– Сегодня утром.

Я посмотрел на стол.

– Он не здесь, – сказал мистер Грайс. – Ели вы окажете любезность и запустите руку в мой нагрудный карман, найдете там письмо…

Оно оказалось у меня в руке прежде, чем он успел закончить предложение.

– Простите меня за такое рвение, – сказал я. – Для меня это дело непривычное.

Он снисходительно улыбнулся очень старой и выцветшей картине, висевшей на стене напротив.

– Рвение не порок, лишь его проявление. Но прочитайте, что там. Давайте послушаем, что мой друг Браун хочет поведать нам о мистере Генри Ричи Клеверинге из «Портленд-плейс», Лондон.

Я поднес бумагу к свету и прочитал следующее:

Генри Ричи Клеверинг, джентльмен, 43 года. Родился в…, Хертфордшир. Мать: Хелен Ричи из Дамфрисшира, Шотландия, еще жива. Проживает с Г. Р. К. в «Портленд-плейс», Лондон. Г. Р. К. холост, рост 6 футов, угловатое телосложение, вес примерно 12 стоунов. Темные волосы, правильные черты лица. Глаза темно-карие, нос прямой. Красивый мужчина, осанка прямая, походка быстрая. В обществе считается славным парнем, пользуется успехом, особенно у дам. Расточителен, но в меру. Говорят, имеет ежегодный доход в 5000 фунтов, что подтверждается его поведением. Имеет небольшое поместье в Хертфордшире и счет, размер которого неизвестен. Только что мой корреспондент прислал следующие сведения относительно его прошлого. В сорок шестом переехал из дома дяди в Итон. Из Итона переехал в Оксфорд, который закончил в пятьдесят шестом. Учился хорошо. В 1855 дядя умер, и его отец унаследовал поместья. Отец умер в 1857, то ли упав с лошади, то ли после иного подобного несчастного случая. Очень скоро Г. Р. К. перевез мать в Лондон в указанное выше жилье, где они проживают до настоящего времени.

В 1860 много путешествовал, часть времени с… из Мюнхена; также замечен в обществе Вандервортов из Нью-Йорка; на востоке доезжал до Каира. В 1875 отправился один в Америку, но через три месяца вернулся из-за болезни матери. О его пребывании в Америке ничего не известно.

От слуг известно, что в семье он с детства был любимчиком. В последнее время стал более замкнут. Перед отъездом внимательно проверял почту, особенно из-за границы. Сам почти ничего не посылал, разве что газеты. Написал письмо в Мюнхен. Видел извлеченный из мусорной корзины порванный конверт с именем Эми Белден, адрес не указан. Американские корреспонденты в основном в Бостоне, двое в Нью-Йорке. Имена неизвестны, но предположительно это банкиры. Привез домой большое количество багажа, часть дома обустроил как для дамы. Вскоре эта часть дома была закрыта. Отплыл в Америку два месяца назад. Насколько я понимаю, путешествует на юг. Дважды телеграфировал в «Портленд-плейс». Друзья получают от него известия, но редко. Полученные в последнее время письма отправлены из Нью-Йорка. Пришедшее с последним пароходом было отправлено в Ф**, штат Нью-Йорк.

Дела здесь ведет…, в деревне за собственность отвечает…

Браун

Документ выпал из моих рук. Ф**, Нью-Йорк, – это небольшой городок рядом с Р**.

– Ваш друг молодец, – заявил я. – Сообщил как раз то, что я больше всего хотел узнать. – И, взяв записную книжку, я кратко записал факты, которые, пока я читал эту сводку, поразили меня сильнее всего. – С его помощью я раскрою тайну Генри Клеверинга за неделю.

– А как скоро, – поинтересовался мистер Грайс, – мне будет позволено вступить в игру?

– Как только я буду уверен, что иду по правильному следу.

– И что нужно, чтобы вы в этом убедились?

– Немного. Нужно выяснить один вопрос, и…

– Постойте. Возможно, я могу помочь вам.

И, посмотрев на стоявший в углу письменный стол, мистер Грайс попросил меня выдвинуть верхний ящик и принести ему кусочки обгоревшей бумаги, которую я там найду.

Исполнив его просьбу, я достал три-четыре полоски изорванной бумаги и положил их перед ним.

– Еще одна находка, сделанная Фоббсом во время обследования угольев в первый день дознания, – пояснил мистер Грайс. – Вы думали, все, что он нашел, – это ключ. Это не так. Копнув глубже, он обнаружил эти интереснейшие обрывки.

Я тут же в волнении склонился над изорванными и обгоревшими клочками бумаги. Всего их было четыре, и они казались остатками листа обычной писчей бумаги, разорванного вдоль на полосы, свернутые в трубочки для зажигания свечей, однако при ближайшем рассмотрении на одной их стороне обнаружились следы письма и, что было гораздо важнее, несколько капель крови. Последнее открытие было ужасным и поразило меня настолько, что я положил обрывки и повернулся к мистеру Грайсу с вопросом:

– Что это, по-вашему?

– Именно этот вопрос я собирался задать вам.

Борясь с отвращением, я снова их поднял.

– Похоже на остатки какого-то старого письма, – предположил я.

– Да, это так выглядит, – мрачно согласился мистер Грайс.

– Пятно крови на исписанной стороне свидетельствует о том, что оно лежало на столе мистера Ливенворта во время убийства…

– Именно.

– Одинаковая ширина обрывков и то, что они скручиваются, если их не удерживать, говорит о том, что бумагу сначала порвали на ровные куски, а потом туго свернули, после чего бросили в камин, где их впоследствии нашли.

– Прекрасно, – проронил мистер Грайс. – Продолжайте.

– Почерк, где можно разобрать, принадлежит образованному джентльмену. Это рука не мистера Ливенворта – я за последнее время очень хорошо изучил манеру его письма и узнáю его руку с первого взгляда. Но это может быть… Постойте! – воскликнул я. – У вас нет клея? Если приклеить обрывки на лист бумаги, чтобы они не скручивались, будет гораздо проще прочитать, что на них написано.

– Клей на письменном столе, – указал мистер Грайс.

Взяв клей, я снова стал осматривать обрывки, чтобы понять, в каком порядке их собирать. Это оказалось проще, чем я думал. Самый длинный и лучше других сохранившийся обрывок с буквами «Мистер Хор» наверху явно был левым краем письма, а машинная обрезка края следующего по длине обрывка выдала в нем его правую сторону. Подобрав их, я приклеил эти две полоски на лист бумаги в тех местах, где они должны были располагаться, если были оторваны от обычного листа писчей бумаги, которая продается в магазинах. Сразу стало понятно, что, во-первых, понадобится еще два обрывка, чтобы заполнить пространство между ними, и, во-вторых, что написанный текст не заканчивался внизу страницы, а продолжался на следующей.

Взяв третью полоску, я осмотрел ее края. Наверху она была обрезана машиной, а расположение слов указывало на то, что это был крайний обрывок второй страницы. Наклеив его на отдельный лист, я занялся изучением четвертой полоски и, обнаружив машинную обрезку наверху, а не сбоку, попытался приложить ее к уже наклеенному куску, но слова на них не совпали. Я переместил полоску на то место, которое должен был занимать третий кусок, и приклеил.

– О, это дело! – воскликнул мистер Грайс, когда я поднял то, что у меня получилось. – Но не показывайте мне. Изучите сами и скажите, что вы об этом думаете.

– Что ж, – сказал я, – точно можно сказать следующее: это письмо, отправленное мистеру Ливенворту из какого-то «Хауса» и датируемое… Посмотрим… Это, кажется «т», не так ли? – И я указал на букву, едва различимую на строчке под словом «Хаус».

– Думаю, да, но не спрашивайте меня.

– Наверняка «а». Год 1876, и на «т» не заканчивается ни «января», ни «февраля». Следовательно, письмо датировано 1 марта 1876 года и подписано…

Мистер Грайс закатил глаза к потолку в экстазе ожидания.

– Генри Клеверингом, – уверенно заявил я.

Взгляд мистера Грайса вернулся к его замотанным пальцам.

– Гм, почему вы так решили?

– Подождите, сейчас покажу, – и, достав из кармана карточку, которую во время нашего позднего разговора вручил мне мистер Клеверинг, положил ее под последнюю строчку на второй странице. Одного взгляда было достаточно. «Генри Ричи Клеверинг», «Г–чи» тем же почерком на письме.

– Это Клеверинг, – сказал сыщик. – Вне всякого сомнения.

– А теперь, – продолжил я, – относительно общего настроя и содержания.

И, вернувшись к началу, я прочитал вслух слова по порядку, продолжительностью пауз отмечая размеры пробелов. Получилось примерно следующее:

Мистеру Хор –

Дорогой –

– племянница, которую Вы-стои-любви и всего довер -любой другой человек, мо -екрасна, так очар –а лицом, тел –речами –ждой розы есть –за не исключение –как она ни мила, как ни очар –нежна, она способн –растопт –того, кто доверял –сердце –.–с кем –вязывает долг –чтить –ать.

Если –не вери –глядя в –жесток –лицо, –кто –Ваш –нный слуг

Г –чи

– Похоже на жалобу на одну из племянниц мистера Ливенворта, – заметил я и вздрогнул от собственных слов.

– Что с вами? – спросил мистер Грайс.

– Я слышал, как об этом письме говорили, – промолвил я. – Это и есть жалоба на одну из его племянниц, и ее написал мистер Клеверинг.

И я передал ему рассказ мистера Харвелла.

– А-а, значит, мистер Харвелл решил заговорить? А я думал, он зарекся распускать слухи.

– Последние две недели мы с мистером Харвеллом виделись почти ежедневно. Было бы странно, если бы он ничего не говорил.

– И он говорит, что читал письмо, написанное мистером Клеверингом мистеру Ливенворту?

– Да, но конкретные слова он уже забыл.

– Эти остатки могут помочь ему вспомнить остальное.

– Я бы не стал сообщать ему о существовании этой улики. Я не хочу доверять людям, без которых мы можем спокойно обойтись.

– Я вижу, – сухо обронил мистер Грайс.

Не подав виду, что заметил издевку в этом замечании, я снова взял письмо и начал выбирать обрывки слов, которые, как мне казалось, мы можем восстановить, такие как: Хор–, стои–, –екрасна, очар–, растопт–, способн–, слуг–.

Покончив с этим, я предложил дописать слова, необходимые для полноты предложений: Ливенворт после Хорейшо; сэр после дорогой; есть с возможным у вас перед племянница; возможное шипы в конце фразы у каждой розы есть; вы после если; мне после верите; прекрасное между жестокое и лицо.

Между колонок подобранных таким образом слов я вставил пару словосочетаний, после чего получился приблизительно такой текст:

–Хаус», 1 марта, 1876

Мистеру Хорейшо Ливенворту

Дорогой сэр!

(У Вас) есть племянница, которую вы –стоит –любви и всего доверия –любой другой человек, мо –так прекрасна, так очаровательна –она лицом, телом и речами. Но у каждой розы есть шипы, и (эта) роза не исключение –как она ни мила, как ни очаровательна, как ни нежна, она способна растоптать –кто доверял ей –сердце –с кем ее связывает долг –чтить –ать.

Если не верите, спросите, глядя в ее жестокое, прекрасное лицо, кто ее и Ваш смиренный слуга.

Генри Ричи Клеверинг

– Думаю, пока хватит, – сказал мистер Грайс. – Общий смысл понятен, а это все, что нам сейчас нужно.

– Общий смысл совсем не лестный для леди, которая здесь упоминается, – заметил я. – Должно быть, он таил какую-то сильную обиду, если позволил себе говорить таким языком о той, которую все называли нежной, очаровательной, прекрасной.

– Обиды нередко стоят за загадочными преступлениями.

– Мне кажется, я знаю, в чем здесь дело. Но, – увидев, как он снова посмотрел вверх, сказал я, – вынужден не разглашать свои подозрения. Мою версию пока ничто не поколебало, и до определенной степени она подтверждается. Это все, что я могу сказать.

– Значит, это письмо не дало звена, которое вам было нужно?

– Нет. Это ценная улика, но это не то звено, которое я сейчас ищу.

– Однако это ценная улика, иначе Элеонора Ливенворт не стала бы так стараться сначала забрать ее, как она это сделала, со стола дяди, а потом…

– Подождите, почему вы думаете, что это та самая бумага, которую она взяла или предположительно взяла со стола мистера Ливенворта в тот роковой вечер?

– Как же? Да хотя бы то, что ее нашли с ключом, который, как нам известно, она бросила в камин, и то, что на нем были пятна крови.

Я покачал головой.

– Почему вы качаете головой? – спросил мистер Грайс.

– Потому что меня не убеждают ваши доводы.

– Почему же?

– Во-первых, Фоббс не говорил, что видел у нее в руках какую-нибудь бумагу, когда она наклонялась над огнем, из чего можно заключить, что обрывки бумаги находились в угле, который она бросила в камин, а, признайте, было бы довольно странно, если бы она спрятала туда бумагу, которую с таким трудом добыла; и, во-вторых, тот факт, что обрывки свернуты в трубочки, как будто из них делали папильотки или что-то подобное, чего ваше предположение не объясняет.

Взгляд сыщика обратился в сторону моего галстука – никогда еще он не приближался настолько к моему лицу.

– Вы светлая голова, – сказал он. – Очень светлая. Я восхищаюсь вами, мистер Рэймонд.

Несколько удивленный и не особенно довольный этим неожиданным комплиментом, я с сомнением посмотрел на него, потом спросил:

– А что вы думаете об этом?

– О, вы же знаете, у меня нет своего мнения. Я избавился от него, как только передал дело в ваши руки.

– И все же…

– О том, что письмо, остатки которого мы имеем, лежало на столе мистера Ливенворта во время убийства, известно. Известно и то, что мисс Элеонора Ливенворт взяла со стола какую-то бумагу, когда тело унесли. Также мы знаем, что она, услышав о том, что ее действия не остались незамеченными и начался разговор о ключе и бумаге, попыталась прибегнуть к хитрости, чтобы обмануть бдительность приставленного к ней соглядатая, и ей это удалось – она бросила ключ в камин, в котором впоследствии были найдены эти обрывки. Вывод делайте сами.

– Что ж, прекрасно, – сказал я, вставая. – Пока что обойдемся без выводов. Мне нужно проверить, верна ли моя версия, чтобы я мог судить об этом или о каком-либо ином вопросе, связанном с этим делом.

И, попросив адрес его подчиненного В на случай, если мне в расследовании понадобится помощь, я покинул мистера Грайса и направился к дому мистера Вили.

Глава 23История очаровательной женщины

Фи-фай-фо-фам. Дух британца чую там.

Старинная песня

Вы для меня святое небесное созданье[22].

Уильям Шекспир. Мера за меру

– Значит, вы ничего не слышали о браке мистера Ливенворта?

Это сказал мой партнер, когда я попросил его объяснить, почему мистер Ливенворт так не любил англичан.

– Нет.

– Если бы слышали, вам не пришлось бы обращаться ко мне за объяснениями. Но неудивительно, что вам это неизвестно. Сомневаюсь, что найдется хотя бы полдюжины человек, которые могли бы поведать, где Хорейшо Ливенворт нашел прекрасную женщину, которая впоследствии стала его женой, а еще меньше смогли бы поведать в подробностях о событиях, которые привели к этому браку.

– Значит, мне необычайно повезло быть знакомым с одним из таких людей. Что же это за события, мистер Вили?

– Вряд ли вам мой рассказ поможет. В юности Хорейшо Ливенворт был весьма амбициозен и решился жениться на какой-нибудь богатой леди из Провиденса. Но, случайно попав в Англию, он встретил там молодую женщину, красота и обаяние которой поразили его настолько, что он позабыл о богачке из Провиденса, несмотря на то что жениться на леди, которая ему так приглянулась, он в ближайшее время не мог, поскольку она не только находилась в стесненных обстоятельствах, но и имела на руках ребенка, отцовство которого для ее соседей оставалось загадкой, а сама она хранила по этому поводу молчание. Но, как часто случается, любовь и восторг возобладали над житейской мудростью. Решив самостоятельно строить свое будущее, он сделал ей предложение, после чего она сразу же доказала, что достойна его внимания, пустившись в объяснения, которых он как истинный джентльмен не требовал. Ее рассказ был печален. Она оказалась американкой по рождению, ее отец был известным чикагским торговцем. Пока он был жив, она купалась в роскоши, но едва начала расцветать, отец умер. На его похоронах она и встретила мужчину, которому суждено было ее погубить. Как он попал туда, она так и не узнала, он не был другом ее отца. Достаточно того, что он был там, увидел ее, и через три недели – не пугайтесь, она была совсем еще ребенком! – они поженились. И уже через сутки после свадьбы она узнала, что для нее означало это слово. Оно означало побои. Эверетт, это не выдумки. Через двадцать четыре часа после свадьбы ее муж вернулся домой пьяным и, когда новобрачная оказалась у него на пути, сбил ее с ног. Но это только начало. Отцовское поместье продали, денег за него удалось выручить меньше, чем ожидалось, и он увез жену в Англию, где стал напиваться, чтобы издеваться над ней. Ей не исполнилось еще и шестнадцати, а она уже прошла через все круги ада, и от руки не какого-нибудь грубого, неотесанного негодяя, а элегантного, красивого, любящего роскошь джентльмена, у которого был такой утонченный вкус, что он скорее швырнул бы ее наряд в камин, чем позволил ей выйти в свет одетой не так, как ему нравилось. Она терпела до рождения ребенка, а потом сбежала. Через два дня после того, как малыш появился на свет, она встала с кровати, взяла младенца и выбежала из дома. Несколько украшений, которые она положила в карман, помогли ей продержаться и открыть собственный магазинчик. Что касается мужа, то со дня побега она его не видела и снова услышала о нем только за две недели до первой встречи с Хорейшо Ливенвортом, когда в газетах сообщили о его смерти. Она была свободна, но хоть и любила Хорейшо Ливенворта всем сердцем, выйти за него не соглашалась. Год обид и унижений привел к тому, что ей казалось, будто она навсегда запятнана и замарана. Переубедить ее он не мог, и лишь после смерти ребенка, спустя примерно месяц после его предложения, она согласилась отдать ему руку и то, что осталось от ее несчастливой жизни. Он привез ее в Нью-Йорк, окружил роскошью и нежной заботой, но рана была слишком глубока. Ровно через два года после того, как испустил дух ее ребенок, она тоже умерла. Для Хорейшо Ливенворта ее смерть стала ударом, который изменил всю его жизнь. Несмотря на то что скоро в его дом попали Мэри и Элеонора, былая беспечность к нему так и не вернулась. Деньги стали его кумиром, а желание накопить и оставить после себя состояние изменило все его взгляды на жизнь. Сохранилось лишь одно доказательство того, что он так и не забыл свою жену: мистер Ливенворт не терпел, когда в его присутствии произносили слово «англичанин».

Мистер Вили замолчал, и я встал, чтобы уйти.

– Вы помните, как выглядела миссис Ливенворт? – спросил я. – Не могли бы вы ее описать?

Моя просьба его, похоже, немного удивила, но он ответил сразу:

– Она была очень бледна, не сказать, чтобы красавица, но очень обаятельна. Волосы каштановые, глаза серые…

– Очень широко расставленные?

Он кивнул, удивившись еще больше.

– Как вы узнали? Вы видели ее портрет?

Этот вопрос я оставил без ответа.

Спускаясь, я вспомнил о письме Фреду, сыну мистера Вили, которое лежало у меня в кармане, и, не придумав лучшего способа передать его, нежели просто оставив на столе в библиотеке, подошел к двери в эту комнату, которая находилась позади гостиных. Не услышав ответа на стук, я заглянул внутрь.

Комната не была освещена, но в камине весело играл огонь, и в неровном свете я различил присевшую около него женщину, которую с первого взгляда принял за миссис Вили. Однако, приблизившись и окликнув ее по имени, я понял свою ошибку, ибо особа, к которой я обращался, услышав мой голос, не только не ответила, но поднялась и явила моему взору фигуру столь благородных пропорций, что всякий намек на сходство с маленькой изящной супругой моего партнера исчез.

– Вижу, я ошибся. Прошу прощения, – сказал я и вышел бы из комнаты, но что-то в осанке стоявшей напротив леди удержало меня, и, посчитав, что это может быть Мэри Ливенворт, я спросил: – Мисс Ливенворт?

Благородная фигура как-то сразу поникла, грациозно поднятая голова опустилась, и на миг я усомнился в том, что мое предположение верно. Потом голова и фигура медленно воспрянули, раздался мягкий голос, я услышал «Да» и, торопливо шагнув вперед, увидел… не мисс Мэри с ее буравящим, лихорадочным взглядом и алыми дрожащими губами, а мисс Элеонору – женщину, чей мимолетный взор пленил меня с первого же мгновения, женщину, мужа которой я преследовал!

Удивление было слишком сильным – я не мог ни сдержать, ни утаить его. Медленно отступив назад, я пробормотал что-то насчет того, что принял ее за сестру, а потом, ощущая лишь одно желание – бежать от той, перед которой не осмеливался предстать в своем нынешнем настроении, я развернулся, но тут снова зазвучал ее богатый, прочувствованный голос, и я услышал:

– Вы же не покинете меня, не сказав ни слова, мистер Рэймонд, теперь, когда судьба столкнула нас? – И потом, когда я медленно двинулся вперед, она спросила: – Вы так удивились, увидев меня?

– Не знаю… Я не ожидал… – пробормотал я. – Я слышал, что вы больны и никуда не выходите, что не хотите встречаться с друзьями…

– Я болела, – ответила она. – Но мне уже лучше. Я пришла сюда, чтобы провести ночь с миссис Вили, потому что больше не могу видеть четыре стены своей комнаты.

Произнесено это было безо всякой печали, а скорее так, словно она оправдывалась за то, что находилась здесь.

– Я рад, что вы на это решились, – сказал я. – Вам стоило бы сразу сюда прийти. Тот унылый, одинокий пансион не место для вас, мисс Ливенворт. Нам всем горько осознавать, что вы превратили себя в затворницу.

– Я не хочу никого огорчать, – ответила она. – Мне лучше быть там, где я есть. И я не совсем одна. Там есть ребенок, невинные глазки которой не видят во мне ничего, кроме невинности. Она помогает мне не впасть в отчаяние. Пусть мои друзья не волнуются, я выдержу. – И добавила чуть тише: – Лишь одно не дает мне покоя. Я не знаю, что происходит дома. Печаль я могу выдержать, но неизвестность убивает меня. Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь о Мэри и о доме? Миссис Вили я не могу просить, она добра душой, но не знает по-настоящему ни меня, ни Мэри, к тому же ей не известно о нашей размолвке. Она считает меня своевольной и винит за то, что я бросила сестру в беде. Но вы же знаете, я не могла иначе. Вы знаете… – Голос ее задрожал, она не договорила.

– Многого я вам не расскажу, – поспешил ответить я, – но все, что мне известно, я готов изложить. Вы хотели узнать что-то конкретное?

– Да. Как Мэри? Здорова ли она и… и не волнуется ли?

– Ваша сестра в полном здравии, – заверил ее я, – но, боюсь, не могу сказать, что она не волнуется. Она очень беспокоится о вас.

– Вы часто с ней видитесь?

– Я помогаю мистеру Харвеллу готовить книгу вашего дяди для публикации и обязан постоянно находиться там.

– Книгу дяди!

Слова эти были произнесены слабым от страха голосом.

– Да, мисс Ливенворт. Было решено, что ее стоит донести до читателя, и…

– Мэри предложила вам эту работу?

– Да.

Казалось, ужас все не покидал ее.

– Как она могла? О, как она могла?

– Она считает, что выполняет желание дяди. Она очень хочет, чтобы книга вышла к июлю.

– Не упоминайте об этом! – прервала меня мисс Элеонора. – Я такого не вынесу. – Потом, как будто решив, что подобная резкость ранила мои чувства, чуть более спокойным голосом добавила: – Впрочем, я не знаю никого, кто подошел бы для этого задания лучше, чем вы. С вами это будет книга, достойная уважения… О, я бы не выдержала, если бы к ней прикоснулся посторонний человек.

Она снова начала поддаваться страху, но подняла голову и сказала:

– Я хотела о чем-то спросить вас. А-а, вспомнила… – Она стояла лицом к лицу со мною. – Я хочу узнать, все ли в доме сохранилось как прежде. Те же слуги? И все остальное?

– Там появилась некая миссис Даррелл. Других изменений я не знаю.

– Мэри не говорит об отъезде?

– Кажется, нет.

– Но к ней кто-то приходит? Кто-нибудь, кроме миссис Даррелл, помогает скрасить ее одиночество?

Я знал, что за этим последует, и попытался сохранить спокойствие.

– Да. Несколько человек.

– Не могли бы вы назвать их по имени?

Как тихо она говорила, но как отчетливо!

– Конечно. Миссис Вили, миссис Гилберт, мисс Марта и… э-э-э…

– Продолжайте, – шепнула мисс Элеонора.

– Джентльмен по фамилии Клеверинг.

– Это имя вы произнесли с заметным смущением, – сказала она после мгновенного замешательства с моей стороны. – Могу я узнать почему?

В изумлении я поднял на нее глаза. Мисс Элеонора была очень бледна, на лице так хорошо знакомое мне выражение напряженного спокойствия. Я тут же опустил взгляд.

– Почему? Потому что его окружают обстоятельства, которые кажутся мне необычными.

– Почему? – спросила она.

– Похоже, он пользуется двумя именами. Сегодня он Клеверинг, а совсем недавно он был…

– Продолжайте.

– Роббинс.

Платье ее зашелестело, и в этом звуке мне послышалась безысходность. Но когда мисс Элеонора заговорила, голос ее был лишен какой-либо интонации, как у автомата.

– Сколько раз этот человек, в имени которого вы не уверены, приходил к Мэри?

– Один.

– Когда это случилось?

– Вчера вечером.

– Он надолго задержался?

– Минут на двадцать, я бы сказал.

– И вы думаете, он придет снова?

– Нет.

– Почему?

– Он уехал из страны.

Последовало короткое молчание. Я чувствовал, как ее взгляд шарит по моему лицу, но сомневаюсь, что в тот миг мог бы смотреть на нее, даже если бы она держала в руке пистолет.

– Мистер Рэймонд, – наконец заговорила мисс Элеонора изменившимся тоном, – когда я видела вас в последний раз, вы сказали, что попытаетесь вернуть мне положение, которое я когда-то занимала. Тогда я не хотела, чтобы вы это делали, и не хочу этого сейчас. Не могли бы вы хоть немного осчастливить меня заверением, что бросили или бросите столь безнадежную затею?

– Это невозможно! – категорическим тоном ответил я. – Я не могу отказаться от этого. Мне жаль вас огорчать, но вам следует знать, что я, пока живу, не откажусь от надежды восстановить справедливость.

Она подняла руки в безнадежной мольбе. В угасающем пламени камина это выглядело невыразимо трогательно, но я был непоколебим.

– Я никогда не смогу смотреть людям в глаза и не прощу себе, если исключительно из-за собственной слабости не воспользуюсь священным правом спасти благородную женщину от незаслуженного бесчестья. – Видя, что отвечать на это мисс Элеонора, скорее всего, не будет, я шагнул к ней и сказал: – Быть может, есть какая-то услуга, которую я мог бы вам оказать, мисс Ливенворт? Возможно, вы хотите, чтобы я передал записку или совершил поступок, который был бы вам приятен?

Подумав, она ответила:

– Нет. У меня только одна просьба, но ее вы отказались исполнить.

– Из самых бескорыстных побуждений, – возразил я.

Она медленно покачала головой.

– Вы только так думаете. – И прежде чем я смог ответить, добавила: – Но я хотела бы попросить вас о небольшом одолжении.

– О каком?

– Если что-то выяснится, если найдут Ханну или… или зачем-то понадобится мое присутствие… вы не оставите меня в неведении? Если случится худшее, вы сообщите мне? Обещаете?

– Обещаю.

– А теперь спокойной ночи. Миссис Вили возвращается, и вряд ли вы хотите, чтобы она застала вас здесь.

– Да, – сказал я.

И все же я не ушел. Я стоял и смотрел, как отблески огня в камине играют на ее черном платье, пока мысль о Клеверинге и долге ледяными тисками не сжала мое сердце. Я направился к двери, но на пороге остановился и обернулся. О дрожащее, умирающее пламя! О сгущающиеся, растущие тени! О эта поникшая фигура, закрывающая лицо руками! Я вижу их снова и снова, я вижу их во сне, а потом наступает темнота, и в блеске газовых фонарей я, одинокий и печальный, спешу по улице к своему уединенному жилищу.

Глава 24Отчет и новые загадки

Не раз надежда исчезала там, Где все успех сулило, – и сбывалось, Где верным лишь отчаянье казалось[23].

Уильям Шекспир. Все хорошо, что хорошо кончается

Говоря мистеру Грайсу, что жду лишь подтверждения одного факта, чтобы безоговорочно отдать дело в его руки, я имел в виду доказательство или опровержение предположения о том, что Генри Клеверинг прошлым летом гостил на одном водном курорте с Элеонорой Ливенворт.

Таким образом, когда на следующее утро у меня в руках оказалась гостевая книга гостиницы «Унион» в Р**, я лишь огромным усилием воли смог обуздать нетерпение. Впрочем, неведение мое не было долгим. Почти сразу я наткнулся на его имя, написанное на полстраницы ниже имен мистера Ливенворта и его племянниц, и какими бы ни были чувства, вызванные таким подтверждением моих подозрений, я осознавал тот факт, что стал обладателем важной зацепки, которая могла привести к разгадке ужасной тайны, вставшей предо мною.

Поспешив на станцию, я послал телеграмму с просьбой прислать человека, обещанного мне мистером Грайсом, и, получив ответ, что он не сможет оказаться здесь раньше трех, направился к мистеру Монеллу, нашему клиенту, который жил в Р**. Я застал его дома и во время нашего разговора, продлившегося два часа, выдержал суровое испытание: мне нужно было изображать непринужденность и интерес к его рассказу, тогда как сердце мое тяготилось первым разочарованием, а разум пылал, возбужденный насущной работой.

На станцию я прибыл как раз к приходу поезда. До Р** ехал всего один пассажир, живой молодой человек, внешность которого настолько отличалась от данного мне описания В, что я сразу решил: это не тот, которого я ищу. В разочаровании я отвернулся, но он подошел ко мне и протянул карточку, на которой был начертан один-единственный знак «?». Но даже тогда я не мог заставить себя поверить, что передо мной самый ловкий и успешный из агентов мистера Грайса, пока не заглянул ему в глаза и не увидел в их глубинах такой яркий, притягательный блеск, что все сомнения покинули меня, и, кивнув в ответ, я удовлетворенно произнес:

– Вы очень пунктуальны. Мне это нравится.

Он снова коротко кивнул.

– Рад, что вам это нравится, сэр. Пунктуальность слишком доступная добродетель, чтобы ею не обладал человек, желающий продвинуться по службе. Но какие будут указания, сэр? Поезд из города отходит через десять минут. Нельзя терять времени.

– Поезд из города? Зачем он нам?

– Я думал, вы захотите сесть в него, сэр. Мистер Браун, – произнеся это имя, он выразительно подмигнул, – как только встречает меня, сразу начинает собираться домой. Но дело ваше, я не настаиваю.

– Я намерен делать то, что уместнее всего в данных обстоятельствах.

– В таком случае возвращайтесь домой как можно скорее.

И он в третий раз кивнул – резко, подчеркнуто деловито и решительно.

– Я вас покину, если буду знать, что сведения вы будете передавать сначала мне, что вы работаете на меня и ни на кого другого, и наконец, что вы будете хранить молчание, пока я не разрешу вам говорить.

– Слушаюсь, сэр. Когда я работаю на «Брауна и Ко.», я не работаю на «Смита и Джоунса». Можете на меня рассчитывать.

– Хорошо. Тогда вот указания.

Он взглянул на листок, который я осторожно протянул ему, вышел в зал ожидания и бросил его в печь, вполголоса промолвив:

– На всякий случай, вдруг со мной случится апоплексический удар или еще что-нибудь.

– Но…

– О, не волнуйтесь, я ничего не забуду. У меня крепкая память, сэр. Со мной перо и бумага не нужны.

И издав короткий, быстрый смешок, как раз такой, какой можно было ожидать от человека его внешности и манеры разговаривать, он прибавил:

– Вероятно, через день-два вы получите от меня весточку.

И кивнув, он зашагал проворной, свободной походкой по улице под грохот останавливающегося поезда с запада.

Мои указания В были следующими:

1. Узнать, в какой день и с кем племянницы мистера Ливенворта в прошлом году прибыли в Р**. Куда они там ходили, в чьем обществе их чаще всего видели. А также дату их отъезда и любые факты, касающиеся их привычек, какие только можно будет собрать.

2. То же самое относительно некоего мистера Генри Клеверинга, вероятного друга леди, который также отдыхал там.

3. Имя человека, который должен соответствовать следующим характеристикам: священник, методист, умер в прошлом декабре или около того, в июле семьдесят пятого находился в каком-то городке, расположенном в двадцати милях от Р**.

4. Имя и нынешнее местонахождение человека, в это же время прислуживавшего вышеназванному.

Сказать, что время, необходимое для должного разбирательства в этих вопросах, прошло для меня в относительном спокойствии, значит приписать себе хладнокровие, которым я, к сожалению, не обладаю. Никогда еще дни не тянулись так долго, как те два дня, что прошли между моим возвращением из Р** и получением письма следующего содержания:

Сэр!

Упомянутые лично прибыли в Р** 3 июля 1875. Партия состояла из четырех человек: две леди, их дядя и девица по имени Ханна. Дядя задержался на три дня, после чего отправился в короткое путешествие по Массачусетсу. Отсутствовал две недели, в течение которых леди время от времени видели в обществе названного между нами джентльмена, но не настолько часто, чтобы вызвать слухи или замечания. Оный джентльмен неожиданно покинул Р** через два дня после возвращения дяди. Дата 19 июля. Что касается привычек леди, они были довольно общительны, их часто видели на пикниках, верховых прогулках и балах. М. нравилась всем, Э. считалась серьезной, а ближе к концу пребывания в Р** – мрачной. Она запомнилась необычностью поведения и тем, что сестра держалась от нее на некотором расстоянии.

Однако, по мнению одной молодой женщины, которая все еще проживает в гостинице, свет еще не видывал такой милейшей леди, как она. Какой-то определенной причины для такого мнения нет. Дядя, леди и слуги уехали из Р** в Нью-Йорк 7 августа 1875.

2. Г. К. поселился в гостинице в Р** 6 июля 1875 в обществе своих друзей, мистера и миссис Вандерворт. Выехал через две недели, 19 июля. О нем мало что удалось узнать. Запомнился как красивый джентльмен, проводивший время с девицами Л., и это всё.

3. В Ф**, небольшом городе в шестнадцати-семнадцати милях от Р**, в июле прошлого года священником-методистом служил ныне покойный Сэмюель Стеббинс. Умер 7 января сего года.

4. В то время при С. С. состоял человек по имени Тимоти Кук. Он уезжал, но вернулся в П** два дня назад. При необходимости с ним можно встретиться.

– Ага! – удивленно и торжествующе воскликнул я, дочитав до этого места. – Теперь есть с чего начинать. – И сев за стол, я написал такой ответ:

Т. К. нужно найти непременно. А также любые доказательства того, что Г. К. и Э. Л. поженились в доме мистера С. в июле или августе прошлого года.

На следующее утро пришла такая телеграмма:

Т. К. едет. Помнит свадьбу. Будет у вас к 2 часам.

В три часа того же дня я стоял перед мистером Грайсом.

– Я пришел сделать доклад, – заявил я.

По лицу его промелькнула тень улыбки, и он в первый раз посмотрел на свои перевязанные пальцы так ласково, что, наверное, и боль в них уменьшилась.

– Я готов, – промолвил он.

– Мистер Грайс, – начал я, – к какому заключению мы пришли во время нашего первого разговора в этом доме?

– Я помню, к какому выводу пришли вы.

– Да, да, – немного сварливо согласился я, – к которому пришел я. Вывод был такой: если мы выясним, кого любила Элеонора Ливенворт, мы найдем убийцу ее дяди.

– И вы полагаете, что вам это удалось?

– Да.

Его взгляд передвинулся чуточку ближе к моему лицу.

– Что ж, это хорошо. Продолжайте.

– Взявшись освободить Элеонору Ливенворт от подозрений, – снова начал я, – я предчувствовал, что этот человек окажется ее любовником, но я и не догадывался, что он может оказаться ее мужем.

Взгляд мистера Грайса со скоростью молнии метнулся к потолку.

– Что? – воскликнул он, нахмурившись.

– Любовник Элеоноры Ливенворт является ее мужем, – повторил я. – Мистера Клеверинга связывают с ней именно такие отношения.

– Как вы об этом узнали? – осведомился мистер Грайс грубоватым тоном, свидетельствующим то ли о разочаровании, то ли о недовольстве.

– На рассказ об этом я времени тратить не буду. Вопрос не в том, как я узнал определенные вещи, а в том, что считать истиной. Если вы взглянете на тщательно собранные мною факты из жизни этих двоих, думаю, вы согласитесь.

И я изложил следующее:

В течение двух недель, с 6 июля 1875 по 19 июля того же года Генри Р. Клеверинг из Лондона и Элеонора Ливенворт из Нью-Йорка жили в одной гостинице. (Доказано записями в гостевой книге гостиницы «Унион» в Р**, штат Нью-Йорк.)

Они не только проживали в одной гостинице, известно, что они общались. (Доказано показаниями слуг в Р**, служивших в указанное время в этой гостинице.)

19 июля. Мистер Клеверинг покидает Р**, причем внезапно, и на это обстоятельство можно было бы не обратить внимания, если бы мистер Ливенворт, известный страстной нелюбовью к англичанам, не вернулся только что из путешествия.

30 июля. Мистера Клеверинга видели в гостиной мистера Стеббинса, священника-методиста из Ф**, города, расположенного примерно в шестнадцати милях от Р**, где он сочетался браком с леди удивительной красоты. (Доказано показаниями Тимоти Кука, слуги мистера Стеббинса, которого позвали из сада засвидетельствовать церемонию и подписать бумагу, предположительно свидетельство о браке.)

31 июля. Мистер Клеверинг отплывает на пароходе в Ливерпуль. (Доказано газетами от того дня.)

Сентябрь. Элеонора Ливенворт в доме дяди в Нью-Йорке ведет себя как обычно, однако бледна и чем-то заметно озабочена. (Доказано показаниями слуг.) Мистер Клеверинг в Лондоне; с жадностью просматривает почту из Соединенных Штатов, но писем не получает. Элегантно обставляет комнату, как будто для леди. (Доказано тайным сообщением из Лондона.)

Ноябрь. Мисс Ливенворт по-прежнему в дядином доме. О ее свадьбе не сообщалось нигде. Мистер Клеверинг в Лондоне; проявляет беспокойство; приготовленная для леди комната закрывается. (Доказано тайным сообщением из Лондона.)

18 января 1876. Мистер Клеверинг, вернувшись в Америку, снимает номер в «Хоффман-хаус», Нью-Йорк.

1 или 2 марта. Мистер Ливенворт получает письмо, подписанное Генри Клеверингом, в котором тот жалуется на плохое обращение одной из его племянниц. В это же время на семью явно опускается тень.

4 марта. Мистер Клеверинг под чужим именем приходит к дому мистера Ливенворта и спрашивает мисс Элеонору Ливенворт. (Подтверждено Томасом.)

– Четвертое марта? – вмешался мистер Грайс. – Это день убийства.

– Да. Мистер Ле Рой Роббинс, зашедший к ним в тот вечер, был не кем иным, как мистером Клеверингом.

19 марта. Мисс Мэри Ливенворт в разговоре со мной признается, что у семьи есть тайна и уже готова объяснить, когда в дом входит мистер Клеверинг. После того как он ушел, она заявляет, что больше не хочет об этом говорить.

Мистер Грайс медленно взмахнул газетой.

– И на основании этих фактов вы сделали вывод, что Элеонора Ливенворт – жена мистера Клеверинга?

– Да.

– И что, будучи его женой…

– Для нее было бы вполне естественно скрывать все, что может уличить его.

– Если предположить, что Клеверинг совершил что-то противозаконное.

– Конечно.

– Которое из последних предположений вы теперь хотите подтвердить?

– Которое из последних предположений нам осталось подтвердить.

Немного отстраненное лицо мистера Грайса озарилось необычным светом.

– Значит, новых свидетельств против мистера Клеверинга у вас не появилось?

– Мне казалось достаточным только что упомянутого факта, что он состоит в неразглашаемых супружеских отношениях с подозреваемой стороной.

– Я имею в виду прямые доказательства того, что это он убил мистера Ливенворта.

Пришлось признать, что у меня нет ни одного доказательства, которое он мог бы счесть прямым.

– Но я могу показать, что существовал мотив, и еще я могу показать, что он был не только возможным, но и вероятным. Он находился в доме во время убийства.

– Ах, можете!.. – воскликнул мистер Грайс, пробуждаясь от задумчивости.

– Это был обычный мотив – собственный интерес. Мистер Ливенворт мешал Элеоноре признать его мужем, поэтому его нужно было убрать с дороги.

– Слабо!

– Иногда убийства совершаются из-за пустяков.

– Но не в данном случае. Все было слишком хорошо продумано, чтобы руку убийцы могло направить что-либо кроме точнейшего расчета, рожденного сильнейшей необходимостью или алчностью.

– Алчностью?

– Нельзя рассуждать о причинах смерти богатого человека, не принимая во внимание этот самый распространенный среди людского рода порок.

– Но…

– Давайте послушаем, что вы можете сказать о присутствии мистера Клеверинга в доме во время убийства.

Я передал все, что рассказал мне дворецкий Томас о приходе мистера Клеверинга к мисс Ливенворт в тот вечер и о том, что никто не видел, как он выходил из дома.

– Это стоит запомнить, – сказал мистер Грайс. – Прямой уликой этот факт считать нельзя, но как косвенная он может оказаться весьма полезным. – И более серьезным тоном он добавил: – Мистер Рэймонд, вы понимаете, что всем этим не снимаете, а усиливаете подозрения против Элеоноры Ливенворт?

От удивления и смятения я смог лишь вскрикнуть.

– Вы показали ее скрытной, изворотливой и беспринципной особой, способной причинить зло тем, с кем она связана крепче всего: дяде и мужу.

– Вы выражаетесь слишком сильно, – сказал я, видя разительное отличие между этим описанием характера Элеоноры и всем, что я представлял себе на этот счет.

– Ваши выводы из этой истории заставляют меня так выражаться. – И когда я молча опустился на кресло, он промолвил вполголоса, словно обращаясь к самому себе: – Если раньше против нее имелись подозрения, после того как выяснилось, что она тайно вышла замуж за мистера Клеверинга, они удвоились.

– И все же, – возразил я, не в силах без боя отказаться от надежды, – неужели, видя благородный облик мисс Элеоноры, вы можете думать, что это она совершила столь ужасное преступление?

– Нет, – медленно произнес он. – Вы прямо сейчас можете узнать, что я об этом думаю. Элеонору Ливенворт я считаю невиновной.

– Правда? – воскликнул я, колеблясь между радостью, рожденной этим признанием, и сомнением относительно смысла его предыдущего высказывания. – Что же делать?

Мистер Грайс с невозмутимым видом ответил:

– Как что? Доказать, что ваше предположение ошибочно.

Глава 25Тимоти Кук

Взгляните, вот портрет, и вот другой[24].

Уильям Шекспир. Гамлет

Я в изумлении воззрился на него.

– Не думаю, что это будет так уж трудно, – сказал он и спросил: – А где этот Кук?

– Внизу с В.

– Мудрое решение. Давайте взглянем на мальчиков. Пригласите их наверх.

Я подошел к двери и позвал их.

– Я ожидал, что вы захотите поговорить с ними, – сказал я, вернувшись.

В следующее мгновение в комнату вошли щеголеватый В и растрепанный Кук.

– А-а, – произнес мистер Грайс, обращаясь к последнему, но, как обычно, глядя в другую сторону, – это тот человек, которого нанимал покойный мистер Стеббинс, не так ли? Вы, похоже, способны говорить правду.

– Я обычно так и поступаю, сэр, хоть бы там что. Лжецом меня никогда не называли, насколько я помню.

– Разумеется, разумеется, – ответил любезный сыщик и безо всякого вступления потребовал: – Назовите имя леди, которая при вас выходила замуж в доме вашего хозяина прошлым летом.

– Провалиться мне, если я знаю. Я его не слышал, сэр.

– Но как она выглядела, вы помните?

– Как свою мать! Не хотел обидеть леди, сэр, если вы с ней знакомы, – поспешно прибавил он, бросив на меня взгляд. – Я хотел сказать, она была такая красивая, что я, хоть сто лет проживу, не забуду ее милого личика.

– Можете ее описать?

– Не знаю, господа. Она была высокая и величественная, глаза очень яркие, и руки очень белые, а улыбалась так, что даже простой человек, как я, пожалеет, что встретился с нею.

– Вы узнали бы ее в толпе?

– Я узнал бы ее где угодно.

– Прекрасно. Теперь расскажите все, что вам известно об этом браке.

– Что сказать, господа? Дело был так. У мистера Стеббинса я к тому времени уже год как служил. Однажды утром, когда я полол огород, гляжу, какой-то джентльмен сворачивает с дороги к нашей калитке и заходит. Я на него внимание обратил, потому что он слишком уж хорошо выглядел, в Ф** так никто не ходит. Я вообще отродясь таких нарядных джентльменов не встречал. Но я бы не сильно о нем задумывался, если бы через пять минут, а то и меньше, не подкатила коляска с двумя леди и тоже не остановилась у калитки. Я увидел, что они хотят выйти, поэтому подошел и придержал лошадь. Они пошли сразу в дом.

– Вы видели их лица?

– Нет, сэр, тогда не видел, на них были вуали.

– Хорошо. Продолжайте.

– Я вернулся в огород и только взялся за свою тяпку, как слышу, зовут меня. Повернулся и вижу, мистер Стеббинс стоит в двери и машет, чтобы я подошел. Я подошел, он и говорит: «Ты мне нужен, Тим. Вымой руки и приходи в гостиную». Раньше он никогда меня ни о чем таком не просил, и я даже порядком растерялся, но сделал, что он велел. Меня так поразила красота леди, которая стояла с тем видным джентльменом, что я споткнулся о табурет и наделал много шуму. В себя я пришел, только когда мистер Стеббинс сказал «мужем и женой», и потом-то мне пришло в голову – как огнем обожгло! – что это я на свадьбе нахожусь.

Тимоти Кук замолчал, чтобы вытереть лоб, как будто воспоминания заставили его сильно разволноваться, и мистер Грайс воспользовался этим, чтобы спросить:

– Вы говорили, что видели двух леди. Где в это время была вторая?

– Там и была, сэр, но о ней я ничего сказать не могу – так меня захватила первая, красивая, и то, как она улыбалась, когда замечала, что на нее смотрят. Никогда раньше я таких не видал.

По мне пробежала дрожь.

– Можете вспомнить цвет ее глаз или волос?

– Нет, сэр. У меня такое чувство, что она не была темноволосой… Это все, что я знаю.

– Но лицо ее вы помните?

– Да, сэр.

Тут мистер Грайс шепнул мне, чтобы я достал из определенного ящика в столе две фотографии и незаметно поставил в разных частях комнаты.

– Вы упомянули, – продолжил сыщик, – что не запомнили ее имя. Как же так? Разве вас позвали не для того, чтобы вы подписали свидетельство?

– Верно, сэр, но мне ужасно стыдно. Я в каком-то тумане был и ничего не слышал, запомнил только, что она вышла за мистера Клеверинга и что кто-то называл кого-то Элнер или как-то похоже. Если бы я знал, что смогу вам помочь, сэр, я бы повнимательнее был.

– Расскажите, как вы подписывали свидетельство, – сказал мистер Грайс.

– Тут и рассказывать-то нечего, сэр. Мистер Стеббинс придвинул ко мне бумагу, попросил поставить свое имя и указал место. Я поставил. Вот и всё.

– Там уже были другие имена, когда вы писали свое?

– Нет, сэр. Потом мистер Стеббинс повернулся к другой леди, которая вышла вперед, и спросил, не подпишет ли и она бумагу. Она ответила «да», потом очень быстро подошла и подписала.

– Вы и тогда ее лица не увидели?

– Нет, сэр, она стояла ко мне спиной, когда подняла вуаль, и я только заметил, как мистер Стеббинс удивленно глядел на нее, когда она наклонилась. Я тогда подумал, что у нее, должно быть, есть на что посмотреть, но сам ее так и не увидел.

– Что было дальше?

– Не знаю, сэр. Я вышел из комнаты и больше ничего не видел.

– Где вы были, когда леди уходили?

– В огороде, сэр. Я вернулся к работе.

– Значит, вы их тогда видели. Джентльмен был с ними?

– Нет, сэр. И это самое странное. Они ушли так же, как пришли, он тоже, а через несколько минут пришел мистер Стеббинс и велел помалкивать о том, что я увидел, потому что это тайна.

– Вы были единственным в доме, кто что-то об этом знал? Женщины там не было?

– Нет, сэр, мисс Стеббинс пошла в кружок вышивания.

К этому времени я уже начал догадываться, какие подозрения питал мистер Грайс, и, расставляя фотографии, портрет мисс Элеоноры поставил на каминную полку, а второй, необычайно красивое изображение мисс Мэри, разместил прямо на столе. Но спина мистера Кука все еще была обращена к той части комнаты, поэтому, воспользовавшись случаем, я вернулся и спросил его, все ли это, что он может рассказать по делу.

– Да, сэр.

– Тогда, – сказал мистер Грайс, взглянув на В, – может быть, вы могли бы чем-нибудь отплатить мистеру Куку за его рассказ? Посмотрите вокруг.

Тот кивнул и двинулся к буфету у камина. Мистер Кук проследил за ним взглядом, что было вполне естественно, вздрогнул, пересек комнату и, остановившись перед камином, посмотрел на фотографию мисс Элеоноры, которую я туда поставил, то ли удовлетворенно, то ли радостно вздохнул, посмотрел на нее еще раз и отошел. У меня екнуло сердце, и движимый то ли страхом, то ли надеждой, не могу сказать, я отвернулся, но вдруг услышал, как он издал изумленный возглас и сказал:

– Вот же она! Это она, господа!

Развернувшись, я увидел, что он спешит к нам с фотографией мисс Мэри в руках.

Не знаю, был ли я сильно удивлен. Меня колотило от возбуждения, я чувствовал, как путаются мысли и рушатся все мои старые предположения, но был ли я удивлен? Нет. Мистер Грайс слишком хорошо подготовил меня к этому.

– Любезный, это та женщина, которая вышла замуж за мистера Клеверинга? По-моему, вы ошибаетесь! – недоверчивым тоном воскликнул сыщик.

– Ошибаюсь? Да я скорее жену президента не узнал бы, чем ее!

И мистер Кук впился в портрет жадным, не лишенным пиетета взглядом.

– Я потрясен, – промолвил мистер Грайс и подмигнул мне таким медленным, демоническим манером, что в ином настроении я бы пришел в ярость. – Вот если бы вы сказали, что это другая леди, – он указал на фотографию на камине, – я бы нисколько не удивился.

– Эта? Никогда не видел этой леди, но она… Не могли бы вы сказать мне ее имя, сэр?

– Если то, что вы говорите, правда, ее зовут миссис Клеверинг.

– Клеверинг? Да, такая была фамилия у того джентльмена.

– И она очень красива, – добавил мистер Грайс. – Моррис, вы что-нибудь нашли?

Вместо ответа В поставил на стол бутылку и стаканы.

Но мистер Кук пить не захотел. Думаю, его мучили угрызения совести, потому что, переведя взгляд с фотографии на В, а потом с В на фотографию, он сказал:

– Если своей болтовней я как-то навредил этой леди, никогда себе не прощу. Вы говорили, что я помогу ей, если вы меня обманули…

– Я вас не обманул, – перебил его В, как обычно, резко. – Спросите у этого джентльмена, он подтвердит, что мы все хотим миссис Клеверинг добра.

Он указал на меня, но я был не в настроении отвечать. Я не мог дождаться, когда мы останемся с мистером Грайсом наедине, чтобы узнать причину самодовольной мины, которая появилась на его лице.

– Мистеру Куку можно не волноваться, – заметил сыщик. – Думаю, он может выпить стаканчик горячительного для укрепления сил и без страха отправляться в номер, который снял для него мистер Моррис. Дайте ему стакан, пусть сам себе нальет.

Но прошло добрых десять минут, прежде чем мы смогли избавиться от этого человека и его напрасных сожалений. Образ Мэри пробудил в его сердце скрытые чувства, и я мог лишь дивиться красоте, способной всколыхнуть как высокое, так и низкое. Но в конце концов коварному В удалось его соблазнить, и Кук ушел.

Когда мы остались с мистером Грайсом вдвоем, переполнявшие меня смешанные чувства, должно быть, отразились на лице, потому что после нескольких минут зловещего молчания он очень сурово, но все же с едва различимыми нотками замеченного мною ранее самодовольства произнес:

– Эта новость, кажется, расстроила вас. А меня нет. – Рот его захлопнулся, как капкан. – Я ждал этого.

– Ваши выводы, должно быть, сильно отличаются от моих, – ответил я, – иначе вы бы увидели, что эта новость меняет характер всего дела.

– Она не меняет истины.

– Какой истины?

Мистер Грайс сделался необычайно задумчивым и самым низким голосом, на какой был способен, произнес:

– Вам очень хочется это узнать?

– Узнать правду? А разве не ее мы ищем?

– В таком случае, – сказал он, – насколько я понимаю, характер дела изменился, причем к лучшему. Пока мисс Элеонора считалась его женой, ее поступки можно было объяснить, но саму трагедию – нет. Зачем ей или ее мужу желать смерти человеку, щедрость которого умерла бы вместе с ним? Но когда выяснилось, что женой была мисс Мэри, наследница… Теперь все сошлось, мистер Рэймонд. Разбирая дела, подобные этому, всегда нужно помнить о том, кому смерть жертвы выгоднее всего.

– Но молчание мисс Элеоноры… Ее попытки утаить некоторые улики и доказательства… Как вы это объясните? Я могу понять, когда женщина старается защитить мужа от последствий преступления, но чтобы спасать мужа двоюродной сестры – никогда.

Мистер Грайс скрестил ноги и мягко промолвил:

– Так вы по-прежнему полагаете, что мистера Ливенворта убил мистер Клеверинг?

Посмотрев на него с неожиданно охватившими меня сомнениями и страхом, я повторил:

– По-прежнему?

– Мистер Клеверинг – убийца мистера Ливенворта?

– А что же еще остается думать? Вы же не… вы же не считаете, что мисс Элеонора намеренно помогла сестре выбраться из трудного положения, отняв жизнь у их общего благодетеля?

– Нет, – ответил мистер Грайс. – Нет, я не считаю, что Элеонора Ливенворт замешана в этом деле.

– Тогда кто… – начал я и замолчал, подавленный темнотой открывавшихся передо мною видов.

– Кто? Кто, как не человек, чей прошлый обман и нынешняя необходимость сохранения тайны требовали этой смерти? Кто, как не прекрасная, алчная, лживая богиня…

Объятый внезапным ужасом и отвращением, я вскочил.

– Не произносите это имя! Вы ошибаетесь, не произносите это имя.

– Прошу меня простить, – сказал он, – но его придется произносить много раз, поэтому начать можно прямо сейчас. Итак, кто, как не Мэри Ливенворт, или, если вам так больше нравится, миссис Клеверинг? Вы удивлены? Я об этом догадывался с самого начала.

Глава 26Мистер Грайс дает объяснения

Так вот откуда дует ветер![25]

Уильям Шекспир. Много шума из ничего

Я не предлагаю углубляться в описание смешанных чувств, разбуженных во мне этим заявлением. Как тонущий человек за один трагический миг переживает заново все события своей жизни, так и каждое слово, произнесенное в моем присутствии мисс Мэри, от первого знакомства с ней в ее комнате в день начала дознания до нашего последнего разговора в тот вечер, когда в дом вошел мистер Клеверинг, пронеслось у меня в голове единой безумной фантасмагорией, наполнив ужасом перед значимостью, которую приобрели все ее поступки в мертвенно-бледном свете, озарившем их в ту минуту.

– Вижу, я вызвал у вас лавину сомнений, – промолвил мой компаньон с высоты своего холодного превосходства. – Неужели вы даже не думали, что такое возможно?

– Не спрашивайте, что я думал. Я только знаю, что никогда не поверю вам. Ваши подозрения ошибочны. Пусть смерть дяди была выгодна мисс Мэри, она не причастна к его убийству. Я имею в виду, непосредственно.

– И почему вы так уверены в этом?

– А почему вы так уверены в обратном? Вы должны доказать ее вину, а не я невиновность.

– Ах, – своим всегдашним немного насмешливым тоном промолвил мистер Грайс, – вы вспомнили этот принцип закона. Если не ошибаюсь, вы не всегда так трепетно к нему относились или отстаивали его, когда стоял вопрос, считать убийцей мистера Клеверинга или нет.

– Но он мужчина. Когда обвинение падает на мужчину, это не так ужасно. Но женщина! И такая женщина! Я не могу этого слышать, это чудовищно. Только полное признание с ее стороны может убедить меня, что Мэри Ливенворт или любая другая женщина совершила это преступление. Оно было слишком жестоким, слишком тщательно спланированным, слишком…

– Почитайте уголовные архивы, – перебил меня мистер Грайс.

Но я был непоколебим.

– Мне нет дела до уголовных архивов. Все архивы в мире не заставят меня поверить, что Элеонора Ливенворт совершила это преступление, и я не перестану считать, что Мэри Ливенворт несовершенна, но не виновна.

– Похоже, вы в своих суждениях о ней более снисходительны, чем ее сестра.

– Не понимаю, – произнес я, чувствуя, что дело начинает открываться в новом, еще более жутком свете.

– Неужели вы в суете последних событий забыли слова обвинения, брошенные одной из женщин, которые мы услышали утром в первый день дознания?

– Нет, но…

– Вы полагали, что это мисс Мэри обращалась к мисс Элеоноре?

– Конечно. А разве нет?

О эта улыбка, скользнувшая по лицу мистера Грайса!

– Вряд ли. Я оставил вам эту детскую задачку, полагая, что вы сумеете ухватиться за ниточку.

О этот свет, страшный свет!

– И вы хотите сказать, что это мисс Элеонора произнесла те слова? Что я все эти недели трудился, руководствуясь ужасной ошибкой, и что вы могли одним словом направить меня на верный путь, но не сделали этого?

– Я намеренно позволил вам какое-то время идти своим путем. Во-первых, я и сам не был окончательно уверен, кто говорил, хотя почти не сомневался. Как вы наверняка заметили, голоса у них очень похожи, но состояние, в котором мы застали их, когда вошли в комнату, можно объяснить как тем, что мисс Мэри произносила обвинение, так и тем, что отвергала его. Поэтому, хотя я хорошо представлял, что произошло в той комнате, мне было приятно обнаружить, что вы приняли противоположную точку зрения, поскольку это давало возможность проверить обе версии – это отнюдь не лишнее в деле, в котором столько загадок. Таким образом, вы взялись за дело с одного конца, а я – с другого. Вы видели каждый факт в свете веры мисс Мэри в виновность мисс Элеоноры, я в противоположном. И что это дало? В вашем случае: сомнения, противоречия, постоянное беспокойство и необоснованные попытки подогнать факты под свои убеждения; в моем – растущая уверенность и убежденность, которую каждое новое открытие только усиливало и делало все более и более обоснованной.

И снова у меня перед глазами промелькнуло безумное разнообразие событий, взглядов и слов. Повторяющиеся заверения мисс Мэри в невиновности сестры, высокомерное молчание мисс Элеоноры в отношении некоторых вопросов, которые, по ее мнению, могли указать на убийцу.

– Все же ваша версия верна, – наконец согласился я. – Наверняка это говорила мисс Элеонора. Она верила в вину мисс Мэри, а я, похоже, ослеп, раз не увидел этого с самого начала.

– Если мисс Элеонора считает сестру преступницей, у нее должны быть на это серьезные причины.

Мне пришлось согласиться и с этим.

– Она не прятала у себя тот ключ – найденный, кто знает где? – и не уничтожала или не пыталась уничтожить его вместе с письмом, которое выставляло ее сестру беспринципной губительницей покоя доверявшего ей человека.

– Нет, нет.

– Тем не менее вы, незнакомец, молодой человек, никогда не смотревший на Мэри Ливенворт иначе, нежели в том свете, в каком выставляла себя ее кокетливая натура, осмелились назвать ее невиновной, зная, как к ней с самого начала относилась ее собственная сестра!

– Но, – сказал я, очень неохотно соглашаясь с его заключениями, – Элеонора Ливенворт всего лишь простая смертная. Она могла ошибиться в выводах. Она никогда не говорила, на чем основываются ее подозрения, а мы не знаем, что является причиной поведения, о котором вы говорите. Клеверинг может быть убийцей в той же степени, что и мисс Мэри, насколько известно нам и насколько, вероятно, известно ей.

– Похоже, у вас прямо-таки иррациональная вера в виновность Клеверинга.

Я опешил. Неужели это правда? Возможно ли, что странное предубеждение мистера Харвелла против этого человека каким-то образом повлияло на мои суждения?

– Но, может быть, вы и правы, – продолжил мистер Грайс. – Я не хочу делать вид, что мои убеждения непоколебимы. Будущее расследование вполне может выявить что-то против него, хотя лично мне это кажется маловероятным. Он слишком упорно вел себя как муж женщины, имеющей мотив для совершения преступления.

– За тем лишь исключением, что он покинул ее.

– Никаких исключений – он не покидал ее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что мистер Клеверинг не уехал из страны, а лишь сделал вид, что уехал. Что вместо того, чтобы по ее команде тащиться в Европу, он лишь сменил жилье, и теперь его можно найти в доме напротив ее дома, более того, у окна, где он сидит день за днем, наблюдая за теми, кто заходит и выходит через парадную дверь.

Мне пришли на ум указания, которые мистер Грайс давал во время памятного разговора, проходившего в моем кабинете, и я был вынужден истолковывать их по-новому.

– Но в «Хоффман-хаус» меня заверили, что он отплыл в Европу. Я лично говорил с человеком, который клялся, что отвез его к пароходу.

– Именно так.

– А мистер Клеверинг после этого вернулся в город?

– В другом экипаже и в другой дом.

– И вы хотите сказать, что этот человек кристально чист?

– Нет, я всего лишь хочу сказать, что нет ни единого доказательства того, что это он застрелил мистера Ливенворта.

Я встал и прошелся по комнате. На несколько минут повисла тишина. Но бой часов вернул меня к насущным потребностям, и, повернувшись, я спросил мистера Грайса, что он намерен предпринять.

– Я могу сделать только одно.

– И это…

– Действовать на основании своих взглядов на это дело и арестовать мисс Ливенворт.

Я к этому времени уже набрался выдержки и смог выслушать это молча. Но я не мог хотя бы не попытаться помешать его планам, поэтому сказал:

– Но я не понимаю, какие у вас есть доказательства – достаточно веские! – чтобы идти на такие крайние меры. Вы сами дали мне понять, что существующего мотива недостаточно, даже если учитывать, что подозреваемая сторона находилась в доме во время совершения убийства. Что еще вы можете сказать против мисс Ливенворт?

– Прошу прощения. Я сказал «арестовать мисс Ливенворт»? Нужно было сказать «Элеонору Ливенворт».

– Что? Мисс Элеонору? Да вы же только что говорили, что она из всех сторон в этом деле единственная совершенно ни в чем не виновна.

– И все же она единственная, против кого есть свидетельские показания.

Не признать этого я не мог.

– Мистер Рэймонд, – с очень серьезным видом произнес он, – публика начинает беспокоиться. Нужно что-то сделать, чтобы успокоить ее, хотя бы сиюминутно. Мисс Элеонора сама накликала на себя подозрения полиции и теперь должна расхлебывать последствия своих действий. Мне очень жаль. Она благородна, я восхищаюсь ею, но закон есть закон, и хотя я считаю ее невиновной, придется ее арестовать, если только…

– Я не могу с этим смириться! Это нанесет неисправимый вред той, которая виновата лишь в том, что беззаветно любит сестру, недостойную этого. Если это мисс Мэри…

– Если только до завтрашнего утра ничего не произойдет, – продолжил мистер Грайс так, будто я ничего и не говорил.

– До завтрашнего утра?

– Да.

Я попытался представить себе это, попытался смириться с тем, что все мои попытки оказались бессмысленными, и не смог.

– Вы не дадите мне хотя бы дня? – в отчаянии спросил я.

– Для чего?

Увы, я этого не знал.

– Чтобы встретиться с мистером Клеверингом и вырвать у него правду.

– Чтобы все испортить, – буркнул он. – Нет, сэр, жребий брошен. Мисс Элеоноре известно единственное обстоятельство, которое уличает ее сестру в этом преступлении, и она должна рассказать нам о нем или испытать на себе последствия отказа.

Я сделал еще одну попытку.

– Но почему завтра? Мы столько времени потратили на расследование, почему бы не подождать еще немного? Тем более что след становится все горячее. Если покопаться еще немного…

– Повалять дурака еще немного! – взорвался мистер Грайс. – Нет уж, сэр, хватит копаться. Настало время для решительных шагов. Хотя, признаюсь, если бы удалось найти недостающее звено…

– Недостающее звено? Какое?

– Непосредственный мотив этого преступления. Например, какое-нибудь доказательство того, что мистер Ливенворт грозил недовольством племяннице или местью мистеру Клеверингу, сразу поставило бы меня в выгодное положение, и тогда арестовывать мисс Элеонору не пришлось бы. О нет, миледи! Я сам войду в ваши золотые хоромы и, когда вы спросите меня, нашел ли я убийцу, я отвечу «да» и покажу одну бумажечку, которая удивит вас! Но недостающие звенья так просто не находятся. Мы копали и копали – как вы изволили назвать нашу систему расследования! – и все впустую. Ничего, кроме прямого признания одной из вовлеченных в дело сторон, не даст то, что нам нужно. Я скажу, что я сделаю! – неожиданно громко воскликнул он. – Мисс Ливенворт попросила держать ее в курсе и с нетерпением ждет, когда будет найден убийца, даже предложила громадную награду, вы же знаете. Что ж, я удовлетворю ее желание. Мои подозрения вместе с их причинами произведут интереснейшее разоблачение. И я не очень удивлюсь, если они вызовут не менее интересное признание.

В ужасе я вскочил на ноги.

– Во всяком случае, я собираюсь попробовать. Мисс Элеонора стоит того.

– Это не поможет, – возразил я. – Если мисс Мэри виновна, она никогда не признается. Если нет…

– Она скажет, кто виновен.

– Не скажет, если это Клеверинг, ее муж.

– Скажет, даже если это Клеверинг, ее муж. Она не так преданна, как мисс Элеонора.

С этим я не мог не согласиться. Она не стала бы прятать ключи ради чьего-то спасения; нет, если мисс Мэри выдвинуть обвинение, она заговорит. Будущее выглядело достаточно мрачным. И все же, когда вскоре после этого разговора я оказался на оживленной улице, мысль о том, что мисс Элеонора свободна, заслонила остальные, наполняя меня и направляя, пока возвращение домой под дождем в тот день не стало одним из ярких воспоминаний моей жизни. Лишь с наступлением полуночи я начал постепенно понимать, в каком критическом положении находится мисс Мэри, если версия мистера Грайса верна. Но как только эта мысль захватила меня, ничто уже не могло прогнать ее из головы. Как я ни гнал ее, она довлела, порождала гнетущие предчувствия. К тому же я не смог ни заснуть, ни отдохнуть, хотя и лег рано. Всю ночь я метался по подушке, тоскливо повторяя про себя: «Что-то должно случиться, что-то обязательно помешает мистеру Грайсу осуществить свой ужасный замысел». Потом я вздрагивал и спрашивал себя, что может случиться. Сознается мистер Клеверинг? Вернется Ханна? Мисс Мэри проснется и произнесет слова, которые столько раз готовы были сорваться с ее уст? Но дальнейшие размышления показывали, насколько маловероятно каждое из этих событий, и мозг мой был полностью истощен, когда на рассвете следующего дня я наконец заснул и увидел сон, в котором мисс Мэри стояла с пистолетом в руке над мистером Грайсом. Из этого видения меня вырвал громкий стук в дверь. Торопливо поднявшись, я спросил, кто там. Ответ пришел в виде сложенного листа бумаги, проникшего в спальню из-под двери. Подняв его, я увидел, что это послание от мистера Грайса, и говорилось в нем следующее:

Немедленно приходите. Нашлась Ханна.

– Ханна нашлась?

– У нас есть основания так считать.

– Когда? Где? Кто ее нашел?

– Садитесь, я расскажу.

Сдерживая шквал надежды и страха, я придвинул стул и сел перед мистером Грайсом.

– Она не у меня в шкафу, – сухо сказал этот человек, наверняка заметив, как я в волнении и нетерпении обвел взглядом комнату. – Мы не знаем точно, где она, но до нас дошли слухи о том, что лицо некой девушки, очень похожей на Ханну, было замечено в окне верхнего этажа одного из домов – не пугайтесь! – в Р**, где год назад она имела привычку бывать, когда жила в гостинице с племянницами мистера Ливенворта. Теперь, когда установлено, что она выехала из Нью-Йорка в ночь убийства поездом *** железной дороги, хотя нам так и не удалось выяснить почему, мы считаем, что это стоит проверить.

– Но…

– Если Ханна действительно находится там, – продолжил мистер Грайс, – она прячется. Никто, кроме человека, принесшего нам эти сведения, не видел ее, и соседи не подозревают о ее присутствии в городе.

– Ханна прячется в каком-то доме в Р**? Чей это дом?

Мистер Грайс одарил меня мрачной улыбкой.

– В сообщении леди, у которой она нашла пристанище, зовется Белден. Эми Белден.

– Эми Белден! Имя, которое значилось на порванном конверте, найденном служанкой мистера Клеверинга в Лондоне?

– Да.

Я не стал скрывать радости.

– Значит, мы на краю важного открытия. Само провидение вмешалось, и мисс Элеонора будет спасена. Но когда вы узнали об этом?

– Ночью. Вернее, этим утром. Принес эту новость В.

– Значит, это ему кто-то сообщил?

– Да, полагаю, он хорошо поработал в Р**.

– И кто ему сообщил?

– Один уважаемый жестянщик, живущий по соседству с миссис Б.

– И вы только сейчас узнали, что Эми Белден живет в Р**?

– Да.

– Она живет одна или с семьей?

– Не знаю. Мне о ней ничего не известно, кроме имени.

– Но вы уже отправили В наводить справки?

– Нет. Дело слишком серьезное, чтобы он один этим занимался. Он может провалиться из-за обычной несообразительности.

– Короче говоря…

– Я хочу, чтобы поехали вы. Поскольку сам я не могу там быть, больше я не знаю никого, кто достаточно хорошо знаком с делом, чтобы довести его до успешного завершения. Понимаете, мало просто найти девицу и установить ее личность. Нынешнее положение вещей требует, чтобы арест столь важного свидетеля прошел тайно. Для того чтобы попасть в чужой дом в отдаленной деревне, найти прячущуюся там особу, запугать ее, уговорить, а возможно, и заставить, нужны ум, расчет, талант. А еще женщина, которая ее укрывает… Наверняка у нее есть на это причины, и их необходимо узнать. В общем, дело деликатное. Как думаете, справитесь?

– Во всяком случае, мне хотелось бы попробовать.

Мистер Грайс переместился на диван.

– Эх, какого удовольствия я лишаюсь из-за вас, – укоризненно пробормотал он, глядя на свои беспомощные конечности. – Но к делу. Как скоро вы можете выехать?

– Немедленно.

– Хорошо. В 12:15 есть поезд. Поезжайте на нем. В Р** сами решайте, как познакомиться с миссис Белден, не вызывая у нее подозрений. В поедет за вами и будет готов оказать любую помощь, если в этом возникнет необходимость. Только вы должны понимать вот что: поскольку он наверняка поедет загримированным, вы не должны его узнавать, а тем более обращаться к нему или вмешиваться в его планы, пока он сам не разрешит, подав знак, который нужно обговорить заранее. Вы будете заниматься своим делом, он своим, пока обстоятельства не потребуют взаимопомощи и поддержки. Я даже не могу сказать, увидите вы его или нет, возможно, он сочтет нужным оставаться в тени, но можете не сомневаться в одном: он будет знать, где вы находитесь, и, если вы покажете, скажем, красный шелковый платочек… У вас есть такой?

– Найду.

– Это будет означать, что вам нужна его помощь или вы хотите с ним поговорить. Вы можете носить платок с собой либо повесить в окне своей комнаты.

– Это все инструкции? – поинтересовался я, когда он замолчал.

– Да, больше я ничего не знаю. Вам придется принимать решения самому и учитывать обстоятельства. Заранее я не смогу сказать вам, что делать. Сообразительность – ваш лучший советчик. Только, если получится, завтра к этому времени свяжитесь со мной или сами приезжайте.

И он вручил мне шифр на случай, если я захочу телеграфировать.

Книга третья