Понятно, за всеми переживаниями Марфа не забыла наготовить яств и попотчевала барина галантином из куриных ножек и французским consomme с белыми сухариками.
– Ох, что-то вы с лица совсем спали, Тихон Иванович, – скорбно поделилась Марфа, подперев румяную щеку ладошкой. – Все в Епанчине да в лесах пропадаете, совсем стихотворство забросили! Уж я стосковалась без ваших виршей, которые про страстную любовь.
И добрая девушка потупила взор.
– Тому я решил конец положить.
– Конец! Да как же! Туда ли его надобно класть, барин?
– В том смысле, что виршами более не намерен увлекаться, ибо таланту мне Бог не дал. А без оного стишата сочинять – лишь чернила да бумагу на сор изводить.
– У-у… – заныла Марфа с выражением подлинного горя на круглом лице. – Ведь как у вас задорно выходило, что слезы от счастия наворачивались! И жар такой в теле разливался, что прямо рубашку на груди рвать хочется. То ли не народная любовь, когда всяк в губернии о вас ведает и вирши друг дружке пересказывает? А теперь что же? Как душеньку тешить станете, куда силушку молодецкую денете?
– А вот сейчас покажу…
Невзирая на приключившиеся с ним потасовки, а может и благодаря им, энергия Тихона не иссякла и требовала такого вот простого выхода. Еще и думы о будущем самопожертвовании во благо Отечества настроили поэта на фаталистический лад. Уж коли суждено ему погибнуть во спасение родины от злодея Дидимова, так вкусить напоследок неги сладостной!
Но думалось при том все больше о Глафире Маргариновой… Вот благородная девушка, не чета слабовольному братцу – и на выручку прискакала, и все грехи простила, приняла каким есть с чистым сердцем и полудетскою любовью.
Повидать бы ее напоследок, да нельзя, непотребно среди ночи будить и прощаться навеки. А ну как вернешься живым с поля битвы неравной? Нет, о намерениях Тихона девице Маргариновой даже знать не след. Намерений, собственно, внятных у него и не было.
– А все ж печально без любовных виршей жить, – томно потянулась Марфа, чем спугнула мелькнувшую было в голове Тихона идею. – Ну что вы такой грустный, барин? Неужто снова их сочиняете? Слава тебе, Господи, выздоровел!
Она навалилась обширной и жаркой грудью на поэта и подергала его за нос.
– Помолчи-ка, Марфуша, не сбивай, – осадил ее граф Балиор и выбрался из-под могучих телес девушки. – А еще лучше пойди в кухню да собери мне котомку с мясом и прочими закусками.
– К чему? – ужаснулась Марфа.
– На ловитву поеду, ясно?
– Знаю ваши ловитвы! Барбоску на псарне держите, ружья не берете! В Епанчин поди снова едете, к тощей вертопрашке?
– Вот, значит, как ты думаешь?
Марфа заревела в три ручья, уткнувшись лицом в подушку. Разумеется, она скорбела вовсе не потому, что серьезно рассчитывала на нечто большее, чем такие вот незатейливые развлечения. Нет, Тихон с некоторой даже нежностью догадался, что бедная Марфуша подозревает барина в постельных развлечениях с другой простой девушкой, оттого и досадует – неужто ее горячей ласки недостаточно? Все эти горести моментально нарисовались на искренней физиономии девицы, когда она с обидой уставилась на поэта.
– Нет у меня никаких вертопрашек.
– Поклянитесь!
– Вот тебе крест.
– А почто на ночь глядя едете?
– Ладно, слушай меня и запоминай, – решился Тихон. – А когда приедут давешние тати, все как есть им выдашь, что я тебе сейчас скажу, да только не признавайся, что я тебе разрешил им все рассказать.
– Что вы такое говорите, барин? – От ужаса Марфины слезы в тот же миг высохли. – Ничего не понимаю!
– Тьфу ты, пропасть.
Насилу Тихон втолковал неразумной девице, что намерен провести изыскания в районе Устьянского рудника – дескать, якобы там еще осталось золото и можно отыскать один-другой самородок. А поскольку пес в таких рудознатных делах только помехою может стать, ибо залает непременно в такой миг, когда таиться надобно, то и не нужен он в походе. Также как и ружьецо – а вот припасы надобны в изрядных количествах.
– Ишь ты, золото, – загорелась Марфа. – А потрогать дадите самородок-то? Али сразу в заклад снесете?
– Там поглядим.
– Золото, надо же… А это что за страсти у вас на боку?
Она склонилась над ранением Тихона и в ужасе вытаращила круглые глаза. Слезы снова показались в их уголках, а лицо съежилось в страдальческой гримасе.
– Об сучок оцарапался, – поспешил утешить чувствительную девицу граф Балиор. – В лесу и не то бывает!
Но Марфа не успокоилась, пока голышом не сбегала в кухню и не принесла из шкапа потребную лекарственную мазь, донельзя вонючую, и не втерла ее в рану. Только разбередила! Однако пришлось вытерпеть, чтобы не вступать с девицею в лишние споры.
Итак, снабдив ее связной «былиной», Тихон приступил к сборам. Спать ему по причине душевного возбуждения не хотелось, хотя в прочие дни он, без сомнения, уже давно пребывал бы в царстве Морфея.
До праздника в честь госпожи Хунуковой оставалось меньше суток, и все это время поэту предстояло провести вне людских глаз, но вовсе не в диких околорудничных лесах, как он наплел служанке. Какой был смысл там обретаться, вдали от грядущих событий, которые грозят потрясти основы государственности? Нет, его обязанность как честного человека и дворянина – подстеречь врага и обезвредить его в момент преступления, коли власти в лице коменданта не желают исполнить долг. Случится удача на стороне графа Балиора, то быть ему во славе и почестях, в противном же случае хоть стыдно перед смертью не будет, что потворствовал аспидам.
А тати пусть головы ломают, куда злейший враг подевался и что задумал, вовек не догадаются. Вряд ли они поверят в Марфины уверения, будто он моет золото в Рифейских горах. С другой стороны, почему бы графу и не спрятаться от мести кошевников подальше от Епанчина?
Пока озадаченная девушка собирала барину полную котомку копченого мяса, хлеба и яиц с вареными овощами, сам он уложил с собою запасную одежду, парик la financière, спички со свечами и веревку.
Продырявленные пулей аби и рокелор поэт засунул в сундук с театральным реквизитом, а то не приведи Господь Марфа обнаружит, криков не оберешься.
Оставалось сообразить, как добраться до города и потом сразу избавиться от коня. Думать, впрочем, долго не пришлось – при трактире, в котором любил пировать поэт, имелся постоялый двор средней руки с конюшней, за пятак там с радостью присмотрят за животиной и не спросят, что за нужда заставила графа Балиора отдать ее на содержание. А расспрашивать трактирщика дидимовцы и не помыслят, ведь Марфа наведет их на ложный след.
Как ни противно было заново рядиться в фальшивые волосы, Тихон скрепя сердце сунул черный парик и бородищу в ту же суму.
На прощанье добрая девушка не вытерпела, облобызала пухлыми губами щеки графа Балиора, а потом едва не залилась слезами, будто провожала его не на изыскания в мирный лес, а на войну.
– Так что же на ночь-то глядя? – застонала она вдругорядь.
– Растащат слитки, Марфуша. – Тихон натянул уже чистый бешмет.
– Ну, тогда в добрый путь. Возвращайтесь поскорее! Ждать-то когда обратно, Господи?
– Дня через три, не раньше… Да скажи татям, что я на рассвете отбыл, золото в горах искать! Не бойся, меня им не отыскать.
Чтобы Марфа вновь не запричитала, поэт поторопился выйти вон. Пока еще решимость не покинула его, следовало как можно далее продвинуться в осуществлении плана. А то как ослабнет лютая ненависть, пригаснет благородный огонь в душе, так и в самом деле за самородками повлечет, в самый глухой лес губернии…
Конь был весьма недоволен, что его разбудили и увлекли прочь из теплого стойла, но Тихон был непреклонен. При свече он сам оседлал его и скоро вывел в ночь. Хотел заглянуть на псарню, чтобы попрощаться с верным Барбоской, но потом передумал – а ну как почует пес, что видит хозяина в последний раз, да завоет на всю Разуваевку. Плохим это станет напутствием.
Родные пенаты уже погрузилась в сон, даже собаки не перебрехивались. Природа растеряла остатки слабого дневного тепла, и на землю опустился заморозок – под копытами порой похрустывал ледок. Самому поэту почти ничего видно не было, разве что когда он взбирался на холм и оттуда едва просматривались фонари возле заставы, но жеребец и без всякого руководства трусил в нужном направлении.
Похоже, он дремал на ходу, а вот графу Балиору было не до сна. Не только холод бодрил его, но и размышления о прошлом и будущем. Позади виделись ему приключения в руднике, в поднебесье на воздухолете и скоротечные схватки с татями, а впереди прозревал он лишь стылый туман неизвестности. Как-то сложится его засада? Повторят ли дидимовцы методику первого умыкания, не нападут ли на князя Санковича в ином месте и времени? Никто ведь не запрещает им проникнуть в городской дом Предводителя и скрутить его сонным!
Одна только эта сокрушительная мысль могла вывести из дремы даже самого хладнокровного мстителя. Покатав ее в голове, Тихон был вынужден смириться с малостью своих сил – провести эту ночь и весь день под окном князя было невозможно.
И вообще, тати в подслушанном разговоре ясно сообщили, что умыкание назначено на время праздника во дворце Хунукова. Из того и следует исходить, коли другого не имеется.
Уже на подъезде к почтовой заставе графа Балиора посетила очередная безумная идея – испросить убежища в городском доме Маргариновых, но открыться притом одной Глафире. Уж она найдет способ схоронить гостя в своей комнате, например, под кроватью. Это было так смешно, что поэт расхохотался, отчего конь прянул ушами и заржал в ответ.
Или на постоялом дворе каком задержаться? Нет, слишком опасно! Дидимов может организовать поиски противника в Епанчине, это раз. И два, его смогут перехватить на пути в Дворянское Собрание и обезвредить. Несомненно, перед именинами губернаторши вся дидимовская ватага будет шнырять вокруг этого здания и ее дворца, благо они стоят рядом, и высматривать графа.